«Невроз и личностный рост»

Решение захватить все вокруг: зов власти

Глава 8

При любом виде невротического развития ядро проблемы – отчуждение от себя; но мы всегда обнаружим погоню за славой, Надо, требования, ненависть к себе и различные средства уменьшения напряжения. Как же действуют эти факторы в конкретной невротической структуре? Такая общая картина у нас еще не сложилась. Она зависит от того, какое решение найдет личность для своих внутренних конфликтов. Однако прежде чем мы сможем адекватно описать эти решения, мы должны прояснить внутреннюю расстановку сил, произведенную гордыней, и возникшие при этом конфликты. Мы знаем, что между подлинным я и гордыней существует конфликт. Но, как я уже указывала, главный конфликт возникает также внутри самой гордыни. Самовозвеличивание и презрение к себе еще не создают конфликта. Фактически, пока мы мыслим только в рамках этих двух диаметрально противоположных образов себя, мы знаем о противоречивых и все-таки дополняющих друг друга самооценках – но мы не сознаем конфликтующих влечений. Картина меняется, когда мы смотрим на нее с другой точки зрения и сосредоточиваемся на вопросе: как мы воспринимаем себя?

Внутренняя расстановка сил создает фундаментальную неуверенность в ощущении себя собой, своей самотождественности. Кто я? Я гордый сверхчеловек или робкое, виноватое, презренное создание? "Тварь дрожащая или право имею?" Не поэт и не философ обычно не поднимают этих вопросов сознательно. Но существующее недоумение проявляется в сновидениях. Потеря самотождественности может найти в них многообразное, прямое и емкое выражение. Спящему снится, что он потерял паспорт или что его просят назвать себя, а он не в состоянии. Или старый друг сам вдруг приходит к нему, но выглядит совсем иначе, чем он помнит его. Или он смотрит на портрет, но в раме заключен чистый холст.

Гораздо чаще спящий не озадачен явно вопросом своей самотождественности, но говорит о себе, используя дивергентные символы: несколько разных людей, животных, растения, неодушевленные объекты. В одном и том же сновидении он предстает самим собой, сэром Галахадом и ужасным чудовищем. Он может быть захваченным заложником и бандитом, тюремщиком и заключенным, судьей и подсудимым, палачом и жертвой, перепуганным ребенком и гремучей змеей. Такая театрализация собственной личности показывает нам дивергентные, в разные стороны тянущие силы, действующие во внутреннем мире человека, и интерпретация может оказать большую помощь в их осознании. Тенденция спящего к "уходу в отставку", например, заявляет о себе тем, что в его сновидении важную роль играет пенсионер; испытывающему отвращение к себе снятся тараканы в кухне на полу. Но в этом не все значение театрализации собственной личности. Самый факт ее наличия (почему мы здесь и упоминаем о ней) также указывает на нашу способность воспринимать себя как разные сущности. Та же способность проявляется также в зачастую вопиющих расхождениях между тем, как личность воспринимает себя наяву, и тем, как во сне. В своей сознательной дневной жизни – он человек выдающегося ума, благодетель человечества, для него нет невозможного; а в сновидениях – он уродец, слюнявый идиот, пьянь в канаве. Наконец, даже в своем сознательном самовосприятии невротик может колебаться от ощущения самонадеянного всемогущества до ощущения себя последней дрянью на свете. Это особенно очевидно у алкоголиков (хотя ни в коем случае ими не ограничивается), которые в один момент парят в небесах, делают широкие жесты и дают грандиозные обещания, а в следующий – валяются в ногах и попрошайничают.

Эти разные самовосприятия соответствуют существующей внутренней конфигурации. Оставляя в стороне более сложные возможности, невротик может ощущать себя своим возвышенным я, презренным я, а по временам – самим собой, своим истинным я, хотя последнее в основном блокировано. Следовательно, он не может не чувствовать неуверенности по поводу своей самотождественности. И до тех пор пока его внутренняя конфигурация остается прежней, вопрос "кто я?" остается без ответа. В связи с этим нас больше всего интересует неизбежность конфликта между этими различными самовосприятиями. Точнее говоря, конфликт неизбежен, потому что невротик отождествляет себя в целом со своим возгордившимся высшим я и презренным я. Если он воспринимает себя высшим существом, он склонен быть захватническим в своих стремлениях и в убеждениях по поводу того, чего он может достичь; он склонен быть более или менее открыто высокомерным, амбициозным, агрессивным и требовательным; он ощущает самодовольство; он пренебрегает другими; он требует восхищения или слепой покорности. И напротив, если он предстает перед собой низшим существом, он склонен чувствовать себя беспомощным, уступать и подлаживаться, зависеть от других и испрашивать их милости. Другими словами, его отождествление в целом с разными я влечет за собой не только противоположные самооценки, но и противоположные установки по отношению к другим, противоположное поведение, противоположные системы ценностей, противоположные влечения и противоположные виды удовлетворения.

Если эти два самовосприятия одновременны, он должен чувствовать себя, как два человека, перетягивающих канат. И в этом настоящее значение отождествления себя в целом с двумя сущностями. Это не просто конфликт, а раздор, достаточный, чтобы разорвать его на части. Если ему не удастся уменьшить возникшее напряжение, ему никуда не деться от тревоги. Тогда, чтобы успокоить свою тревогу, он может начать пить, если он уже расположен к тому по другим причинам.

Но обычно, как при любом конфликте большой силы, попытки решения предпринимаются автоматически. Есть три главных пути решения. Один из них в художественной форме представлен в истории доктора Джекилла и мистера Хайда. Доктор Джекилл осознает две стороны своего существа (грубо представленные святым и грешником, ни один из которых не является им самим), находящиеся в непрестанной войне друг с другом. "Если бы каждый из них, сказал я себе, жил в отдельном теле, в моей жизни не было бы того, что делает ее нестерпимой". И он готовит себе лекарство, с помощью которого удается временно рассоединить эти сущности. Если с этого рассказа снять его фантастический наряд, пред нами оказывается попытка разрешения конфликта путем изоляции отдельных частей личности. Многие пациенты выбирают этот путь. Они воспринимают себя (последовательно) как чрезвычайно смиренного и как великого и агрессивного, нимало не беспокоясь этим противоречием, потому что в их сознании эти две личности никак не связаны.

Но, как подсказывает рассказ Стивенсона, эта попытка не может быть успешной. Как будет показано в последней главе, это слишком неполное, частичное решение. Более радикальное решение следует принципу сглаживания, типичному для многих невротических пациентов. Это попытка жестко и навсегда подавить одно из своих я и быть исключительно другим. Третий путь разрешения конфликта – потеря интереса к внутренней войне и "уход в отставку" от активной душевной жизни.

