Т.Д. Марцинковская – доктор психологических наук, профессор, директор Института психологии им. Л.С. Выготского РГГУ, зав. лабораторией психологии подростка Психологического института РАО, заведующая кафедрой психологии развития личности факультета психологии МГОУ

Исследование выполнено при поддержке гранта РФФИ-ОГН, проект 17-06-00077 «Проблема лингвистической идентичности в мультикультурном пространстве».

Современная психологическая наука не только мультипарадигмальна, но и плюралистична, что способствует ее активному развитию и во всем мире, и в нашей стране. В современной психологической науке достаточно мирно, в отличие от прежнего времени, уживаются в едином поле и даже ухитряются продуктивно обсуждаться разные концепции: от когнитивистикой позиции до гуманистически-ориентированной. Развиваются и структурируются разные варианты отечественных и зарубежных концепций (например, Д. Канемана, М. Чиксентмихайи, В. Франкла, теории деятельности А.Н. Леонтьева и положений философско-психологической теории С.Л. Рубинштейна).

Представляется, что это во многом связано с тем фактом, что наше общество в настоящее время находится в ситуации транзитивности. Современная ситуация, характеризующаяся как ситуация транзитивности (изменчивости, множественности и неопределенности), становится все более всеобъемлющей, затрагивая все поколения, сферы жизнедеятельности и социальные группы. В транзитивном обществе надо исходить из того, что множественность контекстов подразумевает, безусловно, и множественность подходов к анализу психологического содержания этих контекстов. Поэтому естественным представляется наблюдаемое в настоящее время многообразие теоретических и эмпирических конструктов и концепций.

Текучая и жесткая транзитивность

О психологии транзитивности говорилось уже немало (Марцинковская, 2015в), поэтому целесообразно перейти от констатации настоящего состояния психологической науки к анализу возможных вариантов ее дальнейшего развития.

Современное пространство жизни людей во всем мире стремительно меняется. В то же время остаются некоторые «островки стабильности», которые позволяют говорить о том, что в общей ситуации множественности, изменчивости и неопределенности можно выделить два связанных между собой аспекта, или фазы, – жесткой, кризисной и текучей, мягкой транзитивности. При этом неопределенность, множественность и изменчивость остаются доминатами общего направления развития общества, меняя степень своей кардинальности.

На рубеже XX–XXI вв. в мире доминировала кризисная, жесткая транзитивность, происходил резкий переход к новым формам общения и получения информации, расширялись миграционные процессы. Одновременно при этом нарастали две противоположные тенденции к глобализации и изоляционизму малых народностей. Все это вместе с экономическим кризисом приводило к изменению представлений людей о мире, о постоянных, незыблемых ценностях, о технологических возможностях человека (Асмолов, 2015; Юревич, 2014).

Недаром именно в 1990-е годы появились первые серьезные исследования, посвященные психологическим особенностям разных поколений, анализу новых вариантов взаимоотношений людей разных культур и наций друг с другом, расширялось понятие толерантности и этнической идентичности. Именно такая феноменология и свидетельствует о том, что этот период можно характеризовать как период жесткой транзитивности.

Сегодня можно говорить о жидкой транзитивности, для которой характерно текучее, медленное, но постоянное изменение многих аспектов жизни, т.е. период кардинальных трансформаций 1990-х годов сменился периодом текучих и медленных изменений. В результате трансформации становятся менее кардинальными, но остаются такими же неотвратимыми, как и 20 лет назад (Марцинковская, 2015в).

С психологической точки зрения можно говорить о том, что кризисная, жесткая транзитивность является специфической шоковой ситуацией для людей, предъявляя повышенные требования к их жизнестойкости, и эмоциональной устойчивости, укорененности в окружающем. Но психологически кризис рассматривается как преходящее явление, с которым надо справиться, который вызывает эмоциональное неблагополучие здесь и сейчас. Этот вариант транзитивности дает надежду на то, что если этот неблагоприятный момент пережить, дальше все будет хорошо и стабильно, все вернется на круги своя.

Поэтому психологически намного более тяжелой становится именно текучая транзитивность, переход от кризиса именно к этому виду транзитивности, а не к периоду стабильности. Изменения происходят, меняя жизнь, ценности, общение, информационные потоки и технологическое окружение людей. При этом появляется уверенность в том, что эти изменения неотвратимы и неостановимы. Такая длительная социокультурная изменчивость приводит к актуализации стремления к покою, стабильности. Люди устали от неопределенности, транзитивности, хотят спрятаться от нее в обычной жизни, в семье, в группе близких по ценностям и устремлениям людей (Вахштайн, 2015; Орестова, 2017).

Поэтому одним из актуальных направлений в развитии психологии станет изучение вопроса о том, как же преодолеть негативные психологические последствия транзитивности, как помочь людям социализироваться и найти смысл жизни и свою личностную уникальность, самореализоваться в новых условиях, не потеряв себя.

Естественно, разные сферы жизни, вызывая разные трудности, актуализируют и разные направления исследований и стратегий совладания уже в настоящее время. Недаром в последние годы появляется большое число работ, посвященных новым информационным технологиям, новым отношениям в семье и межпоколенным взаимодействиям, новым формам совладания с обрушивающимся на людей информационным потоком (Гришина, 2017; Карабанова, Бурменская, Захарова и др., 2017). Поэтому можно говорить о том, что одним из основных вопросов для психологии станет вопрос методологии, отвечающей вызовам современной неопределенной, множественной и изменчивой ситуации транзитивности. С точки зрения конкретных направлений исследования, представляется, что наиболее значимыми будут проблемы психологии повседневности и технологического общества. Актуализируются также более частные вопросы социализации в мультикультурном пространстве, формирования идентичности, в том числе этнической и гражданской идентичности в этом изменяющемся мультикультурном пространстве, а также связанный с методологическими аспектами прогнозирования социокультурного развития в ситуации транзитивности вопрос о методологической роли эстетической парадигмы.

Рассмотрим последовательно основные направления возможного развития психологической науки.

Методология жесткой и текучей транзитивности

Исходя из того, что в современной ситуации соединяются черты жесткой и текучей транзитивности, можно говорить о том, что для исследования психологических закономерностей и феноменологии данного вида транзитивности необходимо использовать сложный методологический конструкт, выходящий за рамки одной методологической системы, т.е. представляющий своеобразный методологический коллаж.

Прежде всего нужно констатировать, что конструкт психологического хронотопа адекватен для изучения одного из видов транзитивности, но он не может использоваться одновременно для всех ее вариантов.

Для исследования психологических закономерностей в ситуации жесткой транзитивности наиболее важным, представляется, сочетание разных конструктов, объясняющих возможность новой связи между старым и новым без опоры на причинно-следственные отношения. По сути, речь идет о возможности двойного-тройного подхода к интерпретации происходящего.

Здесь важно рассмотреть не столько причины кризиса, но и спрогнозировать его течение и детерминанты. Отсюда адекватной становится идея двухуровневой детерминации (синергетической и индивидуальной) и концепция возможных переходов от одной системы интерпретации к другой в зависимости от точки зрения интерпретатора. Тогда ситуация слома, кризиса видится исходя из разных парадигм или конструктов и, соответственно, дается разный прогноз и разные фокусы интерпретации. Глобализация – это хорошо, например, для экономики, но плохо для лингвистической и этнической идентичности малых народов. При этом с точки зрения психологии мы говорим о гармонизации объективного пространства–времени, о возможности сочетания субъективного и объективного пространства и времени, но не о переживании человеком этого пространства-времени. В этом случае мы используем конструкт психологического хронотопа, акцентируя внимание на его внешней форме.

Ситуацию текучей транзитивности можно представить как вариант большой системы, при которой важно понимание индивидуализации результатов, т.е. построение модели, в которой всегда присутствует обратная связь между феноменом и интерпретатором. Здесь важно именно отношение, т.е. внутренняя, а не внешняя форма психологического хронотопа (Марцинковская, 2017).

