Исследования чтения и грамотности в Психологическом институте за 100 лет: Хрестоматия

1940-е годы

СОКОЛОВ Александр Николаевич (1911—1996) — окончил биологический факультет Калининского пединститута и аспирантуру Психологического института, где в 1937 г. защитил кандидатскую диссертацию «Роль осознания движений при выработке двигательных навыков» (научный руководитель Б.М. Теплов) и стал сотрудником Института; в 1945—1952 и 1971—1983 гг. заведовал лабораторией психологии мышления и речи. В 1967 г. защитил докторскую диссертацию «внутренняя речь и мышление». Проводил психофизиологические эксперименты по регистрации электрической активности мышц речевых органов во время беззвучной артикуляции слов, решения в уме арифметических задач, чтения про себя, слушания, припоминания в уме и воспроизведения словесного материала. Его исследования свидетельствуют о том, что внутренняя речь и связанная с ней скрытая артикуляция являются основным механизмом мышления, с помощью которого происходит целенаправленный отбор, обобщение и фиксирование сенсорной информации. Монография «внутренняя речь и мышление» была удостоена премии К.Д. Ушинского (1968 г.), переиздавалась в Париже, Нью-Йорке, Лондоне.
Основные работы: внутренняя речь и Понимание. М., 1941; Процесс мышления при решении физических задач учащимися. М., 1954; Вопросы психологии понимания в работах К.Д. Ушинского. М., 1955; О речевых механизмах умственных действий. М., 1956; Исследования по проблеме речевых механизмов мышления. М., 1959; Динамика и функции внутренней речи (скрытой артикуляции) в процессе мышления. М., 1960; внутренняя речь при изучении иностранных языков. М., 1960; Исследования Б.М. Теплова в области ощущений и восприятий. М., 1966.

А.Н. СОКОЛОВ Недостаточность фрагментарных форм внутренней речи для понимания трудных (отвлеченных) текстов и необходимость в этом случае развернутого проговаривания слов

…Итак, если человек слушает текст и одновременно проговаривает посторонний ряд слов, он не может правильно воспроизвести смысл слушаемой речи. Однако возможно ее частичное, фрагментарное воспроизведение с помощью отрывочного артикулирования некоторых обобщающих слов в момент микропауз в речевых помехах. Игнорировать возможность зачаточного или отрывочного артикулирования слов, относящихся к содержанию воспринимаемого на слух текста, мы не имеем никаких оснований, тем более что многие испытуемые определенно замечали это.

Не менее важным в этой связи является и то обстоятельство, что наши испытуемые могли не только слушать и понимать чужую речь, по и обобщать ее, и не только обобщать, но и собирать интроспективные наблюдения, а нередко к тому же еще иметь дополнительный ряд мыслей, ассоциативно возникающий при слушании речи. Испытуемые, таким образом, нередко выполняли интеллектуальную работу в нескольких планах, и все это при максимально исключенных речевых движениях. Как можно было бы понять это, если бы каждый из названных процессов был действительно связан с произнесением слов? Какая невыразимая путаница была бы тогда в головах испытуемых? Между тем испытуемые настолько привыкли к обстановке опытов, что в последних экспериментах не отмечали какой-либо существенной разницы между слушанием текста при произнесении стихотворения и без его произнесения. Остается поэтому предположить, что процесс слушания не был связан с развернутым речедвигательным произнесением слов. Необходимость артикулирования слов возникала главным образом в двух случаях — либо при закреплении незнакомых названий, фамилий, цифрового материала и т.д., либо при сопоставлении, сравнении, связывании, обобщении. При этом в обоих случаях испытуемые и экспериментатор обычно легко обнаруживали небольшие заминки в произнесении стихотворения.

Приведем дополнительные данные, подтверждающие это.

Испытуемая А. в одном из последних экспериментов, т.е. когда стихотворение произносилось наиболее автоматизированно, заметила, что «внутреннее повторение фамилии Мелье сбивало стихотворение». То же самое отмечала и испытуемая Р. при попытках запомнить неизвестные ей фамилии Клода Бернара и Мажанди, а также при запоминании цифровых данных.