Итак, повторим, существуют два главных внутрипсихических конфликта, порождаемых гордыней: центральный внутренний конфликт и конфликт между возвышенным и презренным я. У анализируемой личности или у пациента в начале анализа они, однако, не проявляются как два отдельных конфликта. Отчасти это потому, что подлинное я – потенциальная сила, но еще не актуальная. Однако пациент склонен огульно презирать в себе все то, на что не направлена его гордость, включая свое подлинное я. По этим причинам два конфликта кажутся одним – конфликтом между стремлением захватить все вокруг и смирением. Только после большой аналитической работы удается выделить центральный внутренний конфликт.

При настоящем уровне наших знаний главные невротические решения для внутрипсихических конфликтов кажутся самой подходящей основой для установленных типов невроза. Но мы должны помнить, что наше стремление провести четкую классификацию, больше удовлетворяет нашу потребность в порядке и руководстве, чем упорядочивает многообразие человеческой жизни. Разговор о типах личности, или, как здесь, о типах невротической личности, в конце концов, – только средство взглянуть на личность с определенной удобной точки зрения. И в качестве критериев будут использованы факторы, которые кажутся решающими лишь в рамках данной психологической системы. В этом узком смысле каждая попытка очертить тип дает какие-то выгоды и имеет определенные ограничения. В рамках моей психологической теории в центре находится структура невротического характера. И поэтому мои критерии "типа" не могут быть той или иной картиной симптоматики или тех или иных индивидуальных склонностей. Это могут быть только особенности невротической структуры в целом. А они, в свою очередь, определяются главным решением, которое выбрано личностью для своих внутренних конфликтов.

* См. В. Джемс. "Многообразие религиозного опыта" (William James. "The Varieties оf Religious Experiences", 1902).

Сделав эти оговорки, мы можем выделить три главных решения со стороны проблемы, представленной в этой книге, решение захватить все вокруг, решение смириться и решение "уйти в отставку". При решении захватить все вокруг человек, в основном, отождествляет себя со своим возвышенным я. Говоря о "себе", он имеет в виду, как Пер Гюнт, самую что ни на есть грандиозную личность. Или, как выразился один пациент, "я существую только как высшее существо". Чувство превосходства, идущее об руку с этим решением, не обязательно сознательное; но осознается оно или нет, оно во многом определяет поведение, стремления и общие жизненные установки. Притягательность жизни состоит во власти над нею. Это влечет за собой твердую решимость, сознательную или бессознательную, преодолеть любое препятствие, внутреннее или внешнее, и веру в то, что он Должен его преодолеть, а на самом деле, что он в состоянии это сделать. Он Должен справиться с превратностями судьбы, с трудностью своего положения, со сложностями интеллектуальной проблемы, с сопротивлением других людей, с конфликтами в самом себе. Обратная сторона необходимости власти – ужас перед любым намеком на беспомощность, самый мучительный его ужас

При первом взгляде на захватнический тип, мы видим человека, который, без всяких околичностей, направляет свои помыслы на самовозвеличивание, полон амбиций, стремится к мстительному торжеству и добивается власти над жизнью, используя интеллект и силу воли как средства воплощения своего идеального я в действительность. Исключая все различия в предпосылках, личных концепциях и терминологии, именно так смотрят на этот тип Фрейд и Адлер: как на тип, влекомый потребностью в нарциссическом самораспространении или потребностью быть на вершине. Однако когда мы продвигаемся в анализе таких пациентов, нам открываются склонности к смирению, самоумалению, присутствующие в любом из них, – склонности, которые они не просто подавляют в себе, а испытывают к ним отвращение и ненавидят. С первого взгляда на них нам открылась лишь одна сторона их личности, которую они пытаются выдать за всю свою личность, ради того, чтобы ощутить субъективную цельность. Мертвая хватка, которой они вцепляются в свою захватническую склонность, происходит не только от вынужденного характера этой тенденции,* но также от необходимости вымести из сознания все следы склонности к смирению и все следы самообвинений, сомнений в себе, презрения к себе. Только таким путем им удается поддерживать субъективное убеждение в своем превосходстве и власти. * Как описано в первой главе.

Опасным местом в этом плане является осознание неисполненных Надо, поскольку оно повлекло бы за собой чувство вины и никчемности. Поскольку на самом деле никто и никогда не сумел бы соответствовать этим Надо, такому человеку неизбежно становятся необходимыми все доступные средства отрицания своих "неудач" перед самим собой. Силой воображения, высвечиванием своих "хороших" качеств, зачеркиванием других, совершенством манер, вынесением вовне он должен попытаться сохранить в своем сознании такой свой портрет, которым он мог бы гордиться. Он должен бессознательно блефовать и жить, притворяясь всезнающим, бесконечно щедрым, справедливым и т.п. Ему нельзя никогда ни при каких условиях осознавать, что, по сравнению с его возвышенным я, он колосс на глиняных ногах. В отношениях с другими может преобладать одно из двух чувств. Он может быть чрезвычайно горд, сознательно или бессознательно, своим умением одурачить каждого и в своей самонадеянности и презрении к другим верить, что он действительно преуспел в этом. Оборотная сторона этой гордости в том, что он больше всего боится быть одураченным и считает глубочайшим унижением, если это случается. Или же в нем постоянно живет тайный страх, что он просто мошенник, страх более острый, чем у прочих невротических типов. Даже если он добился успеха или почета честным трудом, он по-прежнему будет считать, что достиг их, введя других в заблуждение. Это делает его чрезвычайно чувствительным к критике и неудачам, даже к одной лишь возможности неудачи или того, что критика вскроет его "мошенничество".

Эта группа, в свою очередь, включает большое разнообразие типов, как покажет краткий обзор, который может провести любой над своими пациентами, друзьями или литературными персонажами. Среди индивидуальных различий наиболее значительное касается способности радоваться жизни и хорошо относиться к другим людям. Например, и Пер Гюнт и Гедда Габлер представляют собой созданную ими возвышенную версию их самих – но какой разный эмоциональный настрой! Другие различия зависят от того, каким путем данный тип удаляет из сознания Понимание своих "несовершенств". Вариации существуют также в природе предъявляемых требований, в их оправданиях, в средствах, которыми их отстаивают. Мы должны рассмотреть, по крайней мере, три подтипа "захватнического типа": нарциссический, поклонника совершенства и высокомерно-мстительный. О первых двух я скажу кратко, поскольку они хорошо описаны в психиатрической литературе, а вот последним мы займемся более подробно.