Рассмотрение связей в контексте большой системы, включающей социальную ситуацию, личностные особенности и культурную специфику, имеет плюсы и минусы. Недостатки такого подхода связаны с тем, что в большую систему входит много переменных и параллельных, взаимоисключающих друг друга воздействий, что всегда сложно для изучения, предполагающего скорее анализ и расчленение отдельных переменных и только затем их синтез между собой. В то же время любая большая система придает стабильность и устойчивость рассматриваемым параметрам и позволяет рассмотреть разные контексты и разные возможности соединения элементов внутри системы.

Если методологические конструкты, разработанные для изучения одного из видов транзитивности, могли опираться на анализ переменных и их интерпретации в рамках одной системы, то в случае смешанной транзитивности они должны выходить за эти рамки, превращаясь, как уже говорилось, в своеобразный коллаж.

Так, рассматривая внутреннюю форму психологического хронотопа, в которой переживания касаются определенных «мест времени», связанных с дисгармоническими переживаниями, можно было обратиться, например, к текстам Э.Е. Гофмана (Гофман, 1962). Гофман в своих романах писал о конфликте между воображаемым и реальным, природным и искусственным мирами. В то же время он подчеркивал мысль о кажущейся противоположности воображаемого и реального миров, которые на самом деле тесно связаны друг с другом. Таким образом, он не выходил за рамки одной системы и одной интерпретации. Также и М. Бахтин, говоря о противоположности не только малых хронотопов, но и разных времен в большом хронотопе, не выходил за пределы своего объяснительного конструкта (Бахтин,1975).

В настоящее время одновременное сочетание разных пространств диктует необходимость разработки нового методологического конструкта, открытого для модификации в процессе получения новых результатов, выходящих за рамки одной системы. Такой конструкт должен сочетать в себе уже имеющиеся представления о транзитивности, прежде всего, анализ причин и следствий жесткой транзитивности с обоснованием методологии текучей транзитивности и ее связи с индивидуализацией стилей социализации в неопределенной и множественной действительности. Представляется, что конструкт внешней и внутренней формы хронотопа являлся адекватным при изучении разных, в том числе смешанных, видов транзитивности.

Переживание и внутренняя форма психологического хронотопа

Модификация конструкта психологического хронотопа, включающая элементы культурно-исторического подхода и положение о двух уровнях детерминации (синергетической и культурной), не затрагивает представлений о том, что одним из центральных элементов новой методологии остается категория переживания. Это переживание своего места в объективном пространстве и времени и отношение–переживание отдельных составляющих хронотопа в единицу времени жизни, на определенном этапе жизненного пути.

Однако, как уже подчеркивалось, внутренняя форма хронотопа связана с дисгармоничными переживаниями, вызывающими ассоциации с другими хронотопными переживаниями (Марцинковская, 2017). Эта субъективная дисгармония является важным фактором творчества, помогая художникам гармонизировать отдельные составляющие субъективного и объективного пространства–времени хронотопа.

Но в этом случае встает вопрос: если не все люди являются творцами, нужны ли для них негативные переживания внутренней формы хронотопа? Что им дает для проживания смешанной транзитивности и внутренняя форма хронотопа или новая эстетика? (Об этом еще будет сказано ниже.)

Представляется, что именно в контексте внутренней формы хронотопа можно попробовать разрешить дилемму «тяни-толкая», или, точнее, дилемму между гармонией (гомеостазом) и стремлением к самореализации, гетерохронности хронотопа.

Если исходить из того, что внутренняя форма есть мое представление о значении, или связь между образами, с которыми ассоциируется данное значение, то можно утверждать, что мое отношение к объективному, социальному пространству–времени и внутреннему, личностному пространству–времени и, главное, мое понимание отношений между ними и есть внутренняя форма психологического хронотопа (Марцинковская, Полева, 2006). Но тогда именно внутренняя форма и отражает степень гармонии/дисгармонии, гетерохронности разных частей хронотопа и, таким образом, является его собственно психологической сущностью, т.е. внутреннюю форму психологического хронотопа можно представить как субъективный образ (или цепочку образов) моего развития в пространстве и времени. Поэтому здесь четко можно увидеть точки слома – гетерохронности, которая гармонизируется либо не гармонизируется и приводит к личностному или/и социальному конфликту. И эта ситуация, естественно, вызывает определенные (позитивные или негативные) переживания. Таким образом, можно говорить о том, что психологический хронотоп отражает соотношение между 6 параметрами пространства и времени в общем (объективном) и персональном (субъективном) пространствах и временах. А его внутренняя форма связана с переживанием определенного момента в этом соотношении, т.е. это эмоциональный отклик (эмоциональный опыт) на связь между конкурентными малыми хронотопами – моментами жизненного пути в пространстве и времени.

Как почти всегда, искусство своим языком (языками) отобразило внутреннюю форму хронотопа, выделив именно важную для психологии эмоциональную составляющую (Балашова, 2009; Поэзия, 2015). Ведь даже такие классические тексты, принадлежащие разным пространствам и абсолютно разным временам, как «На холмах Грузии лежит ночная мгла… Мне грустно и легко; печаль моя светла…» или «I’m going to Strawberry Fields. Nothing is real and nothing to get hung about. Strawberry Fields forever…» являются по сути внутренними формами хронотопов. Ведь они содержат все составляющие и пространств, и времени, и переживания. И, главное, они несут поток ассоциаций, вызывающий эмоциональный отклик и слушателей.

Идея внутренней формы хронотопа, вызывающей переживания, в поэзии, безусловно, в первую очередь связана с понятием В. Вордсворта «Spots of time (место времени)». Для В. Вордсворта в этих местах времени, вобравших в себя его эмоциональный опыт, в том числе переживания давнего прошлого, детства и юности, кроется источник жизненных сил (Wordsworth, 1979). Хотя сами по себе эти моменты в пространстве могли быть связаны с потерями и страхами, но главное свойство этих хронотопов в том, что они будят фантазию, помогают человеку пробудиться от рутины повседневности, заставляют работать ум и сердце и, таким образом, помогают творчеству, т.е. можно говорить о том, что внутренняя форма хронотопа, с точки зрения Вордсворта, ведет от дисгармонии к гармонии.

Особенно явно внутренняя форма хронотопов видна в стихах символистов Серебряного века. Это связано, как мне кажется, именно с их переживаниями слома времен и пространств и попытками найти свое, личное, гармоничное сочетание пространства и времени. У А. Блока, например, это переживание невозможности выйти из замкнутого круга пространства–времени:

«Ночь, улица, фонарь, аптека…
Живи еще хоть четверть века –
Все будет так. Исхода нет» (Блок, 1960, с. 245).

У Б. Пастернака или Н. Гумилева, напротив, можно увидеть стремление войти вновь в определенный момент пространства–времени для того, чтобы изменить его внутреннюю форму или переживание, связанное с ним, например: «Февраль. Достать чернил и плакать!», «Заблудившийся трамвай» (Гумилев, 1991; Пастернак, 1990).

Фактически, все эти стихи – это не только время или место (февраль, Санкт-Петербург) но переживание места и времени одновременно. Причем переживание дисгармоничное, вызывающее ассоциации с другими хронотопными переживаниями, т.е. это именно не хронотоп сам по себе, а его внутренняя форма, дающая интенцию к развитию, творчеству, любой форме активности. Внутренняя форма хронотопа очень характерна для многих произведений И. Бродского (Бродский, 1997–1999). Дисгармоничное сочетание пространства и времени, связанное чаще всего с переживанием потери, отчаяния, является лейтмотивом многих его произведений: «И пространство пятилось, точно рак, пропуская время вперед» («Колыбельная трескового мыса»). Представляется, что и здесь, как первоначально у Вордсворта, хронотоп является источником творчества, так как негативное переживание переплавляется в поэзию.

Интересно, что анализируя переживания, вызываемые живописью и музыкой, А.Г. Габричевский также обращается к разным составляющим хронотопа, связывая их с разными переживаниями. Выделяя два вида эмоциональных состояний, связанных с пространством, Габричевский противопоставлял их переживаниям, связанным со временем, причем с его точки зрения пространство связано с аполлоническими переживаниями, которые противостоят дионисийскому началу времени (Габричевский, 2002, с. 336–337).

