«История и теория психологии»
том 2
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
КАТЕГОРИАЛЬНЫЙ АНАЛИЗ В ПСИХОЛОГИЧЕСКОМ ПОЗНАНИИ
Глава 14
Категория действия
Общее понятие о действии
Любая трактовка психической организации живых существ предполагает включенность в структуру этой организации особого компонента, обозначаемого термином «действие». Уже Аристотель, которому, как отмечалось, принадлежит первая целостная теория психики как особой формы жизнедеятельности, трактовал эту форму в качестве сенсомоторной, стало быть, соединяющей ощущение с ответным мышечным действием организма. (Правда, центральным органом, служащим связующим звеном между чувственным образом и локомоцией, считалось сердце.)
Аристотель же впервые выделил такой важнейший признак действия, как его предметность. Прежде чем объяснить действие, подчеркивал он, нужно сперва разобраться в его объекте. В случае чувственного восприятия этим объектом является внешнее материальное тело, образ которого «подобно печати на воске» фиксируется органом ощущений. Однако поворотным как для Аристотеля, так и для всех последующих философов стал переход от ощущения к мышлению.
Вопрос об объекте умственного действия не мог быть решен аналогично тому, как объяснялось действие с объектом, непосредственно данным органу чувств. В результате было принято направление, на которое ориентировалась философско-психологическая мысль на протяжении многих веков. Как объект, так и действие с этим объектом переносились в качественно иную плоскость, чем присущая сенсомоторному уровню, на котором и «автор» действия, и само это действие, и объект, с которым оно сопряжено, являются доступными объективному изучению реалиями. На смену им пришло представление и об особой психической способности действовать, и об идеальном сверхчувственном предмете, постигаемом благодаря этой уникальной, несопоставимой с другими психическими функциями способности.
Если источником и носителем сенсомоторного действия являлся организм, то применительно к умственному действию принципом его реализации оказывался лишенный материального субстрата разум («нус»), который содержит в себе идеи - образцы всякого творения. Это стало основанием множества доктрин об особой интеллектуальной активности или созерцании как высшей ступени постижения истинного бытия вещей (в свою очередь умопостигаемых).
С этим соотносилось (предложенное опять-таки Аристотелем) разделение теоретического и практического разума. «Теоретический ум не мыслит ничего относящегося к действию», - подчеркивал Аристотель. Если в психологическом плане разделение двух «разумов» (ориентированного на созерцание идей и на практическое овладение ситуациями) содержало рациональный момент, то в философском плане противопоставление теоретической и практической активности расщепляло категорию действия в самом ее зародыше, разнося ее по различным разрядам бытия.
В последующие века телесные изменения поведения организма, «запуск» его в деятельное состояние относили либо на счет исходящей от субъекта силы воли, либо на счет аффектов как эмоциональных потрясений. Очевидно, что ни один, ни другой способ объяснения не могли обогатить научное знание о действии. Ссылка на силу воли как перводвигатель отрезала путь к детерминистскому объяснению действия, к анализу способов его построения, имеющих объективную динамику. Обращение к аффектам, к эмоциям учитывало энергетический ресурс действия, но было бессильно пролить свет на открытую Аристотелем предметность действия.
Новая эпоха в трактовке проблемы связана с нововведениями Декарта. Открытие им рефлекторной природы поведения повлекло за собой каузальную трехзвенную модель действия как целесообразной реакции организма на внешний раздражитель, позволяющей организму сохранить целостность. При всем несовершенстве представлений о конкретных деталях этой рефлекторной модели она утвердила зависимость действия организма от объективных, самостоятельных по отношению к сознанию причинных факторов - физических и физиологических, в то же время решающих задачу, которую все предшествующие концепции считали производной от произвольно действующих психических сил.
Декарт все эти силы как бы вынес за скобки своей схемы рефлекторной реакции (ставшей прообразом различного вида непроизвольных движений) и локализовал их в иной, бытующей по ту сторону «машины тела», непротяженной субстанции. При всей эклектичности этого воззрения оно на три столетия стало центром, вокруг которого шли дискуссии о детерминации и регуляции действия как посредствующего звена между субъектом и объектом, организмом и средой, личностью и системой ценностей, сознанием и предметным миром.
С возникновением психологии как самостоятельной науки сразу же определились два радикально различных направления в трактовке действия как одного из непременных компонентов психического устройства человека. В теориях, считавших предметом психологии сознание субъекта, действие рассматривалось как проявление его имманентной активности, источник которой заложен в нем самом и первичен по отношению к другим, внутрипсихическим явлениям. Этот взгляд объединял позиции лидеров двух главных направлений того периода - Вундта и Брентано. Вместе с тем концепция Брентано вносила существенно важный для разработки категории действия момент, а именно - идею его направленности на сосуществующий в психическом акте предмет, без которого сам этот акт нереализуем. Здесь Брентано по существу возвращался к постулату, о котором уже шла речь и который впервые был утвержден Аристотелем, «что сам Брентано не отрицал», а именно - к идее предметности действия. Но само действие, как и его предмет, оказалось замкнутым в пределах внутреннего восприятия особого психического ряда. Наряду с этим направлением, которое отстаивало уникальность психического действия сравнительно с телесным, складывалось другое, определившее статус категории действия как телесно-психической. Это предполагало коренной пересмотр представлений и о теле, и о психике. Понятие о теле как физико-химической «машине» уступает место его пониманию как гибкого, способного к развитию и научению устройства. Понятие о психике не идентифицируется более с сознанием, данным во внутреннем опыте субъекта. Эти глубинные сдвиги позволили разработать категорию действия в качестве детерминанты процесса решения биологически значимых для организма задач, в который вовлечена мышечная система.
Первые решающие шаги в этом направлении принадлежали Гельмгольцу, Дарвину и Сеченову. Их вклад в формирование категории действия остается непреходящим. Вместе с тем в их трудах действие выступает как биологическая детерминанта, как фактор организации поведения у всех живых существ. В дальнейшем эта категория обогащается благодаря включению ее в социальный контекст.
Действие сознания и действие организма
До середины прошлого столетия на всех конкретно-психологических концепциях лежала печать дуализма. Наиболее отчетливо это видится при обращении к категории действия. Реальное целостное действие при попытках его теоретически осмыслить расщеплялось на два лишенных внутренней связи разряда. Телесному, материальному действию, доступному объективному наблюдению, противополагалось внутреннее, ателесное действие, которое совершается в пределах сознания и потому открыто только для его носителя - субъекта. С этим соединялось представление о непроизвольности и произвольности действий, причем непроизвольность трактовалась как навязываемая субъекту реактивность в противовес исходящей от субъекта активности, которая получает свое высшее и истинное выражение в произвольных действиях сознания, способных спонтанно регулировать не только внутрипсихические процессы (например, памяти или мышления), но и работу организма.
Эта дуалистическая схема, первые наметки которой принадлежали еще Августину, прочно утвердилась в Новое время благодаря триумфу механистического естествознания, обосновывавшего возможность строго причинного объяснения всего, что происходит с живым телом как своего рода машиной.
Уже говорилось выше о том воистину революционном сдвиге во всем строе представлений о жизнедеятельности организма, который произвело открытие Декартом рефлекторной природы поведения. Однако этот сдвиг, придавший мощный импульс всей последующей разработке знаний о поведении, имел своей оборотной стороной укрепление позиции тех, кто стремился локализовать источник психической активности во внепространственной и внетелесной, согласно их убеждению, сфере сознания.
Начало XIX века ознаменовалось крупными успехами нейрофизиологии, вторгшейся со своими экспериментальными методами в деятельность нервной системы. Однако это ничуть не поколебало августино-декартовский дуализм. Сама центральная нервная система была рассечена (притом не умозрительно, в плане теоретических представлений, а реально, с помощью анатомических инструментов) на два раздела - спинной мозг и головной мозг, работающие на различных началах.