* См. дискуссию по концепции нарциссизма в работе "Новые пути в психоанализе" Различие между существующей концепцией и предложенной в этой работе таково: в моей книге я ставлю ударение на самодовольстве и вывожу его из отчуждения от других, потери себя и уменьшения уверенности в себе. Все это остается верным, но процесс, приводящий к нарциссизму, каким он видится мне теперь, более сложен. Теперь я склонна проводить различие между самоидеализацией и нарциссизмом, говоря о последнем в смысле ощущения тождества со своим идеальным я. Самоидеализация имеет место при любом неврозе и представляет собой попытку разрешения ранних внутренних конфликтов. нарциссизм, с другой стороны, – одно из нескольких решений конфликта между влечениями к захвату и к смирению.
** 3. Фрейд. "О нарциссизме". См. также Бернард Глюк. "Божий человек или комплекс Иеговы" (Bernard Glueck. "The God Man or Jehovah Complex". Medical Journal. New York, 1915).

Эта не подвергаемая сомнению уверенность в своем величии и неповторимости – ключ к его пониманию. Его жизнерадостность и непреходящая молодость истекают именно отсюда. Из этого же источника исходит и его завораживающее обаяние. Однако ясно, что несмотря на свои дарования, он стоит на ненадежной почве. Он может непрестанно говорить о своих удивительных качествах и требует бесконечных подтверждений его самооценки в форме восхищения и поклонения. Его ощущение власти состоит в его убеждении, что нет ничего такого, чего он не смог бы сделать, и нет никого, кого он не смог бы завоевать. Он на самом деле бывает очарователен, особенно когда на его орбите возникает кто-то новый. Неважно, насколько этот человек действительно важен для него, он обязан произвести на него впечатление. У людей и у него самого поэтому создается впечатление, что он "любит" людей. И он умеет быть щедрым, с горячими изъявлениями чувств, лестью, одолжениями, помощью – в предчувствии восхищения им или знаков ответной преданности. Он наделяет блеском свою семью и друзей, работу и планы. Он умеет быть довольно терпимым, не ждет от других совершенства, он даже выдерживает шутки на свой счет, до тех пор, пока они лишь ярче высвечивают его милые особенности, но он не позволит всерьез исследовать себя.

Его Надо не менее неумолимы, чем при других формах невроза, как выясняется при анализе. Но для него характерно обходиться с ними с помощью волшебной палочки. Его способность не видеть недостатков или обращать их в добродетели кажется неограниченной. Трезвый наблюдатель часто назовет его нечестным или, по меньшей мере, ненадежным. Он, кажется, и не беспокоится о нарушенных обещаниях, неверности, невыплаченных долгах, обманах. (Вспомним опять Йуна Габриеля Боркмана.) Однако это не обдуманная эксплуатация. Он, скорее, считает, что его потребности и его задачи так важны, что ему полагаются всяческие привилегии. Он не сомневается в своих правах и ждет, что другие будут его "любить" и любить "без расчета", неважно, насколько при этом он реально нарушает их права.

Он испытывает трудности и в отношениях с людьми и в работе. Поскольку он в глубине души не привязан ни к кому, это неизбежно проявится при более тесных отношениях. Тот простой факт, что у других есть собственные желания и мнения, что они могут взглянуть на него критически или возражать против его недостатков, что они ждут от него чего-то – все это переживается как ядовитое унижение и вызывает обиду, тлеющую подобно углям. И он может в какой-то момент взорваться и уйти к другим, которые "понимают" его лучше. А поскольку такой процесс протекает в большинстве его отношений, он часто остается в одиночестве.

Его трудности в работе многосложны. Его планы зачастую слишком широки. Он не считается с ограничениями. Он переоценивает свои способности. Его занятия бывают слишком разнообразны, и, следовательно, велик простор для неудач. До какого-то уровня он не унывает, от него "все отскакивает", но, с другой стороны, повторяющиеся неудачи в его предприятиях или человеческих отношениях (отказы и отвержения) могут полностью сломать его. Ненависть и презрение к себе, успешно сдерживаемые до сей поры, могут развернуться в полную силу. У него может начаться депрессия, бывают психотические эпизоды, даже самоубийства или (гораздо чаще) саморазрушительные порывы, включая несчастные случаи или заболевания.* * Джеймс Барри описывает такой исход в "Томми и Гризель", Артур Миллер в "Смерти коммивояжера".

И последнее о его ощущении жизни в целом. На поверхности он довольно оптимистичен, смотрит жизни в лицо и желает веселья и счастья. Но в нем таятся унылость и пессимизм. Меряя на аршин бесконечности, фантастического счастья, он не может не ощущать в жизни болезненного расхождения с идеалом. Пока он на гребне волны, он не может признать, что ему не удалось хоть что-то, особенно власть над жизнью. Причина этого расхождения по его мнению не в нем, а в самой жизни. Поэтому он видит в жизни трагичность, но не ту, которая на самом деле существует, а ту, которую он привносит в нее.

Второй подтип, движущийся в направлении к совершенству, отождествляет себя со своими нормами. А эти нормы, нравственные и интеллектуальные, высоки, и с этой высоты он смотрит сверху вниз на остальных и ощущает превосходство над ними. Однако его высокомерное презрение к другим скрыто (в том числе и от него самого) за лакированным дружелюбием, поскольку самые его нормы не допускают подобных "неправильных" чувств.

Вопрос о невыполненных Надо он затуманивает двояко. В контрасте с нарциссическим подтипом он прилагает отчаянные усилия, чтобы жить как Надо: выполнять обязательства и платить долги, выглядеть вежливым и прекрасно воспитанным, не говорить очевидной лжи и т.п. Говоря о фигуре поклонника совершенства (перфекциониста), мы часто имеем в виду лишь тех, которые поддерживают идеальный порядок, чудовищно аккуратны и пунктуальны, безумно озабочены правильным выбором слов и носят изумительно правильный галстук и шляпу. На самом деле, имеют значение не эти мелкие детали, а превосходство без изъяна всего склада их жизни. Но, поскольку все, чего он может достигнуть – это совершенство поведения, необходим иной механизм. Ему необходимо уравнять в своем сознании норму и действительность – знание о нравственных ценностях и хорошую честную жизнь. При этом самообман от него скрыт, тем более что по отношению к другим он нередко настаивает на том, чтобы они жили в соответствии с его нормами, и презирает их, если им это не удается. Так выносится вовне его презрение к себе.

Для подтверждения своего мнения о себе он нуждается скорее в почете, чем в горячем восхищении, к которому склонен относиться с насмешкой. В соответствии с этим, его требования основаны не на "наивном" убеждении в своем величии, а на сделке, которую он заключил с судьбой (как это описано в главе 2 "Невротические требования"). Раз он честен, справедлив, верен долгу, ему полагается, чтобы с ним честно обращались другие и жизнь вообще. Это убеждение в неколебимой справедливости, торжествующей в жизни, дает ему ощущение власти над ней. Его собственное совершенство, таким образом, не только путь к превосходству, но и средство управлять жизнью. Идея незаслуженного везения или невезения ему чужда. Его собственный успех, преуспеяние, хорошее здоровье, следовательно, не то, чем нужно наслаждаться, а доказательства его добродетели. И напротив, любой удар судьбы (потеря ребенка, несчастный случай, неверность жены, увольнение с работы) может привести этого внешне уравновешенного человека на грань гибели. Он не только обижен злой судьбой, как несправедливостью, но помимо (и сверх того) потрясен ею до основ своего психического существования. Она колеблет всю его систему сведения счетов и вызывает в воображении жуткую перспективу беспомощности.