Но еще большие трудности возникали у наших испытуемых тогда, когда им приходилось слушать отвлеченные тексты. В таких случаях можно было всегда наблюдать деавтоматизацию даже хорошо заученного стихотворения. Так, например, даже сравнительно мало отвлеченный отрывок из «Науки логики» Гегеля, излагавший различие между арифметическими и геометрическими величинами, вызывал резкую деавтоматизацию в произнесении стихотворения. Более возможным было Понимание этого отрывка при счете, но и в этом случае возникавшее явление мгновенной амнезии приводило к фрагментарному воспроизведению текста. Длинные предложения обычно сразу же забывались. Таким образом, и в этом случае Понимание текста было далеко не полным.

В этом отношении интересны показания испытуемой М., которая в связи с этим текстом говорила: «Мне были понятны многие отдельные фразы, но связать их в единое целое я не сумела, и они забывались. Мне никак не удавалось получить связную мысль».

То же самое отмечали и другие испытуемые. У всех было Понимание значения отдельных слов, но не было понимания общего смысла текста.

Даже при свободном слушании, т.е. при слушании без одновременного счета, Понимание этого отрывка было далеко не полным. Большинство испытуемых и в этом случае воспроизводили этот текст очень диффузно, говоря, что им трудно понимать отвлеченные мысли на слух. Тогда мы попросили некоторых из них читать этот отрывок вслух и все рассуждения по поводу его содержания также делать вслух.

Испытуемый С. читает текст вслух.

«Пространственная и числовая величины обыкновенно рассматриваются как два различных вида величин, причем понимают это различие таким образом... (Пауза. Испытуемый снова читает и затем говорит: «Пространственная и числовая величины разные. В чем различие?»)... Причем понимают это различие таким образом, что пространственная величина, взятая сама по себе, есть столь же определенная величина, как и числовая величина... (Пауза. «Обычно понимают, что сами по себе эти величины одинаково определенные. Хорошо!»)... Их различие состоит согласно этому способу рассмотрения лишь в определениях непрерывности и дискретности... («Ага, одна величина непрерывная, другая дискретная»)... как определенное же количество они стоят на одной ступени... («Не понимаю. Они разные: одна непрерывная — это пространство, а другая дискретная — это арифметика, и в то же время одинаковые». Испытуемый снова перечитывает.)... как определенное же количество они стоят на одной ступени. Геометрия имеет, говоря вообще, своим предметом в виде пространственных величин непрерывную величину... («Ну да, например треугольник или квадрат, но и их пространство может быть выражено в количестве квадратных единиц»)... а арифметика в виде числовых величин — дискретную». («Это понятно: арифметика — это один, два, три, пять, десять. Это единицы, но единицы тоже могут бесконечно продолжаться — миллион единиц, триллион единиц».) В конце испытуемый формулирует следующий вывод: «Пространственные и арифметические величины — разные величины. Пространственные величины непрерывны, арифметические — дискретны. Но и те и другие есть количественно определенные величины».

Здесь описан процесс понимания отвлеченного текста при посредстве повторения отдельных фраз и их обобщения в единую мысль. Этот процесс требовал развернутой артикуляции слов. Наоборот, чем легче текст, тем более сокращенным было бы его воспроизведение. В легком тексте фиксируются немногие обобщающие слова, краткая схема текста. Для понимания трудного текста недостаточно фиксирования немногих слов, здесь требуется более развернутое воспроизведение его. Последнее было невозможно в условиях нашего эксперимента, что и затрудняло Понимание таких текстов.

До сих пор мы подчеркивали сокращенный характер внутренней речи. Это, во< обще говоря, довольно распространенное утверждение не всегда, однако, соответствует действительности. внутренняя речь не всегда столь сокращенна, как мы указывали раньше. Временами она может иметь очень развернутую форму. Так, например, бывает, когда мы рассуждаем, дискутируем сами с собой. В этом случае иногда опускается лишь название предмета, о котором идет речь, а все остальное может говориться почти полностью. Вот такого рода развернутая внутренняя речь и требовалась для понимания трудных текстов. Между тем в наших экспериментах развернутая внутренняя речь исключалась, и отсюда возникали трудности понимания отвлеченных текстов.

Таким образом, этот эксперимент показал нам, что исключение речедвижений, препятствуя вербализации, затрудняет Понимание отвлеченных текстов и что для понимания таких текстов требуется повторное чтение их самими испытуемыми. Это обычное явление — чтобы понять трудную книгу, приходится два-три раза читать ее. Как же в таком случае происходит процесс понимания и какова при этом роль повторного воспроизведения текста?