Эмоциональные озарения, связанные с определенными «местами времени», рассматривались и психологами как реперные точки жизни, запускающие процессы активной деятельности, саморазвития, творчества. Это, конечно, в первую очередь пики и плато переживания А. Маслоу. Но и в работах Г.Г. Шпета можно встретить указания на внутреннюю форму как интенцию, как движущую силу развития, связанную с переживанием места-времени.

Можно констатировать, что именно переживание является механизмом развития, переводя знания из внешнего, социального плана во внутренний план самосознания и придавая им интенциональность (Марцинковская, 2009).

Однако Шпет при интерпретации понятия интернализации использует понятие внутренней формы слова и/или художественного произведения, хотя сама по себе она не может стать причиной интернализации представлений и не обладает энергетическим и интенциональным потенциалом (Шпет, 2005, 2007).

Однако, по мнению Шпета, внутренняя форма облегчает этот процесс, способствуя появлению эмоционального отношения к тем знаниям, которые оформляет данная внутренняя форма. По сути, Шпет говорит именно о механизмах развития и интернализации, так как внутренняя форма включает механизм эмоционального обусловливания. Внутренняя форма является идеальным инструментом эмоционального обусловливания и/или заражения, приводящего к интериоризации даже тех понятий, которые на рациональном основании не были бы восприняты человеком.

Таким образом, можно сделать вывод, что Шпет, говоря о механизме развития, фактически отождествляет понятие переживания с понятием внутренней формы, благодаря которой становится возможным эмоциональное обусловливание и/или заражение и интернализация понятий.

По-видимому, продолжая эту линию анализа, можно говорить и о внутренней форме психологического хронотопа, облегчающего процесс личностного роста и формирования целостной идентичности в сложной ситуации смешанной транзитивности.

Представляется, что переживания слома времен и пространств определяют возможность найти свое, личное, гармоничное сочетание пространства и времени. Эти переживания формируют новые представления о жизни и кристаллизуются в новую эстетику, новые ценности и образы стабильности.

Психология транзитивности и психология повседневности

Исходя из понимания новой ситуации как ситуации, плохо осознаваемой и сложной для многих людей, важным моментом в новой методологии будет операционализация психологии повседневности как способа совладания с ситуацией жесткой и текучей транзитивности.

В последние годы исследования, посвященные разным аспектам повседневности, стали появляться с завидной регулярностью. Это ставит вопрос об определении предмета психологии повседневности и, что не менее важно, вопросы о том, почему эти работы стали появляться именно сейчас и что нового может дать психология повседневности психологической науке в целом.

Итак, первый вопрос: почему же именно сейчас идет обращение к проблеме повседневности в психологической науке?

Казалось бы, обращение к повседневности более органично в периоды резких сломов, активного переструктурирования уклада жизни. Но такой резкий слом (например, в 1920-е годы в России) в большей степени, что естественно, заставляет обращаться к вопросам бытия, самореализации в этой жизни. Идея о том, что существует конфликт не только между личностью и обществом, но и внутри самой личности, следствием которого являются неврозы, актуализировался в науке именно на рубеже ХIХ–ХХ вв. Тема духовного (и психического) распада личности, кризиса цивилизации стала в то время одной из ведущих не только для философов, но и для психологов, и для художников.

Ведь кардинальные сломы ставят под вопрос не столько быт, сколько бытие, само существование людей в мире. Отсюда, видимо, и закономерное наблюдение о том, что социальные кризисы связываются с кризисами личности, с вопросами о том, как мне выжить, в чем смысл этого существования. В годы разлома, как, например, в Европе после Первой мировой войны, актуальным становится вопрос о том, будет ли у меня кусок хлеба, крыша над головой и одежда в мороз. Тут не до рассуждений о том, какую еду я предпочитаю, где я люблю жить, проводить досуг и как одеваться.

Поэтому в начале ХХ в., как и в начале века XXI в., даже люди, не склонные к рефлексии, начинают задумываться о смысле жизни и своем бытии, а не о быте.

Еще одним фактом, который делает психологию повседневности в некоторой степени маргинальной областью, является то, что для большой группы людей именно ситуация «Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю» (Пушкин, 1950) рассматривалась как оптимальная для психологического анализа. Повседневность обыкновенной жизни не вызывала интереса именно с точки зрения психологической, личностной, духовной составляющей. Необходимо отметить и тот факт, что для интеллектуалов в Европе и в России такая трансцендентная ситуация всегда была притягательной, недаром, как отмечалось выше, многие ученые и художники призывали и в стабильные периоды к борьбе с рутиной и повседневностью. Возможно, подсознательно именно понимание психологии бытия, а не быта рассматривалось как залог бессмертия («Все, все, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья, Бессмертья, может быть, залог». – А.С. Пушкин). Поэтому для психологии изучение таких ситуаций было более притягательным. Если считать, что в стабильные периоды искусство кристаллизует переживания (Марцинковская, 2016), то эти стихи показывают ясно, что переживания не повседневности, но кризиса всегда были актуальны для большой группы художников и ученых.

В то же время понятны психологические (не идеологические) истоки борьбы с бытом. Ведь еще исследования ученых XIX в. доказали, что именно укоренненность в определенном укладе, внутренние образы повседневности нельзя искоренить и изменить так же быстро, как социум. Недаром, видимо, поэтому, в 1920-е годы борьба за нового человека началась именно с быта. Наши педологи и психологи говорили о возможности быстрого формирования нового человека, строителя нового общества. А идеологи писали о том, что нужно бороться с сервизами, коврами, елками и т.д. – т.е. с привычным укладом…

Этот призыв тем быстрее стал популярным, что в среде интеллигенции быт всегда олицетворялся с мещанством. Поэтому повседневность, с их точки зрения, всегда противоположна творчеству. Быт же, по их мнению, еще и лишает человека индивидуальности. И с этим тезисом как раз и можно будет поспорить.

Но сначала вернемся к вопросу о том, почему же сегодня именно в психологии интерес к повседневности стал все более отчетливо проявляться.

С моей точки зрения, такой поворот связан с психологической сущностью транзитивного общества, точнее, с двумя его параметрами – изменчивостью и множественностью. Здесь важно понять, что сегодня можно говорить о жидкой транзитивности, для которой характерно текучее, медленное, но постоянное изменение многих аспектов повседневного уклада – от способов общения до еды, от возможностей передвижения по миру до одежды и интерьера.

Таким образом, можно констатировать, что период кардинальных трансформаций 1990-х годов сменился периодом текучих и медленных изменений. В результате трансформации становятся менее кардинальными, но остаются такими же неотвратимыми, как и 20 лет назад. В ситуации кардинальных изменений, как уже говорилось выше, кратковременное ощущение бури и упоения в бою может даже усилить психологическую устойчивость людей и импонировать, как любое желание нового. Но постоянное изменение приводит к актуализации стремления к покою, стабильности. Поэтому можно говорить о том, что люди устали от неопределенности, транзитивности, хотят спрятаться от нее в повседневности, в обычной жизни, найти устойчивость в том, что нравилось или не нравилось раньше. Таким образом, психологически повседневность может рассматриваться как своеобразная стратегия совладания с ситуацией транзитивности. Интерес к повседневности может в данном аспекте рассматриваться по аналогии со стремлением идентифицироваться с семьей, с любой малой группой, в которой комфортно человеку независимо от возраста.

Полученные в наших исследованиях материалы (Марцинковская, Юрченко, 2016) показали, что ситуация транзитивности может рассматриваться для большинства людей как сложная жизненная ситуация, которая требует включения различных копинг-стратегий. При этом в стабильной ситуации стратегии совладания связаны с эмотивностью, локусом контроля, интенциональностью, а в транзитивной ситуации выбор стратегий совладания зависит от соотношения персональной и социокультурной идентичности, от толерантности к неопределенности, т.е. многие люди не осознают глобальности появления мультикультурного пространства и не готовы к жизни в новой ситуации. Тревожность, связанная с расплывчатыми представлениями о будущем, неуверенность в возможности простроить свою жизнь в соответствии с ожиданиями, пессимизм существенно снижают толерантность к неопределенности и, соответственно, увеличивают стремление к стабильности, к повседневности, в которой неопределенность минимизируется привычными моделями жизни.