О других его слабых местах мы говорили, обсуждая тиранию Надо: это признание своих ошибок и неудач и противоречащие друг другу Надо. Почву у него из-под ног выбивает как удар судьбы, так и осознание, что он не непогрешим. Склонность к смирению и неослабная ненависть к себе, до сей поры успешно сдерживаемые, теперь могут сорваться с привязи.

Третий подтип, движущийся в направлении высокомерной мстительности, отождествляет себя со своей гордостью. Его основная мотивирующая сила в жизни – это потребность в мстительном торжестве. Как утверждает Херольд Кельман, говоря о травматическом неврозе,* мстительность превращается в образ жизни. * X.Кельман. "Травматический синдром" (Harold Kelman. "The Traumatic Syndrome". American Journal of Psychoanalysis. Vol. VI, 1946).

Потребность в мстительном торжестве – обычная составляющая погони за славой. Нам интересно поэтому не само существование этой потребности, а ее всепоглощающая сила. Как может идея торжества над другими захватить такую власть над человеком, что он проводит всю свою жизнь под ее пятой? Конечно, она должна питаться из могучих источников. Но одно только знание о них еще не освещает достаточно их страшную власть. Чтобы приблизиться к более полному пониманию, мы должны взглянуть на проблему еще с одной стороны. Даже если чья-то потребность в мести и торжестве очень остра, ее обычно сдерживают три фактора: любовь, страх и осторожность (самосохранение). Только если эти силы не действуют (временно или постоянно), мстительность может захватить личность в целом (и стать тем самым объединяющей силой, как у Медеи) и повлечь ее к мести и торжеству. В обсуждаемой нами фигуре сочетаются оба процесса (могущественный порыв и недостаточность задержек), отвечающие за размах мстительности. Великие писатели интуитивно улавливали такое сочетание и представили нам его в более впечатляющей форме, чем может на то надеяться психиатр. Это, например, капитан Ахаб в "Моби Дике", Хитклиф в "Грозовом перевале", Жюльен в "Красном и черном".

Мы начнем с описания проявлений мстительности в человеческих отношениях. Настоятельная потребность торжествовать над другими делает этот подтип чрезвычайно соревновательным. Фактически он не может вытерпеть, чтобы кто-то знал или достиг больше него, имел бы большую власть, и любым путем подвергает сомнению чужое превосходство. Мстительность толкает его стащить соперника с пьедестала или унизить. Даже если он подчиняется ему ради карьеры, он вынашивает планы окончательного торжества. Не связанный необходимостью лояльности, он легко может стать вероломным. Чего ему реально удается достичь своим, нередко неустанным трудом, зависит от его дарований. Но при всех своих планах и интригах он часто не достигает ничего стоящего, не только в силу своей непродуктивности, но и потому, что он слишком саморазрушителен, как мы это сейчас увидим.

Наиболее очевидные проявления его мстительности – приступы дикой ярости. Эти взрывы мстительного бешенства могут быть так ужасны, что пугают его самого – как бы не натворить чего-нибудь непоправимого, когда отказывают тормоза. Например, пациенты действительно могут бояться убить кого-нибудь, находясь под воздействием алкоголя – т.е. когда не действует их обычный самоконтроль. Порыв отомстить может быть достаточно силен, чтобы смести осторожную расчетливость, обычно управляющую их поведением. Охваченные мстительным гневом, они на самом деле могут подвергнуть опасности свою жизнь, безопасность, работу, положение в обществе. Примером из художественной литературы может служить поступок Жюльена из романа Стендаля "Красное и черное": он стреляет в мадам де Реналь, прочтя порочащее его письмо. Позже мы поймем это безрассудство отчаяния.

Но еще важнее, чем эти, в конце концов, редкие, вспышки мстительной страсти, постоянная мстительность, пронизывающая установку этого типа лиц по отношению к людям. Они убеждены, что каждый в глубине злонамерен и нечестен, что дружеские жесты это притворство, и единственно мудро – относиться к каждому, как к мошеннику, пока он не докажет свою честность. Но и полученные доказательства оставляют полный простор для подозрений при малейшем поводе. В своем поведении он открыто высокомерен с людьми, часто груб и оскорбляет окружающих, хотя иногда все это прикрыто тонким налетом цивилизованной вежливости. Но тонко или грубо, понимая или не понимая этого, он унижает окружающих и эксплуатирует их. Он может пользоваться женщинами для удовлетворения своих половых потребностей с полным пренебрежением к их чувствам. С эгоцентричностью, кажущейся "наивной", он и всех людей использует для своих нужд до предела. Он часто заводит и поддерживает знакомства исключительно на основе их пригодности для удовлетворения его потребности в торжестве: этот человек послужит ступенью в его карьере, ту влиятельную даму можно завоевать и подчинить, а последователи будут слепо почитать его и увеличат его власть.

Он блестящий мастер фрустраций – малых и больших надежд людей, их потребности во внимании, спокойствии, времени, обществе, радостях.* Когда другие начинают возражать против такого обращения, он скажет, что это их невротическая чувствительность вызывает у них такую реакцию. * Большинство проявлений мстительности было описано другими авторами и мною тоже как садистские склонности. Термин "садистский" подчеркивает удовлетворение, которое приносит способность заставить другого страдать от боли или унижения. Удовлетворение – возбуждение, нервная дрожь, ликование – без сомнения может присутствовать в сексуальных и несексуальных ситуациях, и для них данный термин кажется достаточно хорошо передающим их смысл. Мое предложение заменить термин "садистский" в его общем употреблении на "мстительный" основано на том, что во всех так называемых садистских склонностях потребность отомстить является решающей мотивирующей силой. См. К.Хорни. "Наши внутренние конфликты". Глава 12: "Садистские склонности".

Когда эти склонности обозначаются достаточно ясно во время анализа, он может отнестись к ним, как к законному оружию в борьбе всех против всех. Он был бы дураком, если бы не был настороже, не направлял бы свои силы на оборону. Он должен быть всегда готов дать сдачи. Он должен всегда и при всех условиях быть непобедимым хозяином положения.

Самое важное выражение его мстительности – это особый род требований, предъявляемых им, и способы, которыми он их отстаивает. Он может не быть открыто требовательным и может даже совсем не осознавать того, что имеет или предъявляет некие требования, но фактически считает, что у него есть право на безоговорочное уважение к его невротическим потребностям и позволение на полнейшее неуважение к потребностям и желаниям других. Он, например, считает себя вправе ничем не стесняясь, высказывать нелестные и критические замечания, но в равной степени считает своим правом никогда не подвергаться никакой критике. Он вправе решать, как часто или как редко ему видеться с приятелем и как проводить это время. Но никто не вправе выражать свои пожелания или возражения на этот счет.