Спинной мозг выступил в виде автомата, который выстроен из рефлекторных дуг. Что же касается головного мозга, то за ним сохранялась роль безразличного к тому, что происходит в сфере сознания, субстрата. Он оставался «седалищем» произвольно действующих внутренних психических сил или процессов. Попытка «привязать» к большим полушариям (и даже коре больших полушарий) психические функции была предпринята френологией. Однако после блистательных экспериментов Флурака она была скомпрометирована. Как и в случае с открытием рефлекторной дуги (закон Белла - Мажанди), успехами экспериментальной науки воспользовались противники естественнонаучного объяснения жизненных функций. Они требовали, как писал один из них, русский философ П.Д. Юркевич, «остаться на пути, намеченном Декартом». А это был путь дуализма телесного и духовного, произвольного и непроизвольного, реактивного и активного.
Вместе с тем в атмосфере, созданной стремительными успехами естественных наук, трудно было отстаивать версию об особой, ничем не обусловленной активности субъекта, который превратился в некое подобие спинозовской субстанции, являющейся причиной самой себя («кауза суи»). Ведь и Декарт, и Спиноза видели эту опасность сосредоточения всех психических действий «по ту сторону» реальных, земных связей человека с природой. Твердо отстаивая приоритет разума, они (а также Лейбниц) искали промежуточное звено между царством мысли и движущимся по общим законам мироздания организмом. Вскоре Локк дал этому звену имя, с тех пор прославившее его в психологии. Он назвал его ассоциацией.
Ассоциация как посредующее звено
Обращение к ассоциации как закономерно возникающей связи психических элементов, которая, однажды сложившись, затем актуализируется «механически» (появление одного звена «цепочки» влечет за собой последующие), позволило придать изучению и объяснению того, что происходит в сознании, подобие независимости психических процессов от произвольно действующего субъекта. Тем не менее именно субъекту предоставлялось «последнее Слово», и он оставался (в образе бестелесной сущности) источником и конечной причиной психической жизни.
Дальнейшее движение научно-психологической мысли шло в направлении все углубляющейся ориентации на то, чтобы придать функционированию ассоциативного механизма независимость от актов сознания. Под различными углами зрения порождалось понятие о бессознательной психике, об особых психических действиях, подчиненных законам ассоциации, однако не представленных в сознании, как это утверждалось на протяжении многих десятилетий.
Бессознательные психические действия
В итоге к середине XIX века сформировались три типа объяснения действий:
- самостоятельные, регулируемые представленным в сознании внутренним образом и направляемые волевым усилием;
- возникшие в силу ассоциативного сцепления из компонентов, заданных предшествующим опытом;
- непроизвольные реакции организма, возникающие вне контроля сознания и обусловленные не прежним опытом, а устройством нервной системы (к ним, в первую очередь, относятся рефлексы, которые интерпретировались как физиологическая, а не психологическая категория).
Особый интерес с точки зрения последующей разработки категории действия представлял второй тип, который определил общий облик нарождавшейся психологии как отдельной науки, справедливо названной ассоциативной. Следует, однако, обратить внимание на то, что первоначально это направление исходило из неотделимости понятия об ассоциации от понятия об осознании. Наиболее отчетливо это прослеживается по работам английских авторов, отказавшихся от попыток одного из родоначальников ассоцианизма Д. Гартли представить ассоциацию в качестве психического механизма, имеющего телесную основу.
Конечно, отсутствие реальных опытных сведений о физиологическом механизме ассоциаций придавало схеме Гартли фантастический характер (см. выше). Тем не менее истинным прозрением, подтвержденным успехами психофизиологии через полтора столетия, являлась версия Гартли о том, что ассоциации возникают только при условии перехода сенсорного образа (посредством вибраций мозгового вещества) в сферу деятельности мышц. Кстати, тем самым великий английский врач открыл роль незаметных микродвижений мышечного аппарата в процессах восприятия, памяти и даже мышления (в последнем случае, как он полагал, в ассоциативную цепь включается Слово за которым скрыта вибрация органов речи).
Весь этот процесс Гартли считал совершающимся объективно, иначе говоря, независимо от сознания. Но другие представители ассоциативной психологии замкнули ассоциации в пределах сознания, превратив их во внутрипсихические действия. Это сочеталось с отказом от включения ассоциаций в структуру реального действия и с тем, что они становились чисто механическим процессом соединения впечатлений и их следов.
Таковой являлась весьма популярная в первой половине прошлого века психологическая доктрина Джемса Милля, который, используя механические и силовые образы физического мира, представил по аналогии с ними и мир психических явлений, который отождествлялся с тем, что непосредственно дано сознанию. Последнее рисовалось построенным из идей, образующих комплексы, которые движутся по собственным орбитам.
Законам ассоциации приписывалось чисто феноменальное значение. Они становились правилом появления в сознании сменяющих друг друга в определенной последовательности феноменов, причем правилом, которое не имело никакого основания, кроме свойств самого сознания.
Важная, имевшая серьезные последствия для будущего психологии попытка выйти за пределы сознания субъекта была предпринята Гербартом. За непознаваемой (именно так он считал) душой субъекта Гербарт оставлял только одну функцию - функцию порождения представлений. Однажды появившись, они начинают вытеснять друг друга из сознания, образуя так называемую апперцептивную массу.
Напомним, что понятие об апперцепции ввел Лейбниц. Он обратился к этому понятию, чтобы выделить в неисчислимой массе неосознаваемых представлений (перцепций) именно те, которые благодаря вниманию и памяти начинают осознаваться. С тех пор апперцепция стала синонимом особой внутренней активности, «вмешательство» которой определяет характер представленности субъекту тех или иных содержаний сознания.
Согласно Гербарту «апперцептивная масса» - это запас представлений, сложившихся в индивидуальном опыте субъекта. Они силой удерживают в сознании данный психический элемент. Облекая свое учение о «статике и динамике представлений» в строгие математические формулы, Гербарт надеялся открыть закономерности, которым подчинена внутренняя психическая активность. Он исходил из того, что представления сами по себе являются силовыми величинами. Спонтанная активность тем самым устранялась из сознания в целом, но переходила в каждый из его элементов, образующий за порогом сознания насыщенную внутренней энергией область бессознательной психики. Гербарт полагал, будто благодаря этому удается внедрить в психологию «нечто похожее на изыскания естественных наук». Измерению подлежат, по его проекту, такие признаки представлений, как их интенсивность, тормозящий эффект, который они оказывают друг на друга, стремление к самосохранению и т.д. Все это происходит на уровне неосознаваемой субъектом психической динамики.
Картина скрытой за порогом сознания бурной психической активности оказала влияние на последующую психологию, в частности, по мнению многих историков, на Фрейда. Во всяком случае, перенос объяснения внутренних процессов с уровня сознания как области, открытой самонаблюдению субъекта, на область неосознаваемой психики, где и разыгрываются основные действия этого субъекта, отражал новый поворот в их объяснении. Движущим началом этого поворота стали процессы, происходившие под эгидой не психологии, а физиологии, прежде всего физиологии органов чувств.
Мышца как орган познавательного действия
Ее первые успехи определялись установлением прямой зависимости сенсорных элементов сознания от нервного субстрата. Открытие «специфической энергии» нервной ткани Гельмгольц считал не уступающим по своей значимости для науки закону Ньютона. Но наряду с установлением факта производности ощущений от устройства органа, его структурных характеристик в исследованиях по физиологии рецепторов выявилась еще одна зависимость, долгое время остававшаяся в тени, но в дальнейшем радикально изменившая трактовку категории действия.