Вторым фактором, актуализирующим интерес к повседневности, является то, что она дает возможность восстановить целостность жизненного пути и идентичности. Однако и в этом случае текучая транзитивность меняет мотивацию и интересы людей. Например, по сравнению с периодом конца прошлого века можно отметить смещение интереса к истории в ее более частном, камерном варианте. Это не интерес к хроникам, истории страны в целом, как в 1990-е годы, когда люди зачитывались работами В.О. Ключевского, С.М. Соловьева, Н.М. Карамзина. Теперь людям интересен быт прошлого, мода, привычки, одежда. Поэтому большой популярностью пользуются различные мемуары, описания уклада разных слоев общества в XVIII–XX вв., в советский период середины прошлого века. Представляется, что в данном случае мы можем констатировать стремление восстановить некоторую жизненную повседневную идентичность – не я был и буду – но я видел, носил, ел, смотрел… Мои родители, дедушки и бабушки тоже это видели, носили, смотрели. Отсюда и явно наблюдающаяся у многих, даже молодых людей ностальгия по прошлому, советскому времени и идеализация в реальности некомфортного быта и повседневности того времени.

Третьим моментом является то, что повседневность дает возможность построения некоторой защитной личностной области, личной повседневности, отгороженной барьером от общего хаоса окружающего. Ведь повседневность даже близких людей в значительной мере различается и по распорядку дня (не укладу, который у членов одной семьи схож), и по пристрастиям в еде, одежде, досугу. И здесь важно подчеркнуть, что такое отношение к повседневности уже само по себе индивидуально, и это показывает нелогичность противопоставления повседневности и индивидуальности.

Выше уже отмечалось, что внутреннюю форму психологического хронотопа можно представить как субъективный образ (или цепочку образов) развития человека в пространстве и времени. Эти образы, несущие эмоциональный отпечаток места и времени, сами по себе могут быть связаны с потерями и страхами, но главное свойство этих хронотопов в том, что они будят фантазию, заставляют работать ум и сердце и, таким образом, помогают творчеству. Эмоциональные озарения, связанные с определенными «местами времени», рассматривались психологами как реперные точки жизни, запускающие процессы активной деятельности, саморазвития, творчества. Но ведь эти образы – одновременно образы и бытия, и быта, повседневности.

По-видимому, продолжая эту линию анализа, можно говорить о том, что психологический хронотоп из повседневного отношения к вещам конструирует индивидуальное отношение, т.е. объективное пространство–время переходит в субъективное. Такие субъективные образы обыденной жизни не просто помогают человеку пробудиться от рутины повседневности, они эту повседневность не разрушают, а индивидуализируют. И здесь, конечно, нельзя не вспомнить об эстетической парадигме в психологии.

Эстетическая парадигма смешанной транзитивности

Важная роль эстетической парадигмы для психологии связана с тем, что она дает возможность разработки подхода, при котором психическая жизнь человека вводится в русло культурной детерминации. Культура становится не внешним фактором, она может менять натуральный путь психического развития, делая его неопределенным и опосредованным. При этом в стабильной ситуации роль культуры проявляется, прежде всего, в кристаллизации основных переживаний эпохи. Поэтому с точки зрения психологии повседневности эстетическая парадигма помогает отрефлексировать содержание ценностей, эталонов, эмоционального состояния общества и кристаллизовать переживания изменений этих эталонов в произведениях искусства. Это особенно важно в ситуации транзитивности, когда культура становится важным прогностическим фактором, помогающим структурированию будущего.

В ситуации «жидкой транзитивности» эстетическая парадигма раскрывает и стабильное, не изменяющееся содержание эталонов повседневной жизни, ее уклада в конкретных социальных и этнических группах, и фиксирует и проясняет изменения, которые постоянно происходят в повседневности, но еще не всегда отчетливо рефлексируются людьми. И в этом как раз и проявляется прогностическая роль эстетической парадигмы.

Можно увидеть, что интерес к быту, повседневности характерен для искусства, когда идет обустройство новой жизни, когда общества после кардинальных перемен оборачивается к человеку. Именно в такое время появились и получили большую общественную поддержку и пробудили интерес к живописи передвижники.

Сходный процесс можно отметить и в литературе и живописи XVI–XVII вв. Взрыв пассионарности, Осознание ценности личностной активности и свободы, стремление к коренной перестройки быта происходили в XV–XVI вв. в Италии, Англии, чуть позже в Голландии, Германии. В это время появляются пьесы В. Шекспира, в которых одномерные характеристики средневековых героев сменяются многозначностью характеров, описанием сложных эмоциональных и нравственных взаимодействий и взаимоотношений людей. Такой подход привел к возможности психологического прочтения литературного произведения. Точно так же изменяется и живопись, что описано, например, в работах А.Г. Габричевского (Габричевский, 2002), посвященных Я. Тинторетто и А. Мантеньи. Если у Тинторетто пространство расширяется в динамике времени, то у Мантеньи оно замыкается в плоскости бытия, приобретая одномерность, как характеры рыцарского романа. Можно также говорить о том, что введение времени в пространство картины у Я. Тинторетто или Дж. Беллини раскрывает интенцию на становление Я, личности, вырывающейся из одномерности догматов и установок одномерного средневекового бытия. Точно так же и герои Шекспира строят собственный мир по собственным законам, иногда разрушая не только старые догмы, но и окружающий мир, и даже себя.

Но уже к концу XVI в. и в живописи, и в литературе появляется все больше произведений, в которых с любовью описываются и изображаются повседневные миры людей. Например, в Голландии, после бытийных кризисов, связанных с обретением национальной идентичности и суверенитета, начинается переход от картин на религиозные темы к картинам, обращающимся к повседневной жизни. Питер Брейгель старший и Питер Брейгель младший писали картины, изображающие деревенский быт, свадьбы, катание на коньках. Ян Вермеер показывал обычных людей в их обычной, повседневной жизни. Но, пожалуй, ярче всего любование повседневным бытом проявилось в знаменитых голландских натюрмортах, где показаны разные стороны повседневной жизни – еда, цветы и фрукты, профессиональные атрибуты. В это же время появляются романы и пьесы, в которых показывается повседневная жизнь обыкновенных людей, например, пьесы К. Гольдони.

Сходный процесс можно было наблюдать и в России в середине XIX в. с появлением реалистического искусства, отражающего разные лики повседневности в живописи, литературе, музыке. И напротив, ожидание бури и стремление к переменам уводили искусство от покоя и повседневности, например, от передвижников к полотнам художников «Мира искусств», поэзии символистов. Расцвет такого искусства в начале ХХ в. в России особенно неожидан, так как здесь всегда было распространено мнение о значимости именно просветительской роли искусства и важности содержания художественных произведений. Возможно, именно эта установка на социальную роль искусства и породила протест группы художественной элиты, ставящей во главу угла именно форму и полностью (или почти полностью) игнорирующей содержание. Первым проявлением этой негативистической реакции стала группа «Мир искусства», вдохновляемая С. Дягилевым. Несколько раньше такая же реакция на застывшее искусство повседневности произошла во Франции с появлением импрессионистов. На самом деле, в обоих случаях речь шла о реальной жизни окружающего мира, но понимаемой по-разному и, соответственно, различно отражаемой в произведениях искусства. Возможно, именно поэтому эти художественные направления так же мало соотносятся друг с другом, как два разных пласта повседневности. Эта ортогональность взгляда на повседневность ярко проявилась, в частности, на выставке в Пушкинском музее, где рядом висели полотна импрессионистов и передвижников.

Но еще нагляднее кристаллизация переживаний, связанных с ностальгией по повседневной жизни, особенно по ушедшему быту прошлого, видна в картинах российских художников, уехавших в 1920–1930-е годы за рубеж и существенно изменивших не только стиль и колорит, но даже тематику своего письма.

