Действительная жизнь, о которой говорит Выготский - это общая жизнь людей, которую мы привычно называем социальной. Но у этой жизни, в которой исполняют свою необходимую роль мышление и речь – есть несколько измерений. Одно из них, самое важное - духовное. Отождествлять ли его с социальным? Именно к такому решению и склонял вульгарный советский марксизм 20–30 годов. язык марксизма был для Выготского языком «рабочим», а не идеологическим. Но тут следует уточнить, что ни на каком другом языке в те годы уже никому не было позволено говорить и мыслить. Вот и Михаил Бахтин под псевдонимом Волошинова не без успеха овладевает официальной терминологией и методологией. И Алексей Лосев, успевший уже сложиться как мыслитель иной формации, «перековавшись» после ссылки, говорит уже на другом языке. Для всех этих мыслителей понятие духовности было не праздным. Для юноши - автора сочинения о «Гамлете», духовность, по–видимому, есть способность трансцендировать за пределы эмпирической действительности, за пределы мира вещного, наличного, натурального. При этом возможно «второе рождение» – как традиционно обозначался выход в некое духовное измерение бытия, о которое говорится и у Платона, и в Евангелиях, и в лекциях Мераба Мамардашвили.

Выготский мыслит именно в этом русле, пытаясь описать «особое состояние души Гамлета после второго рождения». Определяющим оказывается то обстоятельство, что эмпирическая (наличная, социальная) действительность утрачивает свою абсолютную власть над человеком. Как сказал бы Э. Гуссерль, «естественная действительность» заключена в скобки, совершена феноменологическая редукция. Гамлет «живёт двумя жизнями, потому что живёт в двух мирах одновременно». Это созвучно русскому символизму, начавшемуся с прочтения Владимиром Соловьёвым Тютчева, его строк о душе - жилице двух миров, бьющейся на пороге «как бы двойного бытия». Но как же это далеко от господствующего мировоззрения эпохи наступившего тоталитаризма!

Проблема духовности на новом витке мысли Выготского формулируется иначе. И кажется, что никаких «двух миров» больше нет - есть «монизм». Однако на деле задача Выготского, которая становится нам понятней, потому что мы глядим на неё из сегодняшнего дня - в том, чтобы преодолеть «социологический редукционизм», в котором утрачивается духовное и личностное измерение человеческого бытия. И который ничуть не лучше биологического или физиологического редукционизма, сведения сознания к функциям мозга. Психология такого рода катастрофическим образом утрачивает свой предмет.

Сам Выготский адекватно описывает эту ситуацию, говоря: «Вся современная психология переживает кризис, смысл которого заключается в том, что существует не одна, но две психологии». Впрочем, называет он их - в духе того времени - естественнонаучной и идеалистической. Но и спустя несколько десятилетий ситуация качественно не меняется, о чём пишут В.П. Зинченко и М.К. Мамардашвили в известной статье «Проблема объективного метода в психологии». Авторы намекают, что существующая психология - лишь одна из возможных, что понятие объективного следует понимать расширительно, при этом и субъективное окажется объективным.

А главное, могут быть найдены пути для объективного изучения субъективного. Впрочем, эти пути как раз и разрабатывались культурно–исторической методологией изучения психического. Авторы упоминаемой статьи приходят к признанию «необходимости и конструктивной роли в познании и эксперименте специфических «понимательных вещей», «интеллигибельной материи», визуализированных понятий, которые, будучи видимыми, слышимыми, осязаемыми и т.д. вещами и в то же время артефактами, то есть искусственными созданиями человека, открывали бы пространство доступного для понимания мира». Мамардашвили в своих последующих работах будет пользоваться разными обозначениями такого рода «особых вещей», необходимых и для формирования неких внутренних состояний, и для понимания смыслов. Но мы, чтобы не усложнять дело, обозначим их как идеальные формы (термин Выготского), о которых мы говорили на предшествующей конференции в контексте своего рода «аристотелевского поворота в психологии» у Выготского. Ведь идеальными формами является и формирующее действие Другого, направленное на ребёнка, и Слово, и, в конечном счёте, вся человеческая культура. Эти идеальные формы существуют объективно, но без их посреднической формирующей роли невозможна субъективность.