Это было связано с установкой на экспериментальный анализ не только начального звена в процессе взаимодействия организма с внешним раздражителем, но и завершающего звена этого процесса, а именно - мышечной реакции. Именно этот эффект побудил исследователей выйти за пределы актов и элементов сознания к реальному действию организма в окружающем его пространстве. Вопреки приобревшему большую популярность воззрению Канта об априорности (до-опытного и вне-опытного характера) восприятия пространства в психофизиологии возникают концепции, согласно которым это восприятие вырабатывается постепенно благодаря связи между продуктами деятельности органов чувств (сенсорными образами) и двигательными реакциями. Сетчатая оболочка глаза сама по себе неспособна ощущать пространственную смежность и раздельность точек в воспринимаемом образе. Эту способность она приобретает благодаря тому, что при освещении различных пунктов меняется характер движения глазных мышц («двигательных придатков» органа чувств). В результате каждый пункт сетчатки все прочнее ассоциируется с определенным мышечным сигналом. Двигательная «развертка» создает схему для построения посредством «воспитанной мышцей» сетчатки пространственного образа объекта.
Эти исследования, проведенные физиологами - людьми, ориентировавшимися на принципы и методы естественных наук, существенно влияли на преобразование общего стиля психологического мышления, обогащая его категориальный аппарат и прежде всего категорию действия. Преодолевалось, как мы видели, расщепление понятия о действии на внутреннее (исходящее от субъекта, трактуемого в качестве последней причинной инстанции) и внешнее (провоцируемое в силу своей пассивности физическими толчками). Действие во все большей степени приобретало характер целостного сенсомоторного акта.
При этом следует особое внимание обратить на два момента.
Прежде всего, деятельность мышцы могла войти в этот целостный акт только потому, что она приобретала значение не чисто моторной, мышечной реакции, но и выполняющей познавательную работу. Это имело, естественно, свои предпосылки в самом устройстве органа, наделенного «сенсорами» - чувствительными нервами, которые способны различать сигналы, информирующие об эффекте действия. Из этого, в свою очередь, следовал важнейший для понимания динамики целостного сенсомоторного акта вывод о своеобразии его регуляции, которая впоследствии была обозначена термином «обратная связь». Именно в сфере изучения психомоторных действий зародилось это понятие, ставшее фундаментальным в теориях саморегуляции поведения. Механизм саморегуляции работал в режиме, предполагающем, что активность психофизиологической структуры действия реализуется объективно, безотносительно к импульсам, «излучаемым» актами сознания. Тем самым снималось расщепление различных типов действия на три разряда: а) чисто сознательные, б) бессознательные (непроизвольные) и в) чисто рефлекторные, не имеющие отношения к психике, поскольку исчерпывающе объяснимы «связью нервов».
Все эти преобразования в категории действия были обусловлены не умозрительными соображениями о соотношении между психикой и сознанием (как, например, в учении Гербарта), а исследовательской практикой, побуждавшей при изучении такого объекта, как органы чувств и органы движений, коренным образом изменять прежние воззрения на характер отношений между этими органами, фиксировать их внутреннюю взаимозависимость и утверждать благодаря этому во внутреннем составе знания о психике принципиально новую интерпретацию такого ее неотъемлемого компонента, как психическое действие.
Как мы видели, важнейшей предпосылкой всех этих преобразований стало открытие того, что мышца, рассматривавшаяся прежде как энергетическая машина, выступала отныне и как особый орган чувств. Неосознаваемость или крайне слабая осознаваемость сенсорных сигналов, сообщаемых этим органом, побудила физиологов говорить о «неосознаваемых ощущениях», или, как образно выражался Сеченов, о «темном мышечном чувстве». Но какая бы терминология ни использовалась, признание мышцы органом не только локомоции (перемещения в пространстве), но и сенсорной активности разрушало все прежние дуалистические модели действия, преобразуя их из физиологических, с одной стороны, порождаемых имманентной, произвольной активностью сознания - с другой, в психологические структуры, имеющие объективный (независимый от интенций субъекта) и в то же время не сводимый к физиологическим реакциям статус в общей системе знаний о регуляции поведения.
От сенсомоторного действия к интеллектуальному
В то же время в исследованиях функций органов чувств народилась идея трактовки сенсомоторного действия как компонента более сложной структуры. Построение ее достигается посредством серии операций, «алгоритмы» которых отнюдь не подобны простым сочетаниям элементов, изображаемым учением об ассоциациях. Эти операции один из основоположников психофизиологии органов чувств Гельмгольц назвал «бессознательными умозаключениями». То, что пространственный образ непосредственно данного сознанию субъекта строится благодаря не осознаваемым этим субъектом сенсомоторным действиям, было, как мы уже видели, установлено в прежний период. Гельмгольц под влиянием главной методологической книги той эпохи - «Логики», написанной сыном Джемса Милля - Джоном Стюартом Миллем, выдвинул новаторскую концепцию, согласно которой умственные действия типа импликации («если..., то...») производятся первоначально не на уровне абстрактной деятельности рассудка, а в непосредственном сенсомоторном опыте.
Среди многих опытов Гельмгольца в этом направлении можно указать на использование им различного рода призм, искажающих визуальный образ в естественных условиях видения. Несмотря на то что преломление лучей дает искаженное восприятие объекта, испытуемые очень скоро научались видеть сквозь призму правильно. Это достигалось благодаря опыту, состоявшему в многократной проверке действительного положения объекта, его формы, величины и т.д. посредством движения глаз, рук, всего тела. Обобщая относящиеся к этой области факты, Гельмгольц и выдвинул свою гипотезу о «бессознательных умозаключениях», которые производит не абстрактный ум, а глазодвигательный аппарат. Так, умозаключение о величине предмета строится путем варьирования действий, устанавливающих связь между величиной изображения на сетчатке и степенью напряжения мышц, производящих приспособление глаза к расстояниям. На этом же базируется константность (постоянство) восприятия, достигаемая благодаря все той же импликации как форме бессознательного вывода («если..., то...»). Если величина образа на сетчатке такая-то, а напряжение мышц подает данный сигнал (о характере их сокращения), то, несмотря на изменчивость величины образа, который возникает по законам оптики, мы воспринимаем константность предмета.
Гипотеза Гельмгольца о бессознательных умозаключениях разрушала казавшуюся прежде непреодолимой пропасть между действием телесным (мышечным движением) и действием умственным, которое веками было принято относить за счет активности души или сознания. Гипотезу Гельмгольца воспринял и прочно утвердил в русской психологии Сеченов. Он развил ее в свою концепцию «предметного мышления», согласно которой умственные операции сравнения, анализа, синтеза, умозаключения имеют в качестве своей телесной инфраструктуры реальные действия оперирующего с внешними объектами организма.
Интериоризация действий
Сеченову же принадлежала и другая идея - искать пути объяснения внутренних психических действий в сфере действий реальных, производимых в процессе адаптации живой системы к пространственно-временным координатам внешней среды.
Мы помним, что в своей работе «Рефлексы головного мозга» Сеченов определил мысль как заторможенный рефлекс, как «две трети рефлекса». Такое определение могло дать повод для предположения, что царство мысли начинается там, где кончается непосредственное реальное взаимодействие человека с его предметным, внешним окружением. Отсюда следовало, что мысль в отличие от чувственного впечатления не имеет отношения к двигательному компоненту, а тем самым и к контактам организма с независимым от него объектом.
Но Сеченов совершенно иначе решал эту проблему. Он отстаивал формулу о целостном, неразделенном психическом акте, сохраняющем свою трехчленную целостность при незримости двигательного завершения. Так обстоит дело, например, при «зрительном мышлении» (основанном на такой фундаментальной операции, как сравнение, реализуемой посредством двигательной механики, когда глаза «перебегают» с одного предмета на другой). В этом случае, как писал Сеченов, «умственные образы предметов как бы накладываются друг на друга». Если воспринимается один предмет, акт сравнения тоже непременно совершается - наличный предмет сравнивается с уже имеющейся в сознании меркой.