стремление зафиксировать уходящее пространство и время отчетливо прослеживается в работах многих отечественных и зарубежных художников, которые рисовали старые здания, улицы, лица людей. Эти картины ясно свидетельствуют о сложностях идентификации в новом социальном пространстве-времени, а их эмоциональная наполненность, разделяемая многими зрителями, доказывает наличие конфликта между личностным и социальным, нарушение гармонии повседневной жизни.

Возможно, такое стремление обособиться от не успевающего за предчувствиями художников времени, уйти в свое пространство, приводило и приводит к тому, что создатели новых направлений объединяются в сообщества, аналогичные современным сетевым сообществам (Марцинковская, 2016).

Переход от сюжета к бессюжетности и обратно характерен и для музыкального театра. В прошлом веке наиболее распространенным жанром были так называемые драм-балеты, которые уступили место работам, в которых доминировала чистая форма. Этот переход происходил и в отечественном балетном театре, в работах Л.В. Якобсона и особенно в творчестве К.Я. Голейзовского. Именно Голейзовский, стремясь соединить синтетический подход А.Н. Скрябина и театральные приемы В.С. Мейерхольда, создал балеты, в которых новые формы наполнялись классическими эстетическими переживаниями, передавали постоянство и изменчивость этих переживаний в новом пространстве-времени. Но уже к началу нашего века в музыкальные спектакли опять вернулся сюжет, отражающий окружающую действительность с той или иной мерой обобщения и идеализации. Вернулось и стремление передать повседневность с высокой мерой точности, для чего в музыкальные спектакли вплетался текст, раскрывающий или уточняющий содержание. Видимо, речь здесь идет не о том, что авторы перестали доверять чисто изобразительному или пластическому языку, а о том, что эти языки в большей степени направлены на абстрагирование от повседневности, которая лучше представлена в литературе.

Культурный капитали повседневность

Говоря о том, как искусство отражает повседневность, нельзя обойти стороной вопрос, как оно индивидуализирует повседневность конкретных людей. И здесь необходимо сказать несколько слов о введенном П. Бурде понятии «культурный капитал» (Bourdieu, Passeron, 1990).

Понятие «культурный капитал» было введено П. Бурдье по аналогии с его же понятием экономического капитала. «Культурный капитал», по его мнению, включает в себя престижные культурные ресурсы, культурные сигналы, посылаемые человеком окружающим, потребление определенных видов искусства, которое маркирует людей как представителей конкретной группы, компетентность и знакомство с доминирующими культурными кодами и практиками, например, стилями речи, взаимодействия, модой. Бурдье предположил, что элита современных обществ воспроизводится не столько путем прямой передачи статусов старших поколений младшим, сколько через инвестиции в «культурный капитал» детей, который потом может быть легко конвертирован теми в экономический или политический капитал.

В работах П. Димаджио (DiMaggio, Mohr, 1985) было показано, что знакомство с произведениями высокого искусства и активное участие в культурной жизни имеют сильные положительные корреляции с уровнем образования и карьерным ростом. При этом каждому культурному уровню соответствует определенный набор объектов потребления. Тем, кто остался ниже, он еще недоступен, а тем, кто поднялся выше, уже не интересен.

Продолжая эту линию анализа, можно говорить о том, что люди отличаются друг от друга тем, что одни ходят в консерваторию, другие в драматические театры, а третьи в кинотеатры. Кто-то обедает дома, а кто-то – в кафе или ресторанах, люди читают разную литературу, следят или не следят за модой, пьют кофе или чай и т.д. Поэтому можно утверждать, что культурный капитал тесно связан с повседневностью, это привычка ходить в определенные места, смотреть определенные вещи, общаться с определенным кругом людей. И именно это составляет основной сегмент повседневной жизни людей. Здесь нет борьбы с повседневностью, это привычки, гармонизирующие и обустраивающие жизнь, помогающие справиться с катаклизмами жидкой транзитивности, хотя, конечно, не спасающие от кризисов жесткой транзитивности.

Такой подход связан с разными уровнями детерминации психического развития (Марцинковская, 2015b). Если первый уровень, направленный на эмоциональное благополучие и поддержание психического здоровья, активизирует синергетический потенциал человека, связанный с общими закономерностями психической жизни, то второй уровень опосредован культурными и индивидуальными трансляторами, в данном случае культурным капиталом повседневности. Этот вид детерминации направлен на Осознание своей самобытности, уникальности и ценности для окружающих и задает индивидуальные траектории развития.

Таким образом, можно утверждать, что в культурный капитал выстраивается индивидуальная повседневность или происходит Индивидуализация повседневности.

Новая эстетика транзитивности

Как уже отмечалось, специфика ситуации в настоящее время состоит в том, что текучая и жесткая транзитивность смешаны друг с другом, они частично спаяны, т.е. людям нужно принять ситуацию жестких перемен, ухудшений, которые становятся постоянными и как бы незаметными. И в этом парадоксальность ситуации и появление, зарождение новой эстетики, эстетики транзитивности.

В этой эстетике на первый план выходят две противоположные тенденции: эстетизация повседневности и эстетизация резких трансформаций. Отсюда и противоречия в эстетических эталонах, связанные с присутствием в произведениях искусства одновременно и классических образов, и современных форм, вбирающих в себя несколько противоречивых тенденций. Например, в настоящее время в произведениях, относящихся к разным жанрам (живопись, балеты и оперы, музыка) можно часто встретить сочетание визуализации и речи, при этом слово сопровождает движения или музыку, помогая, по мнению авторов, раскрытию второго–третьего ряда смыслов произведения. слово используется для объяснения того, что дано в образах. Точно так же бессюжетные картины, балеты, спектакли начинают соединяться в своеобразном коллаже с элементами классических картин, пьес, драм-балетов, с фрагментами кинофильмов или рассказов, отражающих реальные события.

Характерно, что эти противоречивые эталоны смешиваются между собой, а не разводятся по разным произведениям. Участившиеся в последнее время обращения к первоначальным элементам мира, особенно к воде и огню, также начали сопровождаться не только пением, но и речью, а также фрагментами архитектурных образов. Можно говорить о том, что инсталляции появляются не только в живописи, но и в драматических и музыкальных спектаклях, что особенно ясно видно на последних Венецианских биеннале.

Во многих последних постановках и живописных полотнах сочетаются резкие движения с ностальгическими отсылками к классической хореографии, а абстрактные образы – со знакомыми элементами классических реалистических полотен. При этом нарочито изломанные изгибы тела, сложные движения, рук, резкие тональные и ритмические изменения в музыке сопровождаются звучащим текстом или хором. Новым является и все большее стремление режиссеров включить зрителей в происходящее на сцене. Если в драматическом театре эта тенденция появилась уже довольно давно, то в музыкальном она только недавно становится одним из популярных трендов.

Сегодня во многих концертах симфонической музыки соседствуют друг с другом произведения Д. Шостакович и А. Моцарта, А. Шнитке и А. Вивальди, аутентичной и ультрасовременной музыки. Можно предположить, что такое сочетание разных, часто полярных музыкальных переживаний также помогает принять изменения в ценностях и эталонах современной текучей транзитивной действительности или привыкнуть к ним.

Особенно ярко сочетание разных стилей, разных форм, вызывающих различные переживания, видно в архитектуре. В одном здании автор соединяет различные варианты, от классики и постмодерна до высокотехнологичных технологий и изломанных форм, придающих иногда зданию вид огромной скульптуры.