Каковы бы ни были причины этих внутренних требований, они со всей определенностью отражают высокомерное пренебрежение к другим. Когда они не выполняются, это вызывает всю гамму мстительных карательных настроений: раздражение, угрюмость, желание дать другим почувствовать свою вину, открытый взрыв ярости. Отчасти – это ответ его воображения на ощущение фрустрации. Но несдержанные выражения чувств также служат ему средством утвердить свои требования, запугав других до робких, заискивающих потаканий. В противном случае, когда он не настаивает на своих "правах" или не карает, он приходит в ярость на самого себя и клянет себя за то, что "размяк". Когда во время анализа он жалуется на свои запреты и "уступчивость", он отчасти имеет в виду передать, не осознавая этого, свою Неудовлетворенность несовершенством этих техник. И их улучшение – одна из тех вещей, которых он тайно ждет от анализа. Другими словами, он не хочет преодолеть свою враждебность, а, скорее, хочет стать менее заторможенным или более искусным в ее выражении. Тогда он исполнился бы благоговейного трепета перед аналитиком, предвкушая, как все бросятся выполнять его требования. Оба эти фактора выдают ему определенную награду за Неудовлетворенность. И он поистине хронически неудовлетворен и недоволен. У него, по его представлениям, есть причины быть недовольным, и конечно же есть определенный интерес дать почувствовать свое недовольство – и все это, включая сам факт его недовольства, может быть бессознательным.

Отчасти он оправдывает свои требования своими выдающимися качествами: по его мнению, он обладает необыкновенными знаниями, "мудростью", предвидением. Более специфично то, что его требования – это иски о возмещении причиненного ущерба. Чтобы укрепить почву для своих требований, он должен дорожить обидами, лелеять их, свежие и давние. Он, бывает, сравнивает себя со слоном, который ничего никогда не забывает. Он не понимает своей жизненной заинтересованности – не забывать обид, поскольку это воображаемые счета, которые он когда-нибудь предъявит миру. Как потребность в оправдании своих требований, так и реакция на их фрустрацию замыкают порочный круг, постоянно давая пищу его мстительности.

* З. Фрейд. "Я и Оно". 1923. К.Хорни. "Проблема негативной терапевтической реакции" ("The Problem of the Negative Therapeutic Reaction". Psychoanalytic Quarterly. 1936). M.Айвимен. "Негативная терапевтическая реакция" ("The Negative Therapeutic Reaction". American Journal of Psychoanalysis. vol. VIII, 1948).

Это может произойти, в основном, двумя путями. Защиты пациента могут сильно влиять на аналитические отношения, если не управлять ими. Победа над аналитиком тогда кажется ему важнее прогресса в лечении.

И (что менее хорошо известно) защиты могут определять, какие проблемы пациент будет заинтересован затронуть. Говоря опять о крайних случаях, он заинтересован во всем, что может, в конце концов, способствовать большему и лучшему отмщению – отмщению, которое одновременно было бы действенным, обошлось бы без последствий для него и было бы совершено им с полнейшим самообладанием и миром в душе. Этот процесс отбора идет не от сознательных рассуждений, а от интуитивного ощущения направления, действующего с безошибочной точностью. Он, например, горячо заинтересован отделаться от склонности к уступчивости или от чувства, что у него нет прав. Он заинтересован отделаться от ненависти к себе, потому что она ослабляет его в его сражении против всего света. С другой стороны, он не заинтересован в уменьшении своих высокомерных требований или чувства оскорбленности. Он может держаться за свое вынесение вовне с упорством, даже забавным. На самом деле, он может совершенно не желать анализировать свои отношения с другими, подчеркивая тот факт, что все, чего он хочет – так это чтобы его уважали и не беспокоили. От такого анализа не трудно прийти в замешательство аналитику, пока он не уловит грозную логику процесса отбора.

Каковы же источники подобной мстительности, и откуда у нее такая сила? Как и всякое невротическое развитие, она тоже идет из детства – такого, в котором были особенно скверные человеческие отношения и мало, а то и вовсе никаких, спасительных обстоятельств. Откровенная жестокость, унижения, высмеивание, пренебрежение, вопиющее лицемерие – все это обрушилось на чувствительного ребенка. Люди, проведшие годы в концлагерях, рассказывают нам, что они смогли выжить, только задушив свою мягкость, включая сострадание к себе и к другим. Мне кажется, что ребенок в описанных мной условиях тоже проходит через процесс ожесточения ради выживания. Он может делать трогательные и безуспешные попытки завоевать сочувствие, интерес или привязанность, но в конце концов отказывается от потребности в нежности. Он постепенно "решает", что искренняя любовь не только недостижима для него, но и вовсе не существует. Кончается тем, что он больше не желает ее и скорее боится. Однако это шаг с тяжелыми последствиями, поскольку потребность в привязанности, в человеческом тепле и близости – могущественный побудитель для развития качеств, которые делают нас милыми и приятными. Чувство, что тебя любят – и даже более – что тебя можно любить, возможно, одна из величайших ценностей в жизни. И напротив, как мы обсудим в последующих главах, чувство, что тебя нельзя полюбить, может быть источником глубокого страдания. Мстительный человек пытается разделаться с этим страданием простым и радикальным способом: он убеждает себя, что он просто не создан для любви и нечего из-за этого волноваться. Поэтому он больше не стремится понравиться, но дает полную волю, по крайней мере, в мыслях, обильному потоку горькой обиды.

Здесь лежит начало того, что мы позже увидим в полностью сложившейся картине: выражения мстительности могут сдерживаться из соображений осторожности или выгоды, им не противостоят чувства жалости, нежности или благодарности. Чтобы понять, почему процесс разрушения позитивных чувств продолжается и после, когда человеку, может уже захотеться дружбы или любви, мы должны взглянуть на второе его средство выживания – его воображение и его представления о будущем. Он бесконечно лучше "их" и всегда будет лучше. Он станет великим, и им будет стыдно. Он им покажет, как они его не ценили и гадили ему. Он станет героем (в случае Жюльена – Наполеоном), Немезидой, вождем, ученым и достигнет бессмертной славы. Подогреваемые понятной потребностью в мести, реванше, триумфе – это не праздные фантазии. Они определяют ход его жизни. Волоча себя от победы к победе в малом и большом, он живет ради "дня расплаты".