В какой же форме представлена эта мерка? Репродуцируется весь прежний целостный процесс восприятия, стало быть, и двигательное звено этого процесса. Иначе говоря, прежние внешние действия преобразуются во внутренние. Реальное сравнение, произведенное посредством этих внешних действий, становится «умственной меркой» для всех последующих операций, которые означают обеспечиваемое мышечной работой соизмерение образов. Внутренние умственные операции (сравнение, анализ, синтез) - это операции, бывшие некогда внешними.
Таков механизм, получивший имя интериоризации (перехода реальных интеллектуальных актов из внешних, включающих мышечное звено, во внутренние).
Активность
Всеобщей характеристикой жизни является активность - деятельное состояние живых существ как условие их существования в мире. Активное существо не просто пребывает в движении. Оно содержит в себе источник своего собственного движения, и этот источник воспроизводится в ходе самого движения. Речь при этом может идти о восстановлении энергии, структуры свойств, функций живого существа, его места в мире, - вообще говоря, о воспроизведении любых измерений его жизни, если только они рассматриваются как существенные для него и неотъемлемые. Имея в виду это особое качество - способность к самодвижению, в ходе которого живое существо воспроизводит себя, говорят, что оно есть субъект активности. «Быть субъектом» значит: воспроизводить себя, быть причиной существования в мире.
Активность как деятельное состояние субъекта детерминирована внутренне, со стороны его отношений к миру, и реализуется вовне, в процессах поведения.
Имея в виду человека как субъекта активности, рассмотрим внутренние и внешние характеристики ее строения.
Внутренняя организация активности человека
Говоря об активности человека, исследователи обычно подразумевают возможность ответа на следующие основные вопросы. Если кто-то проявляет активность, то в чьих интересах и ради чего? Активность - в каком направлении? Каким образом, посредством каких психологических механизмов реализуется активность? Первый вопрос - о мотивационной основе активности. Второй - о ее целевой основе. Третий - об инструментальной основе.
Мотивационная основа активности
Как уже было отмечено, живое существо, будучи активным, воспроизводит свои жизненные отношения с миром. Это, в свою очередь, означает, что оно заключает в себе внутренний образ этих отношений, а они, если иметь в виду человеческого индивида, весьма многообразны: жить в этом мире, откликаться на нужды других людей, ощущать себя частью Природы и т.д. Все это - многообразные формы субъектности человека, разные грани его Я. Вполне правомерно считать множественным Я человека.
В первом случае о субъекте активности говорят как об «индивидуальном Я» человека. Совершаемое коренится, как полагает он сам, в его собственных интересах и нуждах: «Я поступаю так, потому что именно я хочу этого», «Я делаю это для себя самого» и т.д. Сказанное, конечно, не означает, что человек действует при этом непременно эгоистически, так как эти действия могут не противоречить и даже соответствовать интересам других людей. Может возникнуть вопрос: всегда ли, когда человек говорит - Я, он имеет в виду свои личные интересы, ожидания, нужды. Положительный ответ как бы подразумевается. Однако, если произвести более тщательный анализ, может выясниться, что подлинным субъектом его активности, его поступков выступает не он сам, а нечто в нем, что на поверку оказывается интересами и ожиданиями другого человека, выступающего истинным субъектом его активности. К примеру, абитуриент, поступающий в вуз, возможно, объясняет окружающим и себе самому, что его выбор сугубо самостоятелен и не зависит от каких-либо сторонних влияний. Проходит время - наступает разочарование. Он вынужден признаться, что выбор профессии был продиктован родителями или друзьями. При этом указания других людей не были осознаны им в качестве «директив». За этим признанием - критическая работа сознания, направленная на отделение «голоса» других людей от своего собственного «голоса», звучащего среди других.
Второй случай - когда субъект активности - это «Я другого во мне». Выше был рассмотрен пример, когда человек не знает, что он воплощает в деятельности волю другого человека, и даже отрицает это. Здесь же «присутствие» другого ощутимо и может переживаться как своего рода вторжение в свой внутренний мир. Вместе с тем возможны ситуации, когда интересы другого вполне совместимы с собственными интересами человека. «Я другого во мне», следовательно, не означает непременно жертвенности, самоотречения. Последнее происходит лишь тогда, когда интересы другого ставятся выше собственных.
В третьем случае субъект активности не отождествим ни с кем из людей конкретно - надиндивидуален. Но в то же время он имеет отношение к каждому, выражая собой то, что должно быть свойственно всем людям, «человеческое в человеке»: совесть, разум, добро, честь, красоту, свободу. Когда активность человека продиктована этими ценностями, говорят, что ее субъектом является «всеобщее Я» в человеке. «Индивидуальное Я» здесь слито с «Я другого (других)».
Для пояснения обратимся к одному из парадоксов в истории философской мысли - так называемой «теории разумного эгоизма». В соответствии с нею даже самые, казалось бы, бескорыстные и благородные поступки могут быть объяснены эгоистическими побуждениями. Так, забота матери о ее ребенке объясняется эгоистическим стремлением заслужить уважение к себе как матери, надеждой на ответное чувство или заботу о ней в будущем, и т.д.
В чем ограниченность этого подхода с точки зрения введенного различения между «индивидуальным Я», «всеобщим Я» и «Я другого во мне»? В тот момент, когда мать действует в пользу своего ребенка, даже претерпевая лишения, она не осознает различия между своими интересами и интересами ребенка; она действует от имени «всеобщего Я», в котором выражено ее единство с ребенком. Однако как только она сама или кто-то другой начинает анализировать совершенный поступок, источник поведения невольно усматривается исключительно в ее «индивидуальном Я», которому противопоставляется при этом «Я другого». Реальные основания поведения отражаются в сознании искаженно, рассуждение разрывает единство, присущее первоистокам активности. «Теория разумного эгоизма» оказывается ограниченной в результате неумения различать дорефлексивные основания активности человека и ее мотивировки, выраженные в последующей рефлексии.
В четвертом случае субъект активности безличен и отождествляется с природным телом индивида («не Я»); он погружается при этом в стихию природного. В психоаналитических концепциях это активное начало обозначают термином «Оно» (3. Фрейд) и рассматривают как средоточие сил любви (инстинкт продолжения рода) и смерти (инстинкт разрушения, агрессии). «Не Я», однако, при таком взгляде не исчерпывается сугубо биологическими побуждениями; творчество, альтруизм и даже религиозные устремления иногда рассматриваются как проявления чисто природного начала.
Итак, мотивационная сторона активности - это, прежде всего, субъект в четырех его ипостасях: «индивидуальное Я», «Я другого во мне», «всеобщее Я», «не Я». Понимание мотивационных основ активности не исчерпывается, однако, обращенностью к различным интерпретациям субъектности человека как деятеля. Необходим анализ потребностей, которые удовлетворяет субъект, действуя в мире.
Потребности
Переходя от вопроса о том, в чьих интересах разворачивается активность человека, к вопросу - ради чего она выполняется, мы обращаемся к категории «потребность». Потребность - это состояние живого существа, выражающее его зависимость от конкретных условий существования в виде основы для его активности по отношению к ним. В потребностях состояние нужды, нехватки, отсутствия чего-либо значимого для существования индивида выступает как интерес, устремленность, энергия действования. Момент зависимости, представленный в потребности, фиксируют термином «потребностное состояние» (А.Н. Леонтьев); здесь индивид выступает, скорее, как пассивное, «страдающее» существо. Активный же момент потребности заключен в устремлениях индивида (оборотная сторона состояния зависимости). Таково движение перехода потребностного состояния в потребное для индивида состояние. Имея в виду этот необходимый для его существования переход, говорят о мотивах активности.