Интересен сам факт участившегося обращения участников многих выставок и биеннале к архитектуре. Так, Венецианская биеннале 2017 была как раз посвящена архитектуре и называлась «Свободное пространство». Хотя организаторы и писали о том, что пространство и природа будут центральными темами, но выставочные павильоны скорее навевали мысль о музыке, заставляя вспомнить слова Ф. Шеллинга о том, что архитектура – это застывшая музыка. Эта выставка еще раз подтверждает, что архитектура в большей степени, чем другие виды искусства, обращена не только к зрению, но и к слуху, не к пространству, но ко времени (Шпет, 2007). Возможно, так компенсируется потеря ритма и чувства времени, характерная для субъективного пространства многих людей, для их внутренней формы психологического хронотопа. Возможно, со стремлением гармонизировать внутреннюю форму психологического хронотопа связано и возвращение к мысли о важности эстетического переживания, эмоционального заражения, которое ушло в последние годы из искусства (Марцинковская, 2009). Эта тенденция особенно характерна для сложных, полисинтетических произведений, хотя, естественно, прежняя тенденция к важности не переживания, но рационального осмысления художественного произведения не ушла полностью из концептуализма. Однако, если раньше стремление осовременить сюжет использовалось в основном для того, чтобы лучше быть понятым зрителем, то теперь этот прием нужен для того, чтобы показать, что многие проблемы были всегда, они приняли немного другую форму, но остались по сути прежними. Художники как бы хотят сказать, что волноваться не нужно, мир не очень серьезно меняется, давайте просто поймем, что все происходит так же, но в новой форме. И тогда нам легче будет принять эти изменения.

Часто используется в театре – и музыкальном, и драматическим – прием Зазеркалья, т.е. отражения в зеркале того, что происходит на сцене и в зрительном зале. Он также применяется чаще всего для того, чтобы зритель приблизился к происходящему, обратив и на себя движение сюжета.

Интересно, что даже сам акт разрушения может стать предметом эстетики, именно эстетики транзитивного мира. Примером является уничтожение произведения Бэнкси самим автором во время торгов на Sotheby’s. Картина сразу после продажи стала сползать вниз и появилась под рамой уже в виде «лапши». Но интересен здесь не сам акт уничтожения, как иллюстрация кризисной транзитивности, но то, что после этого частично испорченное, уничтоженное произведение стало цениться еще дороже. Произошло фактическое признание того, что в современном мире акт вандализма или агрессии может стать произведением искусства.

Через новую эстетику вводятся новые переживания в повседневность. Эстетика резких перемен, смещений, трансформаций, когда сюжеты смещаются в сторону гротеска, совмещаются противоположные оценки, во многом связана с тем, что зритель уже не понимает полутонов и хочет избыточных красок во всем. Возможно, люди так приучают себя к неожиданностям, к чрезмерности переживаний, катаклизмам и неопределенности будущего.

Возможно, это своеобразный способ эмоциональной адаптации (как мышечное наслаждение от изломов в абстрактной живописи, челпановское вчувствование и т.д.). Мы привыкаем к этой эстетике новой жизни и переходим, таким образом, к привычной изменчивости.

Можно говорить о том, что эстетика дисгармонии, переправляясь в переживании, приводит к новым образам. Их эстетизация делает изломанность новой красотой. Это приводит к тому, что эти образы становятся новой эстетикой. Они помогают привыкнуть к трансформациям. Новая эстетика психологически помогает гармонизации субъективного и объективного пространства и времени, включая позитивные эстетические переживания как механизмы привыкания к новому (Балашова, 2009; Марцинковская, 2015a, 2016; Полева, 2018; Хорошилов, 2018).

Интернет в транзитивном пространстве

Помимо разных видов транзитивности, в большой системе нового методологического конструкта должны соединяться два пространства – Интернета и современной транзитивной действительности. Феноменологически можно констатировать наиболее яркие сходные черты, связанные с изменчивостью и неопределенностью обоих пространств. В транзитивном мире Интернет все больше становится одним из важнейших институтов социализации, влияя на когнитивное развитие, самореализацию, коммуникацию людей. Таким образом, можно констатировать, что закономерности, определяющие формирование этих пространств, являются, по сути, и закономерностями социализации и развития человека в современном обществе в целом.

Объективное пространство и время жизни людей в транзитивном мире постоянно соотносятся с тем субъективным конструктом пространства и времени, которое человек выстраивает в виртуальном мире. Поэтому анализ их взаимосвязи дает возможность выявить трудности, с которыми сталкивается человек в процессе гармонизации двух тенденций психологического развития – социализации и индивидуализации и двух форм психологического хронотопа – внешней и внутренней. Тот факт, что образ мира современных, прежде всего молодых, людей во многом строится на основании той информации, которая приходит из виртуального пространства, позволяет говорить о связи представлений о мире и о себе, которые формируются в Интернете и в социуме. И это доказывает, что в современной ситуации транзитивности множественность контекстов подразумевает, безусловно, и множественность подходов к ее анализу. Отсюда с необходимостью следует не только сочетание разных подходов к исследованию в новом методологическом конструкте, но и его принципиальная открытость для новых фактов и новых видов их интерпретации.

Проблема информационной социализации в последние годы является одной из самых актуальных и острых, так как подрастающее поколение развивается в принципиально новом социальном и информационном пространстве, в котором слова «информационная культура» являются не абстрактными понятиями, но живой реальностью. В то же время необходимо отметить, что вопросы информационной социализации и информационного пространства для психологии, в отличие от культурологии и социологии, в значительной мере «terra incognito», так как психологические исследования фокусируются в основном на проблемах интернет-коммуникаций и интернет-зависимости. Однако достаточно очевидно, что информационное пространство шире пространства интернет-коммуникации, а отношение к информации, разным информационным полям (источникам), в том числе и к Интернету, связаны с разнообразными психологическими факторами.

Постоянно проявляющиеся новые данные актуализируют обращение к вопросу информационной социализации как с целью инкорпорирования нового материала в массив общей фактологии, так и с целью анализа и сопоставления новой и старой феноменологии и закономерностей информационной социализации.

Новые материалы относятся и к проблеме возможных идентичностей, проявляющихся при различных формах общения и взаимодействия, и к новым вариантам трансляции идеалов, норм и ценностей, и к вопросу о когнитивных стилях и когнитивном развитии, на которые влияет новые формы информации и новые способы работы с ней. информация является одним из способов организации, структурирования образа мира, что накладывает особую ответственность на носителей информации и способы ее подачи респондентам, прежде всего, подросткам и молодежи. Культура информационного общества предполагает исследование не только когнитивных, но и эмоционально-личностных и поведенческих аспектов воздействия информации на людей разных возрастных групп. При этом необходимо учитывать и тот факт, что доминировавшая в ХХ в. вербальная форма информации постепенно трансформируется в визуальную, а в последние годы и аудиовизуальную форму.

Неоднократно подчеркивалось (Марцинковская, 2014), что особую актуальность «информационное измерение» содержания социализации имеет для подросткового и юношеского возраста, что связано и с задачами развития, и с более высоким (по сравнению со старшим поколением) уровнем операциональной стороны информационной культуры, и с распространением все новых форм общения и обучения. Актуализирует проблему информационной социализации и тот факт, что информация помогает адекватному позиционированию в постоянно изменяющейся, неопределенной сложной системе, какой и является современная действительность.

Поэтому одним из ведущих направлений современных исследований становится изучение процесса восприятия и переработки информации в разных социальных и возрастных группах. Полученные данные показывают, что выбор информационного пространства существенно влияет на когнитивное развитие уже с дошкольного возраста, что приводит к новым тенденциям в общем интеллектуальном развитии как детей, так и подростков и юношества. Это связано в первую очередь с влиянием образов и схем, занимающих значительное место в современном информационном пространстве.

Активное развитие схематического мышления существенно повышает креативность подростков и юношей и в целом приводит к увеличению общего уровня интеллекта на всех этапах онтогенеза. Несколько изменяется и характер вербального интеллекта, возможно, за счет активного развития интернет-языка (Марцинковская, Изотова, Турушева, 2016). Как показывают данные, полученные в работе А.Е. Войскунского и Н.В. Богачевой, на процесс переработки информации оказывает существенное влияние не только сам факт доминирования виртуального способа ее поиска, но и особенности работы в интернет-пространстве (Богачева, Войскунский, 2014). В их исследовании было показано, что для геймеров характерен поленезависимый и рефлективный когнитивный стиль. С их точки зрения, когнитивно-стилевая специфика, характерная для геймеров, указывает на присущие им особенности первичной переработки информации.