«Значение слова есть обобщение». Роль этого факта трудно переоценить. Я вижу это дерево, но когда я говорю «дерево», я могу говорить обо всех деревьях. Я могу представить и то дерево, которое «на севере диком растёт одиноко», и буйный тропический лес… Через Слово в нас как бы входит отложившийся коллективный опыт человечества. «Значение» в «Мышлении и речи» утверждается как единица анализа. Но, по мнению одного из авторов недавно вышедшей коллективной монографии «Истоки культурно–исторической психологии: философско–гуманитарный контекст», Выготский в конце работы отдаёт предпочтение не значению, а смыслу. Т.е., понятию несравненно более широкому. смысл, в отличие от значения, не закреплён в словарях, он рождается в акте понимания из многозначного и всегда конкретного контекста. Он оказывается парадоксальным образом и личностным, и потенциально общечеловеческим. Можно сказать, что тут человек уже не только сотворён культурой, но и сам становится её творцом - творцом культурных смыслов. Позволим себе цитату из упомянутой монографии: «Один из авторов этой книги слышал от своих учителей (А.В. Запорожца, А.Р. Лурия, А.Н. Леонтьева), что последнюю главу «Мышления и речи» Лев Семёнович, будучи тяжело больным, диктовал накануне своей кончины. …

Может быть, предвидение собственного конца заставляло думать не о значении, а о смысле. Мысль о смысле важнее, чем мысль о значении». Заглянув в текст этой последней главы, где Выготский излагает концепцию Полана, авторы поразились некоторым смысловым обертонам: «Слово обретает свой смысл только во фразе, но сама фраза приобретает смысл только в контексте абзаца, абзац - в контексте книги, книга - в контексте всего творчества автора. … это значит, что мы никогда не знаем полного смысла чего–либо…». Это может быть прочитано как завещание! Такого рода незнание отсылает нас к бесконечности. Физически завершаемая жизнь - не завершается в её смыслах, продолжаясь в духовно–культурном пространстве общего бытия. И смысл самой культурно–исторической теории способен всякий раз заново актуализироваться, отвечая на новые вызовы истории.

Тут и следует коснуться деликатной темы соотношения социального и культурного. Культурно–историческое - не тождественно непосредственно социальному. Таков наш тезис. В «Гамлете» могильщики говорят, что принц сошёл с ума. « - Да, но на какой почве? - Да всё на той же, на нашей датской». Социум, разумеется, и есть неизбежная «датская почва» – другой просто нет. Но даже рост культурного растения не сводится целиком к свойствам почвы и окружающей среды - поскольку его возделывают, поскольку оно растёт ещё и в пространстве некоего культурного труда. Вульгарное представление о человеке как о «продукте», который «производится» социумом - позволяет понять его всего лишь как «социальное животное», носителя социальных функций и ролей. А сугубо человеческое в человеке - можно сказать, интимно–духовное, личностное - оказывается в результате такой редукции просто невидимым. Оно связано с культурой и историей, ещё точнее - с культурой в её истории, с развёртывающимся в будущее полем развивающихся смыслов.

Увы, в тоталитарных государствах при слове «культура» возникает условный рефлекс хватания за пистолет. Именно «агрессивной критике мы даже обязаны наименованием теории Выготского как культурно–исторической. Так её с оттенком презрения назвал один из критиков–марксистов», – свидетельствует Владимир Зинченко. Но это, пожалуй, сослужило теории Выготского добрую службу. Один из авторов этой статьи сказал полушутя: а что, если в высказываниях Выготского Слово «социальный» последовательно заменять на «культурно–исторический»? Пожалуй, стилистически они станут более тяжеловесными - но существо мысли не исказится.

Мышление Выготского, несомненно, является диалектическим, что доказательно раскрыто в работе Н.Е. Вераксы. В таком случае мы вправе рассматривать «биологическое» и «социальное» как противоположности, а культура оказывается посредником, способом разрешения противоречия, но уже как бы на новом уровне. Она в данной ситуации есть «третье». (Как нададресат, Третий Собеседник у М. Бахтина, незримо присутствующий в общении двух). Но здесь нет возможности говорить об этом подробнее. Для нас важно объяснить идеологическую «слепоту» многих сегодняшних исследователей, говорящих об истории и культуре. Всё тот же социокультурный редукционизм, который, в сущности, интимно связан с господством естественнонаучной, позитивистской установки. Замечательной иллюстрацией этого является известная работа З. Фрейда «Неудовлетворённость культурой». Говоря об уродующем человека подавлении инстинктивных влечений - автор обвиняет культуру. Но не путает ли Фрейд культуру с социумом, с системой социокультурных норм? Социум, разумеется, может использовать культуру в качестве орудия подавления. Но сама культура - никого не подавляет. Напротив, только культура и способна создать духовное пространство человеческой свободы. Сказанное представляется элементарным - однако не является вполне общепринятым представлением современных культурологов. Поэтому в заключение - присовокупим несколько культурологических соображений.