К человеческим потребностям относятся его витальные нужды и устремления; жажда, голод, необходимость в сне, в телесных контактах, чувстве безопасности, продолжении рода и т.д.; социальные интересы: необходимость принадлежать к группе других людей, вступать в эмоциональные контакты, обладать определенным статусом, лидировать или подчиняться; наконец, экзистенциальные потребности: «быть субъектом собственной жизни», творить, чувствовать самоидентичность, подлинность своего бытия, рост.
Целевая основа активности
Процесс удовлетворения потребностей субъекта предполагает достижение им тех или иных целей. В русском языке Слово «цель» фигурирует в двух основных значениях: 1) мишень; 2) то, к чему стремятся, чего намечено достигнуть, предел, намерение, которое должно быть осуществлено. Именно во втором значении Слово «цель» употребляется в психологии.
Цель деятельности есть предвосхищение ее результата, образ возможного будущего как основа продвижения к нему. Важное различие касается целей и мотивов активности человека. В мотивах, как и в целях, предвосхищено возможное будущее, но оно соотносится с самим субъектом; в мотивах как бы записано, чем является активность для субъекта, что должно произойти с ним самим. Цели активности ориентированы вовне, в них предвосхищен результат, который должен существовать объективно, будь то художественное полотно, выточенная деталь, доказанная теорема, организационное решение. Цели, воплощаясь в продуктах активности, не теряют при этом своей принадлежности к миру субъекта; они субъектны по форме, но объективны по своему содержанию. В то время как в мотивах идеально представлен сам субъект, в целях активности представлен ее объект, а именно, что должно быть произведено в нем, чтобы мотивы активности были реализованы. В отличие от мотивов цели человеческой активности всегда сознаваемы. Цель есть предвосхищаемый в сознании результат, доступный пониманию самого субъекта, а также других людей. Мотивы же - это достояние прежде всего самого субъекта; они могут быть представлены уникальными и глубинными его переживаниями, далеко не всегда находящими отклик и Понимание у кого-либо еще.
Следует различать конечную цель и промежуточные цели. Достижение конечной цели равнозначно удовлетворению потребности. Иногда осуществление этой цели происходит в идеальном плане, а не практически. Это бывает, когда, например, человек включен в коллективную деятельность. Выполняя какую-то часть общего дела, он при этом мысленно прослеживает весь процесс вплоть до его результата. Даже и в том случае, когда некоторые звенья этого процесса ускользают от внимания человека, все равно в поле его зрения оказывается результат общего дела или по крайней мере та его часть, на которую человек претендует заранее. К промежуточным относятся цели, намечаемые в качестве условия достижения цели конечной. Так, доказательство леммы в математике составляет, несомненно, цель действия; но это еще не конечная, а промежуточная цель; конечную образует доказательство теоремы, ради которой лемма доказывалась. Еще примеры: художник, делая эскизы будущей картины, преследует промежуточную цель; парашютист, готовясь к прыжку, тщательно укладывает парашют, в ходе чего достигает ряд промежуточных целей, в то время как его конечная цель - сам прыжок. И т.д.
Рассматривая сложные виды деятельности, можно заметить, что достижение конечной цели опосредствуется многими промежуточными, причем в первую очередь выдвигаются конечные цели, а потом - те, которые должны быть достигнуты в первую очередь. Искусство построения деятельности и определяется во многом способностью человека в мысли идти от конечных к первоочередным целям, а в действии - в противоположном направлении: от первоочередных, через цепь промежуточных, к конечным.
Процесс постановки цели обозначается как целеобразование. Особую психологическую проблему образует рождение новой цели, начинающей ряд промежуточных. Такие цели называют надситуативными, возвышающимися над исходными требованиями ситуации. Предлагая испытуемому ряд однотипных задач, можно видеть, как некоторые участники эксперимента, вместо того чтобы каждый раз наново решать задачу, образуют новую цель: найти общий принцип решения. Выдвижение новой цели, однако, еще не означает, что формируется новая мотивация деятельности. Речь идет лишь о расширении или углублении целевой перспективы активности при сохранении общей ее направленности.
Ни мотивация деятельности, ни ее цели не могли бы быть воплощены в результате, если бы человек не использовал определенные инструменты преобразования ситуации, в которой протекает деятельность.
Инструментальная основа активности
Процесс осуществления деятельности предполагает использование человеком определенных средств в виде всевозможных приспособлений, инструментов, орудий. Циркуль, кисть, компьютер, Слово, сказанное врачом пациенту или учителем ученику, - все это примеры в широком смысле инструментов активности. Органы человеческого тела тоже относятся к категории таких средств: в конечном счете, все операции, осуществляемые вовне, связаны с двигательной активностью самого индивида.
Едва ли можно переоценить важность овладения средствами осуществления деятельности. В некоторых психологических концепциях развитие «инструментария» отношения человека к миру отождествляется с процессами социализации - превращения индивида как природного существа в существо социальное. Как бы ни относиться к подобному взгляду, очевидно, что развитие личности немыслимо вне овладения социально выработанными средствами осуществления деятельности. При использовании тех или иных инструментов человек продуманно или автоматически опирается на имеющиеся у него представления о том, как действовать с ними, как их применять. Каждое из таких представлений может рассматриваться как внутренняя образующая действий, совершаемых во внешнем плане. Совокупность таких внутренних образующих характеризует то, что может быть названо инструментальной основой деятельности. Другим именем для обозначения инструментальной основы деятельности является часто используемое в последнее время Слово «компетентность». А это понятие, в свою очередь, в большинстве работ педагогической ориентации раскрывается как «знания», «умения»,«навыки».
Знания в этом ряду не сводятся просто к сведениям о мире; они выступают здесь в своем функциональном аспекте, как предназначенные для чего-то, служащие чему-то. Тот же, по существу, смысл придается термину «функциональная грамотность», что означает способность людей ориентироваться в системе социальных отношений, действовать согласно обстоятельствам во всевозможных жизненных ситуациях. Знания как часть инструментальной основы активности тесно взаимосвязаны с навыками.
Навыки - это освоенные до степени автоматизма способы употребления определенных средств деятельности - внешних орудий или органов собственного тела - как проводников активности. Навыки, проявляясь в действии, характеризуют его как бы изнутри, в виде последовательности извлечения из памяти определенных «команд», указывающих, что и в каком порядке должно быть сделано, чтобы цель действия была достигнута. Для навыков специфично то, что чередование этих управляющих воздействий - «команд» протекает вне поля активного внимания; человек действует, как говорят, машинально. Такие автоматизированные элементы действования встречаются в любой сфере деятельности, ставшей для человека привычной. При всем различии между ними по признаку автоматизированности к навыкам могут быть отнесены шаблонно воспроизводимые операции в трудовой, учебной, бытовой, спортивной, художественной деятельности. Но автоматизации подвергается не вся деятельность, а лишь отдельные ее элементы, некоторые способы употребления средств деятельности. Так, автоматизируются соблюдение орфографических правил, способы написания и соединения букв в слове, но сам процесс письма остается целенаправленным, преднамеренным действием.
На основе знаний и навыков складывается фонд умений человека. К умениям относится освоенная человеком система приемов сознательного построения результативного действия. «Знать» что-либо еще не значит «уметь»; необходимо владеть способами превращения информации о каком-либо предмете в управляющие воздействия — «команды». В отличие от навыков, каждый из которых образован серией автоматически следующих друг за другом «команд», обусловленных знаниями человека, умения проявляются в осознанном использовании человеком определенных «команд». В результате этих «команд» извлекаются нередко весьма сложные навыки, комбинация которых ведет к достижению цели.
В отличие от навыков, которым соответствует круг ситуаций, уже встречавшихся человеку в опыте, умениям соответствует более широкий класс ситуаций. Может случиться и так, что человек проявляет свои умения в новых обстоятельствах деятельности. Адекватность умений обстоятельствам, еще не встречавшимся в опыте, основана на осознанности применения человеком своих знаний и опыта действования. Но из сказанного следует, что грань между тем, что находится в поле умений, и тем, чего не умеет субъект, размыта. Каждое новое действие, сталкиваясь с новым опытом, объективно расширяет круг человеческих умений; опробование своих возможностей вновь расширяет их круг и т.д. Сферу того, что в точности умеет субъект и чего не умеет, очертить невозможно. В том случае, когда человек сам пытается это сделать, т.е. определить грань между доступным и недоступным ему в деятельности, его активность приобретает характер безграничного самосовершенствования. Так рождается Мастер.