При первом чтении трудных текстов обычно получается очень неопределенное, диффузное Понимание — «Понимание вообще». Так, после первого чтения указанного выше отрывка из «Науки логики» испытуемые обычно понимали только то, что речь шла о каком<то различии между пространственными и числовыми величинами, и совершенно упускали при этом моменты единства их. Повторные чтения в этом случае вели к расчленению материала на части, испытуемые начинали вдумываться не только в каждое предложение, но и в значения отдельных слов. При этом характерно, что испытуемые нередко на время игнорировали придаточные предложения, обращая свое внимание в первую очередь на главные, а поняв их, переходили затем к придаточным предложениям. Таким образом, происходило расчленение отдельных предложений и выделение в них наиболее существенных моментов.

Но расчленение материала и выделение в нем существенных моментов еще не вело к пониманию общего смысла текста. Для этого требовался новый мыслительный процесс — процесс объединения разрозненных мыслей в единое целое, процесс обобщения, без чего невозможно было бы формулирование общего вывода. Первым шагом обобщения являлось здесь сближение отдельных представлений и понятий. Испытуемые во время чтения текста неоднократно возвращались к уже прочитанным предложениям, что позволяло связывать их друг с другом.

В результате проговаривания слов при чтении или слушании замедлялся процесс понимания и это препятствовало диффузному, неопределенному схватыванию смысла. Развернутое артикулирование, замедляя процесс понимания, вместе с тем и расчленяет материал на части и, таким образом, позволяет фиксировать (отмечать и закреплять) наиболее существенные из них.

Если принять во внимание необходимость для понимания трудных текстов расчленения материала и последующего обобщения выделенных частей, то станет понятной и причина того, почему сокращенная форма внутренней речи оказывалась недостаточной для понимания таких текстов. Сокращенная форма внутренней речи — это только схема речевого выражения мыслей, это только намеки на немногие обобщающие слова, которые, являясь семантическими комплексами, могут быть при желании развернуты. Намеками слов мы можем отмечать более или менее известное, намеками слов мы можем и обобщать, если этому обобщению, как, например, в случае «внезапных» мыслей (Einsicht немецких авторов), когда-либо предшествовал анализ. Но анализировать нечто совсем неизвестное при помощи такой речевой схемы нельзя. Для этого требуется развернутая внутренняя речь, а порой и открытое артикулирование слов. В наших экспериментах то и другое было исключено, что и затрудняло Понимание трудных текстов.

Указанная роль артикулированного воспроизведения материала — не единственная. Не меньшее значение имеет и то обстоятельство, что речедвигательное воспроизведение слов закрепляет материал, а это во многих случаях могло оказываться решающим и для понимания. Ведь для того чтобы можно было установить какие-либо связи и отношения между двумя порознь понимаемыми предложениями, необходимо оба их держать в уме. Без закрепления предшествующего невозможно его связывание с последующим. Всякое обобщение требует связывания представлений или понятий, и еще Гегель писал, что ассоциация представлений есть «подведение единичных представлений под общие», образующее их взаимосвязь...

Мы приходим, таким образом, к тому выводу, что подавление речедвижений, препятствуя развернутой внутренней речи и делая совершенно невозможной внешнюю, затрудняет Понимание отвлеченного материала по двум причинам: вопервых, потому, что оно лишает человека возможности анализировать материал, выделять в нем наиболее существенные части и обобщать их в дальнейшем, и, вовторых, потому, что не позволяет речедвигательно закреплять этот материал. <…>

Напомним, что и наши испытуемые во многих случаях чувствовали себя «вполне понимающими», но в то же время очень быстро забывали значительную часть того, что слышали. Исключение речедвижений сказывалось здесь прежде всего в забывании. При повторении же опытов испытуемые получали возможность закреплять смысл текстов путем обобщенного воспроизведения их содержания; последнее, по-видимому, связывалось с зачаточной артикуляцией обобщающих слов.

Вместе с тем в этих опытах выяснилось, что сама по себе артикуляция слов оказывалась еще недостаточным фактором даже и для запоминания. В этом отношении особенно показательными были опыты, в которых испытуемые намеренно воспроизводили весь материал Слово за словом. Интроспективные данные испытуемых в этих случаях убедительно показывали, что здесь имело место очень быстрое забывание из-за невозможности обобщать материал (не было времени для обобщения). То, что не обобщалось, то, что логически не связывалось, то оказывалось часто забытым, несмотря на вербализацию.