С точки зрения М. Берзонски, когнитивно-стилевая специфика может стать одним из оснований формирования идентичности (Berzonsky, 2008). По его мнению, отношение к информации, способность ориентироваться в ней и перерабатывать эту информацию детерминирует и формирование определенной идентичности – информационной, нормативной и диффузной. Как справедливо отмечает Е.П. Белинская, такой параметр стиля идентичности М. Берзонски, как приверженность, сходен с когнитивным параметром пластичность/ригидность (Белинская, 2015). Таким образом, можно предположить, что процесс информационной социализации детерминируется не несколькими отдельными факторами, но целостным комплексом индивидуально-личностных черт.

Помимо когнитивной специфики, влияющей на процесс информационной социализации, не меньшее значение на этот процесс оказывают и эмоциональные составляющие поиска, переработки и передачи информации, а также новые языковые формы, активно появляющиеся в интернете и широко распространяющиеся в других информационных пространствах и сферах общения.

Полученные материалы показали, что язык интернета тесно связан с совмещением образа и слова, передачей через них эмоциональных переживаний (Белинская, 2014; Изотова, 2014; Марцинковская, 2014). Это детерминируется тем, что в отсутствие непосредственных контактов невозможно использование таких невербальных средств диалога, как тембр и сила голоса, мимика и жесты. Для компенсации традиционных невербальных языков в интернет-коммуникации разрабатываются собственные языки и способы усиления эмоциональной окраски речи. Большую роль в когнитивной составляющей внутренних форм слов и предложений сетевых текстов играют мемы. Функционально интернет-мемы служат не только для развлечения или обмена информацией, но и используются в качестве создания социально нормативного стиля коммуникации и ролевых отношений.

Виртуальное общение влияет не только на речь, но и на характер и способы выражения эмоций. Наиболее важным является взаимопроникновение форм кодирования эмоций в реальном и виртуальном пространстве и заимствования схем экспрессии, нетипичных для актуального возрастного этапа. Уже в дошкольном и особенно в младшем школьном возрасте можно говорить об усилении социальных детерминант кодирования эмоций, увеличении знания о нормах выражения эмоциональных состояний и способах их воспроизведения. Иными словами, можно констатировать, что информационное пространство расширяет и модифицирует не только когнитивное, но и эмоциональное развитие детей и подростков, а также расширяет сферы деятельности и коммуникации. Развитие виртуальной коммуникации помогает формированию навыков поддержания не только сильных, но и слабых коммуникативных связей, а также снижает психологические и социальные риски коммуникации. Это положительно влияет и на личностное развитие, повышая уровень рефлективности, особенно в подростково-юношеском возрасте, и на способность к самопрезентации. Эти навыки существенно помогают общению и личностному развитию в реальном социальном пространстве (Изотова, 2014).

Интерес представляет тот факт, что, как отмечает Е.П. Белинская, интернет-коммуникация может стать источником трудностей и потребовать совладания. И это связано не только с проблемами коммуникации как таковой, но с многочисленными формами кибербуллинга, получающими достаточно широкое распространение, особенно на подростково-юношеской среде (Белинская, 2014). О важной роли совладания с трудностями в информационную эпоху писал и Э. Тоффлер, подчеркивая, что поток информации задает и новые возможности, и новые ограничения для совладания с трудностями (Тоффлер, 2002).

При этом важные позитивные влияния информационного, особенно виртуального информационного пространства имеют, однако, и негативную сторону, искажающую психологическое развитие и социальное пространство детей и подростков. Увлечение виртуальными играми, дающее ощущение «запасных» жизней, «запасных вариантов» построения своей судьбы, не только снижает ощущение реальных рисков, но и делает детей крайне уязвимыми при появлении стрессовых, неблагоприятных жизненных ситуаций. Увлечение интернетом, которому уделяется все больше времени, также может привести к уходу от реального мира, «аутизации» или дауншифтингу, возможно, также и нарастание агрессивности. Правда, эти негативные последствия проявляются скорее в подростковом, а не дошкольном возрасте. Однако истоки такой негативной феноменологии кроются, конечно, в детстве.

Говоря о процессе информационной социализации, необходимо подчеркнуть и значение информационной ресоциализации, т.е. нахождения новых путей и способов получения и работы с информацией зрелыми и пожилыми людьми. Этот вопрос имеет большое значение с точки зрения их видения мира, их общей социализации, а также с точки зрения общения, взаимодействия и конфликтов людей разных возрастных когорт, по-разному относящихся к печатным и электронным СМИ.

Крайне важным здесь становится тот факт, что происходит параллельный обмен информацией. Взрослые транслируют знания об эталонах и нормах, а подростки помогают взрослым овладеть операциональной, а часто и содержательной стороной работы с информацией. Обмен информацией между сверстниками, в процессе которого формируются новые групповые эталоны и правила, в значительной мере связан и с формированием новых навыков и нового языка интернет-коммуникации. В контексте дифференциации информационных пространств и времени (в том числе возраста людей) интерес представляет анализ воздействия разных видов информации в разном возрасте и в разном пространстве. Оказывается, что в зависимости от возраста изменяются не только информационные предпочтения, но меняется и степень доверия к ним. Материалы показывают, что чем старше респонденты, тем важнее для них общая фоновая информация ТВ, чем моложе, тем важнее точечная информация из интернета (Аянян, Марцинковская, 2016; Голубева, 2011, 2012). Степень доверия и выбор информационных источников зависят и от пространства, так как в мегаполисах больше, чем в малых поселениях, выбирают интернет и как способ общения, и как способ получения информации и обучения. Поэтому используемые ранее критерии при классификации информационных полей (степень влияния и/или степень доверия к информации, принадлежность к определенным информационным группам) могут рассматриваться и как критерии, определяющие позиционирование в информационном пространстве и времени.

Под пространством в данном случае можно понимать широту охвата источников информации как по форме (печатные, электронные, виртуальные), так и по содержанию. По аналогии с широтой охвата или количеством мотивов, выдвинутых в свое время А.Н. Леонтьевым для характеристики личности, можно говорить о широте интересов или широте информационного пространства по информационным предпочтениям людей и степени разнообразия этих предпочтений. В то же время необходимо иметь в виду и наличие ведущих предпочтений – как по форме, так и по содержанию, а также гибкость изменения этих предпочтений.

Время в данном случае характеризуется не только возрастом респондентов, но и временными интервалами, определяющими процессы просмотра определенной информации, ее поиска в каждом из видов СМИ. Не менее важной является и временная динамика (временная перспектива), связанная с гибкостью выборов и пониманием необходимости изменения информационных предпочтений в зависимости от времени жизни, смены интересов, задач развития или социального контекста.

Психологический хронотоп в информационном пространстве часто характеризуется гетерохронностью, т.е. несовпадением и по ширине, и по глубине временных и пространственных координат. Когнитивные стили, ведущий способ переработки информации, информационная осведомленность, так же как операциональная сторона владения способами поиска и работы с информацией, накладывают значимый отпечаток на соотношение и гармонизацию / дисгармонизацию хронотопа в интернет-пространстве. Эти факты необходимо учитывать при модификации конструкта психологического хронотопа в исследовании информационной социализации и психологических особенностей технологического общества в целом.

Заключение

Выделяя современное состояние смешанной транзитивности, в которой для психологии соединяются в единый коллаж разные направления, можно говорить о трех ведущих направлениях для развития психологической науки в ближайшие годы. Это психология повседневности, психология эстетики, включающая и методологическое обоснование внутренней формы психологического хронотопа, и психология технологического общества.

Даже беглый анализ позволяет хотя бы частично ответить на вопрос о том, что может дать психология повседневности для других областей психологической науки.

Прежде всего, помочь осознать степень психологического комфорта/дискомфорта человека, анализируя степень погруженности в разные сферы повседневности. При этом различные аспекты повседневности могут рассматриваться как разные области психологического хронотопа, в том числе соотношение личностной и социокультурной идентичности и кристаллизация социальных и индивидуальных переживаний.