Все внутренние образующие активности - ее мотивационная, целевая, инструментальная основы - представляют собой более или менее связное целое. В сочетании с внешними проявлениями активности и ответными воздействиями среды они образуют систему. Так, процессы целеобразования определяются мотивами, а также инструментальными условиями осуществления деятельности. Но верно и обратное. мотивация зависит от целей и средств их достижения. Справедливость сказанного подтверждается опытом людей, испытывающих, но не осознающих свою потребность в чем-либо, иначе говоря, не видящих той цели, достижение которой равнозначно для них удовлетворению этой потребности. В этом случае мотив выступает в форме влечения, смутного ощущения неудовлетворенности при отсутствии предмета потребности, чувства благополучия в присутствии данного предмета, направленности ассоциативного ряда на предмет влечения и т.д. Однако последнее не отграничивается человеком от других переживаний, им испытываемых, смешивается с ними. Наоборот, появление цели превращает влечение в желание, в переживание: «Я хочу этого!», и оно существенно отличается от влечения уже тем, что не смешивается с другими переживаниями в данной ситуации, ощущается как импульс к действию. Наличие средств деятельности придает желанию статус осуществимости: «Я волен сделать это!». В некоторых видах деятельности, например, побуждаемых мотивом достижения, доступность средств достижения парадоксальным образом снижает ее привлекательность, а в других видах деятельности гарантированность достижения делает ее привлекательной. Очевидно также, что дели, которые избирает человек, существенно зависят от того, располагает ли он соответствующими средствами достижения и каковы эти средства.
Многообразие связей между мотивационной, целевой и инструментальной «образующими» активности тщательно исследуется в экспериментальной психологии.
Поведение
Как уже было сказано, деятельность человека представляет собой единство внутренних и внешних проявлений его активности. Последнее обычно называют поведением.
Поведение можно сравнить с пантомимой, смысл которой требует расшифровки. Понять поведение - значит мысленно восстановить картину внутренней динамики (помыслов, чувств, побуждений, представлений о мире, подходов), которая скрывается за фасадом поведения и проявляется в нем. Но это становится возможным только тогда, когда наряду с собственной динамикой субъекта рассматривается и динамика его окружения, ибо не только внутри, но и вовне субъекта содержатся истоки и ориентиры его поведения. Поведение человека неоднородно. Опираясь на представления о внутренней организации активности, можно выделить в ее внешней организации - поведении - три основных «слоя». Один из них соответствует мотивам активности, другой - ее целям, третий - инструментальной основе активности.
Целостный смысловой акт
Суть этого аспекта поведения может быть выражена посредством таких слов, как «дело», «действование», «действо», «деятельность». В «Толковом словаре» Владимира Даля «действо» определяется как «проявление силы, деятельности». «Сила», о которой идет здесь речь, может быть понята как «мотив», представленный в поведении. Своеобразно место, занимаемое словом «действо» в ряду слов «дело» и «действова-ние». О деле спрашивают: «В чем оно состоит?», «Что собой представляет?» В отличие от него действование акцентирует не столько предметную, сколько процессуальную характеристику поведения. О действовании спрашивают: «Как оно протекает?», «В какое время осуществляется?». В слове «действо» как бы уравновешиваются предметный и процессуальный моменты. Так, говоря «совершается или творится действо», — люди имеют в виду, что в разные моменты времени осуществляется что-то одно, сохраняющее себя во времени (дело), и вместе с тем нечто такое, что раскрывается, разворачивается во времени (действование). Имея в виду действо, задаются вопросом: «В чем его смысл?». Это выражает идею целостного акта поведения, соотносимого с мотивами самого действующего. Слово это, однако, почти вышло из употребления и вряд ли может быть возрождено включением его в научный язык. То, что необходимо для точного обозначения, — это термин «деятельность».
Выделить в поведении то, что соответствует интересам того, кто действует, - значит расшифровать поведение как деятельность. Порой это непростая задача. Так, при исследовании уровня притязаний личности было показано, что некоторые люди устойчиво предпочитают выбор слишком простых задач, а некоторые - слишком трудных. Налицо, таким образом, противоположность в поведении испытуемых. Но за видимостью различий вырисовывается глубинная общность побуждений участников испытания: как те, так и другие одинаково стремятся избежать неудачи. Чтобы понять этот парадокс, достаточно поставить такой вопрос: «Так ли уж огорчителен для новичка проигрыш чемпиону?». В основе выбора сверхтрудных задач - не мотив достижения, а стремление избежать неудачи.
Особенности деятельности человека определяются не только ее мотивами, но и окружением индивида. Так, мотивация достижений, выступающая в устремлении человека превосходить общепринятые образцы, в разных обстоятельствах и «временах» его жизни обнаруживает себя по-разному. Это может быть успех в учении, стремление занять почетное место в кругу сверстников, добиться материального благополучия и т.д. смысл деятельности - изменение отношений, существующих между субъектом и возможностями удовлетворения его потребностей, представленных в ситуации. Подлинный ответ на вопрос: «В чем смысл данной деятельности для субъекта?» - можно получить лишь в рамках анализа драмы его отношений с миром, проблем, разрешаемых человеком в ходе всей его жизни.
Деятельность
Деятельность - наиболее крупная единица анализа внешних проявлений активности, целостный мотивированный акт поведения. Результатом деятельности является динамика переживаний, выражающих отношение между субъектом потребности и ее объектом. Добиваясь задуманного, мы переживаем те или иные эмоции. Метафорически деятельность может быть представлена как движение в поле переживаний субъекта.
Деятельность, совершаемая человеком, становится объектом переживаний других людей, получает этическую оценку: оценивается как бескорыстная или своекорыстная, добросовестная или недобросовестная, оправданная или неоправданная, словом, выступает в ранге поступков.
Деятельность человека реализуется в его действиях. Термином «действие» описываются процессы поведения, соответствующие целям, которые ставит субъект. Действия осознаны, ибо осознана их цель. Осознан и объект, на который направлено действие. Объекты действия - это не «вещи» в собственном смысле слова как фрагменты чувственно данной, непосредственно воспринимаемой реальности. Объекты действия - это «вещи» как носители значений, в которых кристаллизован совокупный человеческий опыт (А.Н. Леонтьев). Белый лист, испещренный черточками, завитушками, точками, как объект деятельности есть нечто большее, чем этот лист, эти черточки и завитушки. Это письмо, которое пишется другу. Перед человеком, безусловно, «вещь», которая создается действием. Но в то же время это особая вещь, не тождественная листу бумаги со следами чернил. То же письмо может быть написано карандашом или фломастером, напечатано на пишущей машинке, принтере, передано факсом, вместо писчей бумаги может быть использован телеграфный бланк, сказанное в письме может быть выражено и другим образом, с помощью иных слов. Объектом действия является в данном случае запись в значении личного послания. Материалы и инструменты действия играют здесь подчиненную роль.
Итак, действие есть целевой акт поведения в поле значений субъекта. Результатом действия является преобразование или познание жизненной ситуации человека. В этой связи говорят о предметно-преобразовательных и предметно-познавательных актах. В первом случае человек изменяет ситуацию согласно имеющимся у него представлениям о том, какой она должна быть. Во втором случае предметная ситуация должна остаться как бы нетронутой, активность познающего субъекта имеет характер уподобления предмету. В обоих случаях действием достигается более тесная, более совершенная связь человека с миром, преодолевается разобщенность между субъективной картиной мира (цели человека или его представления о том, что есть) и реальностью.