Потребность в торжестве и потребность отрицать добрые чувства, обе проистекающие из несчастливого детства, таким образом, с самого начала тесно увязаны друг с другом. И связь их сохраняется, потому что они усиливают друг друга. Ожесточение чувств, первоначально необходимое для выживания, способствует беспрепятственному росту влечения к триумфальной власти над жизнью. Но в конечном счете это влечение, с сопровождающей его ненасытной гордостью, становится чудовищем, более и более поглощающим все чувства. Любовь, сострадание, заботливость – все человеческие узы – кажутся уздой на пути к грешной славе. Он должен оставаться равнодушным и отстраненным.

Рисуя нам Саймона Фенимора,* Соммерсет Моэм показал такое преднамеренное сокрушение человеческих стремлений как сознательный процесс. Саймон принуждает себя отвергнуть и растоптать любовь, дружбу и все, что может сделать жизнь радостной, ради того, чтобы возглавить "правосудие" в тоталитарном государстве. Ничто человеческое, шевелящееся в нем или других, не должно трогать его. Он жертвует своим подлинным я ради мстительного торжества. Это точный взгляд художника на то, что происходит, постепенно и бессознательно, в высокомерно-мстительном типе человека. Признание любой человеческой потребности становится знаком презренной слабости. Когда после большой аналитической работы чувства все-таки пробиваются, они вызывают у него страх и отвращение. Он считает, что "размяк", и либо усиливает свою угрюмую садистскую установку, либо набрасывается на себя в остром суицидном порыве. * Соммерсет Моэм. "Рождественские праздники", 1939.

До сих пор мы в основном следили за развитием его человеческих отношений. И большая часть его мстительности и холодности стала нам, тем самым, понятна. Но у нас все еще остаются открытыми многие вопросы – вопросы: о субъективной ценности и интенсивности его мстительности, о беспощадности его требований и т.п. Мы лучше поймем все это, если сейчас сфокусируемся на внутрипсихических факторах и рассмотрим их влияние на межличностные.

И здесь основная мотивирующая сила – это его потребность в отмщении. Чувствуя себя парией, он должен доказать свою ценность себе самому. И он может доказать ее так, чтобы удовлетворить себя, только приписав себе необычайные свойства, особенности которых определены особенностями его потребностей. Для личности столь изолированной и враждебной важно не нуждаться в других. Следовательно, он взращивает в себе подчеркнутую гордость своей бoгоподобной самодостаточностью. Он становится слишком горд, чтобы просить о чем-то, и принять с благодарностью тоже ничего не может. Быть принимающей стороной слишком унизительно для него и отбивает любое чувство благодарности. Удушив добрые чувства, для власти над жизнью он может опираться только на интеллект. Следовательно, его гордость своими интеллектуальными силами достигает необычайных размеров: он гордится бдительностью, способностью перехитрить всех и каждого, предвидением, умением составить план. Более того, жизнь с самого начала была для него беспощадной борьбой всех против всех. Следовательно, иметь неодолимую силу и быть невосприимчивым должно казаться ему не только желанным, но обязательным. Действительно, по мере того как его гордость становится всепоглощающей, его уязвимость тоже принимает невыносимые размеры. Но он никогда не позволяет себе чувствовать себя задетым, поскольку его гордость запрещает это. Таким образом, ожесточение, первоначально необходимое для защиты реальных чувств, теперь должно набрать сил для защиты его гордости. Его гордость теперь в том, чтобы быть выше обид и страданий. Ничто и никто, от комаров и несчастных случаев до людей не может причинить ему боль. Но это средство палка о двух концах. То, что на сознательном уровне он не чувствует себя задетым, позволяет ему жить без постоянной острой боли. Но, спрашивается, может ли снижение осознанности обид приглушить мстительные импульсы, другими словами, не становится ли он более жестоким, более деструктивным без малейшего понятия о том? Определенно, налицо уменьшение осознания мстительности как таковой. По его мнению, она превратилась в праведный гнев на причиненное зло и в право наказывать злодея. Если, однако, обида проникает через защитный слой "неуязвимости", боль становится нестерпимой. К боли от раны, нанесенной его гордости (например, недостатком признания), добавляется страдание от унизительного удара: он "позволил" чему-то или кому-то задеть его. Такая ситуация может спровоцировать эмоциональный кризис у доселе стоической личности.

Близкой родней его вере в свою невосприимчивость или неуязвимость и гордости ею является (и на самом деле дополняет ее) его вера в свою неприкосновенность и ненаказуемость. Эта вера, всецело бессознательная, является результатом требования, чтобы он имел право делать с другими все, что ему заблагорассудится, и никто бы не возражал против этого и не пытался отплатить ему. Другими словами, никто не тронет меня безнаказанно, но я имею право безнаказанно трогать кого угодно. Чтобы понять необходимость этого требования, мы должны вновь обратиться к его установкам по отношению к людям. Мы видели, что он легко оскорбляет людей своей воинствующей правотой, присваивая себе право карать их, и довольно открыто пользуясь ими для своих нужд. Но он и близко не подходит к выражению всей враждебности, которую чувствует; фактически он сильно приглушает ее звучание. Как описывает Стендаль в "Красном и черном", Жюльен, пока его не увлек за собой неуправляемый порыв мстительной ярости, даже слишком держал себя в руках, был сдержан и бдителен. У нас создается поэтому любопытное впечатление, что личность такою типа сразу и дерзка и сдержана в отношениях с людьми. И это впечатление – отражение действующих в нем сил. Он действительно должен поддерживать точный баланс между тем, чтобы другие ощутили его праведный гнев, и тем, чтобы сдерживать его. Его влечет выразить свои гнев не столько сила его страсти мстить, сколько потребность запугать других и держать их в страхе перед его железным кулаком. Это, в свою очередь, совершенно необходимо, поскольку он не видит возможности прийти к дружескому согласию с другими, поскольку это – его средство утверждения своих требований и (в более общем плане) поскольку в войне всех против всех наступление – лучший вид защиты.

С другой стороны, необходимость приглушить свои агрессивные импульсы вызвана страхом. Хотя он слишком высокомерен, чтобы признаться себе, что кто-то может напугать его или даже как-то затронуть, на самом деле он боится людей. Для этого страха есть много причин. Он боится, что другие могут отомстить ему за оскорбления, которые он им нанес. Он боится, что они нарушат его планы на их счет, если он "зайдет слишком далеко". Он боится их, потому что на самом деле они способны задеть его гордость. И он боится их, потому что ради оправдания своей собственной враждебности он должен мысленно преувеличивать враждебность других. Однако отрицать эти страхи перед собой еще не достаточно, чтобы изгнать их; ему нужны более сильные средства успокоения. Он не может справиться со своим страхом, не выражая своей мстительной враждебности, и он должен выразить ее, не осознавая при этом своего страха. Требование неприкосновенности, превращаясь в иллюзорное убеждение в своей неприкосновенности, по-видимому, решает эту дилемму.