Не является ли одной из причин быстрого забывания сновидений то, что при этом, как правило, мы имеем только картину образов, картину, в которой один образ накладывается на другой без обобщения их? Другое дело, если, проснувшись, рассказать сновидение. Рассказывая, мы расчленяем слитное единство целого и вместе с тем так или иначе обобщаем выделенные части и закрепляем их в памяти.

Речь, расчленяя мысль, помогает нам отделять существенное от несущественного, обнаруживать противоречие в мысли и тем самым развивать ее. «Слово обобщает» — это бесспорно, и оно обобщает потому, что выражает собой единство речевого анализа и синтеза.

Слушая чужую речь — если мы действительно внимательно слушаем ее,— мы выделяем в ней основные моменты и обобщаем их. Но при слушании более или менее известного, обычного мы часто ограничиваемся лишь нерасчлененным схватыванием целого. В таком случае понять означает бегло схватить нечто и соотнести воспринятое с прежним, уже известным. Для такого понимания не требуется развернутой речи, она может быть крайне сокращенной, сокращенной до немногих намеков, ибо такое Понимание предполагает многое уже известным. Но такое Понимание и не выходит за пределы уже известного. Понять же новое — значит выразить его в форме нового представления или понятия, а этому должна предшествовать внутренняя переработка материала, анализ его.

Перед нами, таким образом, различные ступени процесса понимания — от нерасчлененного схватывания целого к дифференциации его, к выделению отдельных частей и от них к формулированию общего вывода в виде новых понятий. Приведенные здесь экспериментальные данные с несомненностью показывают, что роль речевых выражений на различных ступенях понимания различна. При суммарном схватывании смысла она минимальна. Главная роль речевых выражений в этом случае сказывается в запоминании. При необходимости внутренней переработки материала — анализа и обобщения его — роль речи максимальна. Всякое препятствие словесному выражению мыслей означает в таком случае препятствование пониманию.

Сторонники гипотезы «внутреннего повторения», как мы видели, считают, что без повторения чужой речи невозможно Понимание ее. С этой точки зрения слушать — значит повторять. Мы попытались показать, что такого буквального повторения обычно нет у развитого человека и что такое повторение не имеет смысла даже для закрепления слушаемой речи, так как и для закрепления требуется нечто большее — обобщение материала. Но такое повторение, сопровождаемое внутренней переработкой материала, может иметь место там, где требуется понять нечто новое и трудное. В этом отношении утверждение «понимать — значит повторять» содержит долю истины, но только лишь долю, так как и здесь суть дела не столько в повторении самом по себе, сколько в анализе материала и последующем обобщении его.

внутренняя речь как механизм смыслового комплексирования

<…> В своем анализе внутренней речи мы постоянно исходили из двух ее форм или ступеней развития: развернутой (внутреннее говорение) и сокращенной (оперирование намеками слов). В связи с этим мы старались показать — и эксперимент с пониманием трудных текстов демонстрировал это, — что сокращенная форма внутренней речи (мышление намеками слов) возникает только на основе предшествующего словесно-рассуждающего мышления. Поэтому, если говорить о развитии внутренней речи, нельзя игнорировать ни одну из форм ее. Мысля, мы постоянно переходим от мышления-рассуждения к мышлению намеками слов.

Развернутая внутренняя речь — это то, что Платон называл «словесно выраженной молчаливой речью», разговором с самим собой. В дальнейшем своем развитии внутренняя речь все менее и менее становится словесно выраженным говорением. Сокращенность словесного выражения приводит ко все большему сгущению смысла в одном слове или даже намеке на Слово; внутренняя речь становится, таким образом, высшим синтезом значений отдельных слов, превращаясь в язык семантических комплексов.

Однако, сколь бы сокращенным ни было словесное выражение во внутренней речи, все же она не перестает быть речью. <…>

Сокращенное выражение смысла во внутренней речи, представляя собой крайнюю ступень отвлечения и обобщения, становится возможным только на основе длительного процесса развития мышления, процесса, начальные стадии которого представляют собой оперирование с реальными предметами и явлениями, с реальным расчленением (анализом) и столь же реальным обобщением (синтезом) их. Только на такой материальной основе человек получает возможность идеально представлять предметы и явления внешнего мира, познавать их связи и отношения, выражая последние в виде общих понятий…