Говоря о том, что объектом действия является вещь как носитель значений, подчеркивают возможность единого понимания людьми эффектов производимого действия. В случае затрудненности такого «прочтения» действие производит впечатление абсурдного, то есть в глазах окружающих перестает быть собственно действием, превращается, например, в бессмысленное вождение пером по бумаге.
В психологических текстах, посвященных проблеме деятельности, цитируют рассказанный Куртом Лоренцем эпизод, который также может послужить иллюстрацией. Известный этолог однажды водил «на прогулку» выводок утят, замещая собой их мать. Для этого ему приходилось передвигаться на корточках и, мало того, непрерывно крякать.
«Когда я вдруг взглянул вверх, - пишет Лоренц, - то увидел над оградой сада ряд мертвенно-белых лиц. Группа туристов стояла за забором и со страхом таращила глаза в мою сторону. И неудивительно. Они могли видеть толстого человека с бородой, который тащился, скрючившись в виде восьмерки, вдоль луга, то и дело оглядывался через плечо и крякал - а утята, которые могли хоть как-то объяснить подобное поведение, были скрыты от глаз изумленной толпы высокой весенней травой».
Реакция недоумения на лицах зрителей может быть понята как свидетельство невозможности установить значение действия. Невозможность придать или установить общепонятное в действии ведет к тому, что в глазах людей оно утрачивает признаки действия, предстает в виде случайной, бессмысленной или причудливой комбинации движений и их материальных следов.
Действие в составе активности является более дробной единицей ее анализа, чем деятельность. Однако и оно может быть представлено в виде сочетания более мелких фрагментов поведения - операций.
Когда поведение рассматривается в его взаимосвязи с инструментальной основой деятельности, оно выступает как последовательность операций. Построение взаимодействий между средствами, отвечающими цели субъекта, относится к области операций. Они сообразуются с материалом и инструментами действия, причем одному и тому же действию могут быть поставлены в соответствие совершенно непохожие друг на друга операции. Так, изображая один и тот же предмет, но выполняя действие пером, кистью, мелом или иглой (офорт), используют разные движения. Еще более выразительно различие в операциях, осуществляемых при игре на разных музыкальных инструментах: фортепиано, гитаре, трубе, флейте. Исполнение одного и того же музыкального произведения (уровень действия) реализуется посредством совершенно несходных движений (уровень операций).
Операции могут быть автоматизированы. Слово «автоматизация» выступает здесь в двух смыслах. Во-первых, это превращение операциональной части поведения в шаблонное, устранение волевого контроля над протеканием действия. Во-вторых, возможность передачи этих процедур компьютеру. Имея в виду оба эти момента, на вопрос: «Сознаваемы ли операции?» — можно ответить положительно. Однако необходимо пояснить, что реализация операций находится на периферии сознания, вне поля внимания. Примечательно, что в случае затруднений операции выступают на передний план сознания, а ориентиры, призванные управлять их течением, превращаются в промежуточные цели.
Итак, деятельность, действия, операции, проявляя вовне мотивационные, целевые, инструментальные отношения индивида, образуют гибкую динамичную систему, соотносимую с различными областями действительности: деятельность выступает как преобразование отношений между потребностями субъекта и возможностями их удовлетворения; действия - как воссоздание и созидание новых предметов человеческой культуры; операции - как использование средств, инструментов материального и духовного освоения мира.
В обыденном сознании фиксируется в основном факт зависимости внешних проявлений активности от ее внутренних образующих. Существенным вкладом в разработку проблемы активности человека явилось обнаружение обратной зависимости: «внутреннего» от «внешнего». В поле зрения психологов оказался ряд фактов, существенно расширяющих традиционные представления о детерминации активности человека.
Феномен опредмечивания потребностей
Потребностные состояния не только людей, но и животных могут быть конкретизированы в широком диапазоне объектов. Так, пищевая потребность животных может быть зафиксирована на определенном виде пищи настолько жестко, что замена вида питания ведет к отказу от еды, истощению организма и гибели. Более того, даже способ приема пищи, став привычным, может воспрепятствовать питанию.
Лоренцу принадлежит следующее наблюдение за птенцами-сорокопутами.
«Когда кто-нибудь есть в комнате, птенцы склонны продолжать выпрашивание пищи, даже если они достигли того возраста, когда способны питаться самостоятельно. И вот однажды я уехал на мотоцикле на четыре дня, и в течение этих четырех дней молодые сорокопуты были в моей комнате предоставлены самим себе. Они отлично кормились самостоятельно и к моменту моего возвращения были совершенно здоровыми, гладкими и жирными. У меня в то время была важная работа, и я сидел все время за своим письменным столом, а сорокопуты, находились в своей клетке и непрерывно клянчили у меня пищу. Тогда я сказал им: «Постыдитесь! Вы уже в течение этих четырех дней доказали мне, что можете самостоятельно питаться, и я не собираюсь вас больше кормить». Во вторую половину дня я обратил внимание на то, что сорокопуты стали какими-то жалкими и не съели ни одного кусочка. Дело в том, что реакция выпрашивания пищи все еще не давала им питаться самостоятельно, и они бы умерли с голоду, потому что я сидел в комнате, в то время как продолжали бы прекрасно расти и развиваться, если бы я отсутствовал».
Имея в виду человека, следует признать типичным, что не только способы потребления, но и сами предметы потребности производятся обществом. «До появления шоколада, - отмечал в этой связи А.Б. Леонтьев, - не было никакой «шоколадной» потребности». Имея в виду акт «встречи» субъекта с потенциальным объектом его потребности, говорят об опредмечивании потребности.
Фиксация потребности на объекте может быть источником роста и развития личности, но может быть и причиной болезненных отклонений. Так, само собой разумеется, что нет никакой врожденной потребности в табаке, алкоголе, наркотиках. Подобные потребности фиксируются в индивидуальном опыте, однако их «предметы» задаются общественным производством. Примеры опредмечивания потребностей могут быть взяты также из сферы межличностных отношений. Здесь также заключены источники роста личности (когда, например, предметом потребности является значимый другой человек, способный к ответному чувству) и невротических отклонений (что бывает при неудовлетворенной любви, неотреагированной обиде). В последнем случае иногда говорят о невротической «фиксации» на объекте.
Феномен опробования цели действием
Часто считают цель предшественницей действия. Менее очевидна противоположная зависимость. Между тем ее легко представить, проделав следующий мысленный эксперимент. Положим, человек впервые совершает прыжок в условиях изменения силы тяжести - «прыжок на Луне». Требуется заранее указать место, где он окажется после прыжка. Вопрос состоит в следующем: можно ли без предварительных попыток задать цель действия, то есть в данном случае положение в пространстве, которого намерен достичь субъект. На первый взгляд, да, ибо в момент действования (прыжка) он будет исходить из определенного намерения очутиться в намеченном месте. Но «поставленная» таким образом «цель», очевидно, нереалистична; такова лишь «ориентировочная» цель действия. Подлинная цель может быть поставлена лишь тогда, когда человек приобрел определенный опыт действования. Необходимо опробование цели действием (А.Н. Леонтьев). Здесь, как и в случае опредмечивания потребностей, внутренний процесс целеобразования опосредствуется выходами человека в план внешнего функционирования, опирается на опыт действования вовне.
Феномен функциональной фиксированности
При исследовании мышления людей было показано, что многократное использование какого-либо объекта как инструмента решения тех или иных проблем ведет к психологическому закреплению за ним соответствующей функции - функциональной фиксированности.
В так называемых задачах на сообразительность условия содержат ловушку: предметы ассоциируются с типичными способами их использования, а для решения требуется найти их новое функциональное значение, новую роль.