Анализ кристаллизованных переживаний человека или конкретной группы людей может стать одним из вариантов диагностики личности или социальной группы.

Содержание повседневности может помочь в понимании закономерностей становления как отдельного человека, так и большой группы людей, поскольку в повседневности органично соединяются и прошлое, и ростки нового, и проблемы, ведущие к фрустрации, т.е. в повседневности присутствуют истоки и патологии, и личностного роста одновременно.

И наконец, анализ психологии повседневности позволяет связать жизненный путь человека и общества, не только лучше понять настоящее, но и частично провидеть будущее.

В ситуации транзитивности роль культуры возрастает именно с точки зрения ее прогностических возможностей. Необходимо отметить, что тенденция, направленная на исследования прогностической роли культуры актуализируется в современной науке. Появляются работы, которые посвящены анализу роли артефактов и культурных практик в развитии психики, при этом подчеркивается и прогностическое значение вещественных и духовных элементов культуры для психического развития.

И наконец, развитие интернета и новых технологий является одним из самых серьезных вызовов современного общества, актуализирующих изучение не только внешних форм воздействия этих технологий на жизнь людей, но и переживаний, связанных с активным использованием технологий в повседневной жизни.

Литература

1. Асмолов А.Г. Психология современности: вызовы неопределенности, сложности и разнообразия // Психологические исследования. 2015. Т. 8. № 40. С. 1.
2. Аянян А.Н., Марцинковская Т.Д. социализация подростков в информационном пространстве // Психологические исследования: электронный научный журнал. 2016. Т. 9. № 46. С. 8. URL: http://psystudy.ru.
3. Балашова Е.Ю. Проблема времени в русской и французской культуре первой половины двадцатого столетия: философия, психология, поэзия // Психологические исследования: электронный научный журнал. 2009. № 6.
4. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике // Вопросы литературы и эстетики. М.: Художественная литература, 1975. С. 234–407.
5. Белинская Е.П. Изменчивость Я: кризис идентичности или кризис знания о ней? // Психологические исследования. 2015. Т. 8. № 40. С. 12. URL: http://psystudy.ru.
6. Белинская Е.П. Совладание с трудностями в эпоху новых информационных технологий: возможности и ограничения // Психологические исследования. 2014. Т. 7. № 38. С. 2. URL: http://psystudy.ru.
7. Блок А. Собр. соч. М.: Художественная литература, 1960. Т. 1.
8. Богачева Н.В. Войскунский А.Е. Специфика когнитивных стилей и функции контроля у геймеров // Психологические исследования. 2014. Т. 7. № 38. С. 1. URL: http://psystudy.ru.
9. Бродский И.А. Сочинения Иосифа Бродского. В 7 т. СПб.: Пушкинский фонд, 1997–2001. 1999. Т. 3.
10. Вахштайн В.С. Дело о повседневности. СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2015.
11. Габричевский А.Г. Морфология искусства. М.: Аграф, 2002.
12. Голубева Н.А. Сравнительный анализ информационных предпочтений старшеклассников московской школы и немецкой гимназии // Современная Социальная психология: теоретические подходы и прикладные исследования. 2011. № 4 (13). С. 29–36.
13. Голубева Н.А. Эндогенные факторы информационных предпочтений современных подростков // Психологические исследования. 2012. № 1 (21). С. 7. URL: http://psystudy.ru.
14. Гофман Э.Т. Кавалер Глюк. Дон Жуан. Избранные произведения. М.: Художественная литература, 1962. Т. 1. С. 47–81.
15. Гришина Н.В. Поведение в повседневности: жизненный стиль, повседневная креативность и «жизнетворчество» // Психологические исследования. 2017. Т. 10. № 56. С. 2. URL: http://psystudy.ru.
16. Гумилев Н.С. Сочинения. М.: Художественная литература, 1991.
17. Изотова Е.И. Инструменты эмоциональной насыщенности интернет-сообщения: эмоциональный интеллект и способы кодирования эмоций // Психологические исследования. 2014. Т. 7. № 37. С. 5. URL: http://psystudy.ru.
18. Карабанова О.А., Бурменская Г.В., Захарова Е.И., Алмазова О.В., Долгих А.Г., Молчанов С.В., Садовникова Т.Ю. Типы отношения к материнству и родительской позиции у девушек в период вхождения во взрослость // Психологические исследования. 2017. Т. 10. № 56. С. 9. URL: http://psystudy.ru.
19. Марцинковская Т.Д. Внутренняя форма психологического хронотопа: подходы к проблеме // Психологические исследования. 2017. Т. 10. № 54. С. 1. URL: http://psystudy.ru.
20. Марцинковская Т.Д. Культура и субкультура в пространстве психологического хронотопа. М.: смысл, 2016.
21. Марцинковская Т.Д. Переживание как механизм социализации и формирования идентичности в современном меняющемся мире // Психологические исследования. 2009. № 3 (5). URL: http://psystudy. ru.
22. Марцинковская Т.Д. Проблема социализации в историко-генетической парадигме. М.: смысл, 2015b.
23. Марцинковская Т.Д. Современная психология – вызовы транзитивности // Психологические исследования. 2015 в. № 8 (42). С. 1. URL: http://psystudy.ru.
24. Марцинковская Т.Д. Эстетическая парадигма в современной психологии: гармонизация переживаний времени и пространства // Вопросы психологии. 2015a. № 6. С. 1–11.
25. Марцинковская Т.Д. язык и слово винформационной культуре // Мир психологии. 2014. № 2.
26. Марцинковская Т.Д., Изотова Е.И., Турушева Ю.Б. Принцип развития: теоретические и эмпирические подходы // Мир психологии. 2016. № 1 (85). С. 66–78.
27. Марцинковская Т.Д., Полева Н.С. Проблема внутренней формы художественного произведения в работах ГАХН // Культурно-историческая психология. 2006. № 2. С. 98–104.
28. Марцинковская Т.Д., Юрченко Н.И. Проблема совладания в транзитивном обществе // Психологические исследования. 2016. Т. 9. № 49. С. 9. URL: http://psystudy.ru.
29. Орестова В.Р. Кино и психология повседневности // Психологические исследования. 2017. Т. 10. № 56. С. 5. URL: http://psystudy.ru.
30. Пастернак Б.Л. Сочинения. В 2 т. Л.: Советский писатель, 1990.
31. Полева Н.С. Эстетическая парадигма как оптика исследований современной психологии // Психологические исследования. 2018. Т. 11. № 60. С. 5. URL: http://psystudy.ru.
32. Поэзия. Опыт междисциплинарного исследования / Под ред. Г.В. Иванченко, Д.А. Леонтьева, Ю.Б. Орлицкого. М.: смысл, 2015.
33. Пушкин А.С. Пир во время чумы // А.С. Пушкин. Полн. собр. соч. В 6 т. М.: ГИХЛ, 1950. Т. 3. С. 394.
34. Тоффлер Э. Шок будущего. М.: ACT, 2002.
35. Хорошилов Д.А. Коллективные переживания прекарности в современной культуре (памяти Т.Г. Стефаненко) // Психологические исследования. 2018. Т. 11. № 58. С. 1. URL: http://psystudy.ru.
36. Шпет Г.Г. Философия и психология культуры. М.: Наука, 2007.
37. Шпет Г.Г. Философско-психологические труды. М.: Наука, 2005.
38. Юревич А.В. Проявления агрессивности в современном российском обществе как психологическая проблема // Психологический журнал. 2014. № 3. С. 68–77.
39. Berzonsky М. Identity formation: The role of identity processing style and cognitive processes // Pers. and Individ. Diff. 2008. V. 44. P. 645–655.
40. Bourdieu P., Passeron J.-C. Reproduction in education, society and culture. London: Sage, 1990.
41. DiMaggio P., Mohr J. Cultural capital, educational attainment and marital selection // American Journal of Sociology. 1985. V. 90. P. 1231–1257.
42. Wordsworth W. The Prelude, Authoritative Texts. N. Y.–London: A Norton Critical Edition, 1979.