И последний вид гордости, который следует здесь упомянуть, это его гордость своей честностью, прямотой и справедливостью. Излишне говорить, что он не честен, не прям и не справедлив и, возможно, не способен к этому. Напротив, если кто-то и решился (бессознательно) прокладывать путь в жизни с полным пренебрежением к правде, так это он. Но мы можем понять его веру в то, что он обладает этими качествами в высочайшей степени, если примем во внимание его предрассуждения. Дать сдачи или, предпочтительнее, ударить первым, кажется ему (логично!) необходимым оружием против лживого и враждебного мира, окружающего его. Это не что иное, как разумный, законный личный интерес. Точно так же, отсутствие сомнений в праведности своих требовании, гнева и его выражений должно казаться ему всецело оправданным и "честным".

Большой вклад в его убеждение, что он сугубо честный человек, вносит еще одно обстоятельство, о котором важно здесь упомянуть по другим причинам. Он видит вокруг себя много уступчивых людей, которые претендуют на то, что они – более любящие, жалостливые, щедрые, чем это есть на самом деле. И в этом отношении он действительно честнее их. Он и не претендует на дружелюбие, фактически, он презирает его. Если бы он оставался на уровне "По крайней мере, я не притворяюсь", под ногами у него была бы надежная почва. Но его потребность оправдать свою холодность вынуждает его сделать следующий шаг. Он склонен отрицать, что желание быть полезным, оказывать дружескую помощь – хоть сколько-нибудь искреннее желание. Он не спорит против того, что в принципе дружба существует, но когда депо доходит до конкретных людей, он склонен без разбору считать ее лицемерием. Этот шаг опять поднимает его над толпой. Ему начинает казаться, что он – единственный человек, стоящий выше обычного лицемерия.

Нетерпимость к претензиям на любовь имеет еще более глубокие корни, чем потребность в самооправдании. Только после значительной аналитической работы у этого подтипа, как и у всего захватнического типа, проявляются тенденции к смирению. Сделав из себя орудие достижения конечного торжества, он вынужден схоронить подобные склонности еще глубже, чем остальная часть захватнического типа. Наступает период, когда он чувствует себя последней тварью, гадкой и беспомощной, и готов слаться под ноги ради того, чтобы его любили. Мы понимаем теперь, что в других он презирал не только притворство их любви, а их уступчивость, пренебрежение к себе, беспомощную тоску по любви. Короче, он презирал в них те самые склонности к смирению, которые ненавидел и презирал в себе.

Ненависть и презрение к себе, выходящие теперь наружу, принимают устрашающие размеры. Ненависть к себе всегда жестока и беспощадна. Но ее сила или могущество зависит от двух факторов. Первый – это степень, до которой личность находится под властью своей гордости. Второй – это степень, в которой могут противостоять ненависти к себе конструктивные силы, такие как вера в позитивные жизненные ценности, наличие конструктивных жизненных целей и хотя бы немного теплых чувств, расположения к самому себе. Поскольку эти факторы неблагоприятны для агрессивно-мстительного типа, его ненависть к себе носит более злокачественный характер, чем в обычном случае. Даже вне аналитической ситуации можно наблюдать, насколько он сам для себя – беспощадный надсмотрщик с кнутом, и как он себя фрустрирует, прославляя это как аскетизм.

Такая ненависть к себе требует жестких мер самозащиты. Ее вынесение вовне представляется вопросом самосохранения в чистом виде. Как и во всех решениях о захвате, вынесение вовне здесь, в основном, активное. Он ненавидит и презирает в других все, что подавляет и ненавидит в самом себе: их непосредственность, способность радоваться жизни, их склонность упрашивать, их уступчивость, то есть – "притворство", "глупость". Он навязывает другим свои нормы и карает их, когда они в них не укладываются. То, что он фрустрирует других, отчасти является вынесением вовне его побуждений фрустрировать самого себя. Следовательно, его карательная установка по отношению к другим, которая выглядит всецело мстительной, все-таки сложное явление. Отчасти это выражение его мстительности; отчасти это вынесение вовне его презрительно-карательного отношения к себе; и, наконец, она служит средством запугать других ради утверждения своих требований. Все три источника должны быть успешно проработаны при анализе.

В его самозащите против своей ненависти к себе здесь, как и везде, бросается в глаза необходимость оградить себя от малейшего осознания того, что он – не тот, кем, согласно предписаниям его гордости, ему Надо быть. Помимо вынесения вовне, его основной защитой здесь служит броня своей правоты, столь толстая и непроницаемая, что порой делает его недоступным для доводов. Это может проявиться в споре: он, кажется, не принимает во внимание верность или неверность любых утверждений, но истолковывает их как враждебные нападки, на которые автоматически отвечает встречными нападками, – как дикобраз, если до него дотронуться. Он просто не может позволить себе рассмотреть, даже отдаленно, нечто, способное породить в нем сомнение в собственной правоте.

Третий путь, которым он защищается от осознания своих недостатков – это его требовательность к другим. Обсуждая ее, мы уже подчеркивали мстительные элементы в том, что он присваивает себе все права и отрицает их за другими. Но при всей своей мстительности он мог бы быть более разумным в том, чего требует от других, если бы не убедительная необходимость защитить себя от бешеных атак своей собственной ненависти к себе. Глядя с этой точки зрения, ею требование таково, что другие Должны вести себя так, чтобы он не испытывал никакой вины и даже никаких сомнений в себе. Если бы он мог убедить себя, что имеет право эксплуатировать или фрустрировать их, а они не должны жаловаться, критиковать и обижаться, тогда бы он мог удержаться от осознания своей склонности эксплуатировать или фрустрировать. Если у него есть право на то, чтобы от него не ждали нежности, благодарности или внимания, тогда их разочарование – их несчастье и не отражает того, что он нечестен с ними. Любое сомнение, которому он позволит появиться (нет ли каких-то недостатков в его отношении к людям, нет ли у них причин обижаться на его установки), будет подобно дыре в плотине, через которую хлынет поток презрения к себе и сметет всю его искусственную уверенность в себе.

Когда мы осознаем роль гордости и ненависти к себе у этого типа личности, у нас создается не только более точное Понимание действующих в ней сил, но, возможно, меняется весь наш взгляд на нее. Пока мы в основном фокусируемся на том, как он ведет себя с людьми, мы можем описать его поведение как высокомерное, эгоцентричное, садистское, хамское – подойдет любой пришедший в голову эпитет, указывающий на враждебную агрессивность. И любой из них будет точен. Но когда мы поймем, как крепко он захвачен механизмом своей гордыни, какие усилия он должен прилагать, чтобы его не раздавила ненависть к себе, мы увидим в нем измученное существо, борющееся за выживание. И эта картина будет не менее точна, чем первая.