Простой пример иллюстрирует сказанное. Задача: «Вы находитесь на крыше высотного здания. У вас в руках барометр и хронометр. Определите высоту здания». Решение: «Бросьте вниз барометр и засеките время». Барометр в этой задаче должен выступить в неспецифической функции - просто как падающая вещь, к которой приложима формула расчета высоты по ускорению свободного падения и времени. Как и в предшествующих двух случаях (опредмечивание потребности, опробование цели действием), явление функциональной фиксированности выражает зависимость внутренних факторов активности от ее внешних проявлений, в данном случае - роль практического опыта в построении инструментальной основы активности.
Как можно было убедиться, внешние и внутренние образующие активности взаимопроникают друг в друга, внутреннее не только проявляется во внешнем, но и формируется в нем. Активность как деятельное состояние человека есть целостность, связывающая воедино процессы, протекающие во внутреннем плане (становление мотивов, целей, схем действования) и в плане поведения (деятельность, действия, операции).
Своеобразие этой динамической системы проявляется в том, что она сама пребывает в движении, объединяя в себе множество динамических проявлений, обнаруживает свою собственную динамику, или, иначе говоря, обладает свойством самодвижения.
Самодвижение активности
Собственная динамика активности человека проявляется в двух основных формах.
Одной из них являются взаимопереходы между такими образующими активности, как деятельность, действия и операции. Имеется в виду, что между мотивами, целями, ориентирами построения человеком своих взаимоотношений с миром существуют отношения взаимопреемственности. Примером может служить превращение мотивов деятельности в ее цели. Так, книга, купленная для подготовки к экзаменам, может оказаться интересной сама по себе. Происходит то, что принято обозначать как «сдвиг мотива на цель». Встречаются и противоположные превращения. То, что еще недавно мотивировало активность, теряет непосродственную привлекательность, занимает положение промежуточной цели. «Было дружбой - стало службой», - писала М. Цветаева об утрате любви... И цели деятельности, подобно мотивам, подвержены превращениям в единицы более мелкие и конкретные при автоматизации действия, а ориентиры выполнения шаблонных операций, в свою очередь, могут возвысить свой ранг до положения промежуточных целей деятельности, если последняя сталкивается с затруднениями.
Другой формой проявления собственной динамики активности человека является надситуативная активность. Феномен надситуативной активности заключается в том, что человек свободно и ответственно ставит перед собой цели, избыточные по отношению к исходным требованиям ситуации.
Примером надситуативной активности могут послужить факты из экспериментов В.И. Аснина. В комнате две девочки, одна школьного, другая дошкольного возраста. Старшей надлежит справиться с очень простой задачей. Она должна достать предмет, лежащий посреди стола на таком расстоянии от краев, огороженных невысоким барьером, что дотянуться до него непосредственно рукой нельзя; для этой цели достаточно воспользоваться здесь же лежащей палочкой. Школьница ходит вокруг стола, совершает то одну, то другую пробу, а задача все не решается. Меньшая сначала молча наблюдает, а потом начинает подавать совет за советом: «подпрыгнуть» (подсказка явно неудач ная), «воспользоваться палочкой» (то единственное, что может спасти положение), наконец, сама берет палочку и пытается достать предмет. Однако старшая немедленно отбирает у нее это «орудие», объясняя, что достать палочкой нетрудно, что «так всякий может». В этот момент в комнате появляется экспериментатор, которому испытуемая заявляет, что достать со стола предмет она не может. Интересно, что девочка сознает возможность пользоваться палочкой, но в случае, если использует ее как инструмент достижения цели, избегает условленного вознаграждения (например, как бы случайно забывает награду на столе). Поиск неординарного решения в этом примере выступает как проявление надситуативной активности - действования над порогом требований ситуации.
Среди проявлений надситуативной активности особое место занимает феномен активной неадаптивности (В.А. Петровский). В чем суть этого феномена? Обстоятельства жизни человека таковы, что только в редких случаях можно гарантировать точное соответствие между целями, которые он преследует, и достигаемыми результатами. Строго говоря, гарантии такого рода суть иллюзии, за которые приходится платить. Основатель экспериментальной психологии Вундт в качестве общего закона психической жизни сформулировал закон «гетерогонии целей», согласно которому человек всегда достигает чего-то иного, чем то, что входило в его первоначальные намерения. Дорого расплатился один из персонажей романа М. Булгакова, Берлиоз, за свою уверенность в том, что его планы осуществятся, когда другой персонаж, Воланд, усомнился в его прогнозах. Если от литературных примеров перейти к специальным исследованиям, то выяснится, что эффект непредсказуемости последствий действия характеризуется не только избыточностью, но и противоположностью результатов активности исходным ее мотивам.
Иначе говоря, результаты активности человека неизбежно неадаптивны. «Есть болезнь, от которой умирают все, это жизнь». Такова бесспорная, хотя и печальная истина.
Не только в сфере своих витальных контактов с миром, но и в познании, созидании, общении, само познании человек неизбежно выходит за границы предустановленного, порождает последствия, озадачивающие его несовпадением с первоначальными побуждениями. Отсюда и принцип «недеяния», принятый в ряде восточных учений. Иной подход заключается в том, что человек вполне сознательно («ответственно и свободно») ставит перед собой цели с непредрешенным исходом. Более того, постановка такой цели мотивирована самой возможностью промаха. В таком случае, как это ни парадоксально, человек ощущает себя подлинным субъектом происходящего, хотя успех достижения цели - не гарантирован!
Среди явлений активной неадаптивности известен феномен «бескорыстного риска».
Перед испытуемыми была поставлена задача действовать точно и безошибочно, самостоятельно выбирая цель и стремясь, не промахнувшись, попасть в нее. Цель разрешено выбирать где угодно в пределах заданного в эксперименте пространства, в котором, однако, существует опасная зона. Случайное попадание в нее чревато наказанием. Выяснилось, что некоторые испытуемые, хотя их никто и ничто к этому, казалось бы, не принуждает, стремятся работать в непосредственной близости к опасной зоне, рискуя неблагоприятными последствиями любого случайного промаха. Другие же в этой же ситуации не позволяют себе подобного риска, выбирая цели, значительно удаленные от зоны опасности. Многократное повторение и варьирование эксперимента позволили сделать вывод о выраженности у первой группы склонности к бескорыстному риску.
В последующих экспериментах было установлено, что люди, способные к «риску ради риска», гораздо чаще встречаются среди монтажников-высотников, монтеров высоковольтных линий и др.
Экспериментально показано также, что лица, обнаруживающие способность к ситуативному риску, склонны рисковать «ради риска». Однако испытуемые, не продемонстрировавшие при исследовании бескорыстный риск, как правило, не рискуют в ситуации, когда ожидаемый выигрыш не больше ожидаемой неудачи. Склонность к бескорыстному риску, которую можно обнаружить в психологическом эксперименте, то есть в результате краткого испытания, позволяет, таким образом, прогнозировать волевые действия людей в ситуации действительной опасности. С помощью рискометра удается осуществить оптимальную расстановку людей в пожарной команде, выдвинув не склонных к риску людей для работы не в зоне огня, а на обеспечении средствами для тушения пожара вне опасной зоны.
Как мы видели, категория действия, подобно другим категориям психологической науки, формировалась под влиянием тех способов анализа поведения, которые были заданы биологическими способами анализа, с одной стороны, социокультурными - с другой. В биологическом плане в становлении этой категории существенную роль сыграли декартовское открытие рефлекторной природы поведения и дарвиновское объяснение инстинкта как продукта эволюционного процесса. Применительно к внутренней структуре действия как проекции активности субъекта предпосылкой ее обучения стала социокультурно обусловленная индивидуализация личности, ее рефлексия о своей способности быть инициатором действия. В тех случаях, когда эта способность соотносится с социальным опытом и реализуется в системе ценностей, действие становится поступком. В этом случае обнажится внутренняя связь категории действия с категориями отношения и личности.