НеПонимание самостоятельности культуры, сведение её к «подсистеме социума»¸ к «социокультуре» - вещь не случайная. В традиционном обществе социум и культура органически совпадают. В обществе индустриальном - единство культуры распадается, гуманитарные сферы отодвигаются на периферию, а на передний план выхолит наука. И если в 19–м столетии так называемая «высокая культура» ещё обладала социальным авторитетом, к ней прибегали как к универсальному средству легитимации деятельности, политических акций, то к началу 20–го века кризис обозначился явственно. Шпенглер назвал происходящее превращением культуры в цивилизацию: происходит редукция культуры к потребностям социума, становящегося всё более механическим. Высокая, гуманитарная культура утрачивает авторитет, вырождается, наступает «власть инженерии». Увы, сразу же вызывает возражение Слово «цивилизация»: начинается спор о том, что считать цивилизацией. Если же предположить, что в этих терминах Шпенглер описывает то, что мы понимаем под «социокультурой» – то мы увидим, что в главном он оказался поразительно прав, достаточно точно предсказав особенности современной техноцивилизации.

Сразу же дадим определение «социокультуры»: социокультура - это не «социальная культура», как она описывается в словарях, не культура социальных отношений, но культура, «сплющенная» до уровня утилитарных потребностей данного социума. Одним из ярких примеров социокультуры, как искусственного единства культуры и социума - является тоталитарное общество: неугодные книги можно сжигать публично на площадях, а можно составлять проскрипционные списки и тайно изымать сочинения великих классиков, оставляя для общего пользования лишь отдельные произведения. Культура в таком социуме - имеет исключительно служебную задачу и подчинена диктату идеологии. Но в сегодняшнем демократическом социуме дело обстоит не намного лучше: на одном полюсе здесь «сумма информации», необходимой для специалистов, на другом - развлекательные формы культуры. В таком социуме высокая культура существует только факультативно, но даже и в этом случае она выступает лишь в превращенной, вещной форме. То есть фактически её смыслы социально не востребованы, они прочитываются всё меньшим числом подлинно культурных людей. Остальные же оказываются всего лишь «формально культурными» – они слушают музыку, довольствуясь её звучанием, они «знают» произведения культуры, не понимая их.

Иначе говоря, они оперируют знаками без реальных означаемых. Вот она, культура, утилизированная социумом, низведённая до уровня чистой «полезности», не существующая вне социальных стимулов–знаков. Разумеется, это и есть «культура как социальное явление», «культура как объект управления».

В этой ситуации заслуга Выготского и его школы несомненна. Культурно–историческая теория, понятая как главный методологический принцип не только психологического, но и философского понимания человека в его бытии, должна быть заново осознана в своей значимости. Культура не сводится к «плоскости» социума, она образует вертикаль, она существует в истории, далеко выходя за пределы наличного, статичного состояния социума, она знает прошлое и стремится в будущее. Свобода человека как раз и есть относительное освобождение от социальной обусловленности, приобщение к этому устремленному в бесконечное будущее вектору развития.

Литература

1. Выготский Л.С. Собр. соч. в 6–ти т., т.3, М., 1983, С.449
2. Выготский Л.С. Психология искусства, М., «Искусство», 1968, С.421
3. Выготский Л.С. Собр. соч.в 6–ти т., т.5, М., 1983, С.164
4. Зинченко В.П., Мамардашвили М.К. «Проблема объективного метода в психологии», журнал «Вопросы философии» 1977, №7, цит. - дата обращения: 08.10.2014.
5. Выготский Л.С. Собр. соч. в 6–ти т., т. 2, М., 1982, С.290.
6. Зинченко В.П., Пружинин Б.И., Щедрина Т.Г. «Истоки культурно-исторической психологии: философско–гуманитарный контекст», М., 2010, С.52
7. Выготский Л.С. Собр. соч. в 6–ти т., т.2, М., 1982, С.347.
8. Зинченко В.П. Мои учителя и Заслуженные собеседники // Стиль мышления: проблема исторического единства научного знания. К 80–летию Владимира Петровича Зинченко, М., 2011, С.299
9. Веракса Н.Е. Диалектическое мышление, Уфа, 2006.