Что же, одна из сторон медали важнее, существеннее другой? Трудно ответить на этот вопрос и, наверное, вообще нельзя, но его внутренняя борьба – вот за что может зацепиться анализ и добраться до него в то время, когда он не хочет копаться в трудностях своих отношений с другими, и когда эти его трудности действительно далеки. Отчасти он более доступен в этом плане, потому что его отношения с людьми так бесконечно хрупки, что он очень тревожно избегает затрагивать их. Но есть и объективные причины для затрагивания в процессе лечения внутрипсихических факторов в первую очередь. Мы видели, что они многими путями вносят вклад в его внешнюю тенденцию, высокомерную мстительность. Мы фактически не можем понять объем его высокомерия, не приняв во внимание его гордости и ее уязвимости, или понять силу его мстительности, не глядя на его потребность в самозащите от ненависти к себе, и т.д. Но сделаем следующий шаг: это не только отягчающие обстоятельства; это факторы, делающие его враждебно-агрессивные склонности компульсивными. И это решающая причина того, что попытки напрямую взяться за враждебность будут (и должны быть) неэффективными – тщетными на самом деле. Пациент не заинтересован в том, чтобы увидеть ее, и еще больше в том, чтобы ее исследовать, до тех пор, пока продолжается действие данных факторов (проще говоря, пока он не может ничего с ними поделать).

Например, его потребность в мстительном торжестве несомненно относится к враждебно-агрессивной тенденции. Компульсивной ее делает потребность утвердить свои права в собственных глазах. Изначально это не невротическое желание. Он подходит издалека, начиная с общечеловеческих ценностей, с того, что должен оправдать свое существование, отстоять свои ценности. Но затем потребность восстановить гордость и защититься от тайного презрения к себе делает это желание императивным. Сходным образом, его потребность вечно быть правым и вытекающие из нее высокомерные требования, хотя и воинствующие, агрессивные, становятся компульсивными вследствие необходимости предотвратить появление любого сомнения в себе и самообвинения. И наконец, размах его выискивания ошибок и поиска виноватых, его установки на осуждение и наказание по отношению к другим (или, по крайней мере, то, что придает этим установкам компульсивность) проистекают из крайней необходимости вынести вовне свою ненависть к себе.

Более того, как мы указывали вначале, явный рост мстительности может наступить, если плохо функционируют силы, обычно ей противодействующие. И здесь тоже основной причиной того, почему сдерживающие начала не действуют, являются внутрипсихические факторы. Процесс подавления нежных чувств, начавшийся в детстве и описанный нами как усиливающийся процесс, был вызван в нем действиями и установками других людей и предназначен для защиты от них. Потребность сделаться нечувствительным к страданию во многом подкрепляется уязвимостью его гордости и, подхлестываемая ею, достигает высшей точки – требования неуязвимости. Его желание давать и получать человеческое тепло и дружбу, изначально пресекаемое окружением и затем принесенное в жертву потребности в торжестве, окончательно замораживается приговором ненависти к себе, клеймящим его, как не стоящего любви. Таким образом, по отношению к другим ему нечего особенно терять. Он бессознательно усваивает афоризм римского императора: oderint dum metuant. Другими словами: "Не может быть и речи о том, чтобы они полюбили меня, так или иначе, они меня ненавидят – так пусть же, по крайней мере, боятся". Кроме того, здоровая заинтересованность в собственном благополучии, которая в противном случае сдержала бы мстительные порывы, сведена к минимуму его полным пренебрежением к себе. И даже страх перед другими, хотя и шевелящийся в нем, подавляет его гордость своей неуязвимостью и неприкосновенностью.

* См. выражение Ф. Ницше Lebensneid (зависть к жизни) и работу Макса Шелера (Мах Scheler. "Das Revenlimeni un Aufbau der Moralen". Der Neue Geist Verlag. Leipzig, 1919.).

Но это недостаточно глубокое объяснение. При анализе постепенно выясняется, что виноград жизни, хоть он и объявляет его зеленым, все еще желанен для него. Мы не должны забывать, что он не по своей воле повернулся к жизни спиной, и то, на что он променял жизнь – жалкая замена. Другими словами, его вкус к жизни заглушен, но не уничтожен. В начале анализа мы только надеемся на это, но Надежда оправдывается в гораздо большем числе случаев, чем это обычно признается. На ней покоится успех лечения. Как мы могли бы помочь ему, если бы в нем не было начала, которое хочет жить в полную силу?

Это наше убеждение впрямую относится к аналитической установке на подобных пациентов. Большинство людей данный тип личности или запугивает до покорности, или они полностью отвергают такого человека. Ни то, ни другое не годится аналитику. Естественно, принимая его как пациента, аналитик хочет ему помочь. Но если аналитик запуган, он не осмелится вплотную взяться за его проблемы. Если же аналитик внутренне отвергает его, он не сможет продуктивно с ним работать. Однако у аналитика возникнет необходимое сочувствие и уважительное Понимание, когда он осознает, что и этот пациент, несмотря на его заносчивые уверения в противоположном, тоже страдает и борется, как и всякий человек.

Оглядываясь на три типа личности, принявших решение об экспансии, мы видим, что их общая цель – власть над жизнью. Это их путь победить страх и тревогу; это придает смысл и определенный вкус их жизни. Они пытаются добиться власти различным путем: восхищаясь собой и очаровывая других; подчиняя судьбу высотой своих норм; став непобедимым и покоряя жизнь в духе мстительного торжества.

Соответственно, поразительно отличается их эмоциональная атмосфера – от случайных вспышек тепла и веселья до прохладцы и, наконец, до леденящего холода. Эти особенности в основном определяются установкой по отношению к собственным позитивным чувствам. Нарциссический тип может быть дружелюбным и щедрым при определенных условиях от ощущения изобилия, пусть даже основа этого отчасти ложная. Поклонник совершенства может демонстрировать дружелюбие, потому что он Должен быть дружелюбным. Высокомерно мстительный тип склонен давить дружеские чувства и издеваться над ними. Во всех трех типах присутствует огромная враждебность, но у нарциссического может взять верх его щедрость; поклонник совершенства может ее подавить, потому что он Не Должен быть враждебным; а вот у высокомерно-мстительного человека она открытая, откровенная и, по вышеизложенным причинам, потенциально куда более деструктивная. Ожидания по отношению к другим простираются от потребности в их поклонении и восхищении до потребности в почитании и далее, до потребности в покорности. Бессознательные основания требований к жизни идут от "наивной" веры в свое величие до тщательной сделки с судьбой и до чувства, что ему обязаны возместить причиненный ущерб.

Можно ожидать, что шансы на успех лечения убывают прямо пропорционально по данной шкале. Но здесь снова нужно помнить, что наша классификация только указывает направления невротического развития. На самом деле, успех зависит от многих факторов. Наиболее уместный в этом отношении вопрос, как глубоко укоренились эти тенденции, и как сильны стимулы или потенциальное побуждение их перерасти.