УРОВНИ ЭМОЦИОНАЛЬНОЙ РЕГУЛЯЦИИ
(по В.В. Лебединскому)

Оглавление

1. уровень оценки интенсивности средовых воздействий;
2. уровень аффективных стереотипов;
3. уровень экспансии
4. уровень аффективной коммуникации;
5. уровень символических регуляций.

Третий уровень - уровень аффективной экспансии

На третьем уровне (экспансии) аффективная система сталкивается с новыми свойствами среды и новыми, более сложными задачами. Сенсорное поле, где системой отсчета являются ощущения собственного тела, сменяется пространственно-предметным, состоящим из отдельных физических объектов, находящихся на определенном расстоянии друг от друга.

Активность организма на этом уровне направлена на овладение, захват различных объектов, обладающих определенной побудительной силой (валентностью). При этом ребенок и привлекающий его объект, как правило, разделены препятствием, первым из которых является само пространство.

На этом уровне наблюдается особая чувствительность к любым ограничениям и препятствиям. Для их преодоления ребенок щедро расходует свою энергию. Третий уровень — уровень стенических эмоций, как положительных, так и отрицательных.

Барьер воздействует на эмоции ребенка неоднозначно. Bо первых, барьер несет не только отрицательный эмоциональный заряд. Он также является меркой, с помощью которой ребенок может оценить свои возможности. Так, само преодоление барьера является основной целью и смыслом многих действий, напри мер спортивных, игровых. Целый период в детских играх направлен на преодоление страхов высоты, глубины, темноты. Специальные детские игры связаны с оценкой моторных возможностей (игры на сохранение равновесия, скорость, выносливость),

Во-вторых, барьер обладает тонизирующим эффектом. Снятие напряжения, связанного с его преодолением, сопровождается состоянием облегчения, эмоционального подъема и даже эйфории. Достижение таких состояний представляет в определенных условиях самостоятельную ценность. Поэтому стремление к риску, ситуации азарта, может стать отдельной целью поведения.

В патологии тонизирующими свойствами обладают агрессивные и другие разрушительные действия. Дети с выраженными страхами, а также с сильным чувством неполноценности (Занков, 1935) иногда пытаются преодолеть их с помощью агрессивных фантазий (о катастрофах, убийствах, вампирах). Этот прием, спонтанно используемый ребенком, как правило, не дает продолжительного эффекта. Агрессивные фантазии облегчают страхи ребенка лишь на то время, пока ребенок идентифицирует себя с агрессором. Как только он идентифицирует себя с жертвой, страхи усиливаются. Поэтому ребенку приходится сгущать и множить агрессивные образы, постоянно подпитывая ощущение собственной силы.

Поскольку из всех уровней третий является наиболее энергетически сильным, он в определенных пределах может подавлять запросы первых двух. Например, для достижения цели ребенок может игнорировать холод, голод и другие лишения. В этом и сила, и слабость третьего уровня. Игнорирование сигналов, поступающих от нижележащих уровней, ведет к снижению ориентировки в окружающем, недооценке опасности.

На третьем уровне особенно возрастает роль активности, ее регуляции со стороны аффективной системы.

Активность понимается нами прежде всего как устойчивость поведения ребенка, направленного на достижение цели, по от ношению к барьерам на пути к ней. Качество активности peбенка зависит от природы барьера: физический он или социальный, простой или сложный, знакомый или новый. Природа барьера определяет соотношение страха, гнева и других эмоций, которые он вызывает у ребенка.

Кроме того, нас особенно интересует спонтанная активность, которая заключается в активном поиске таких стимулов и барьеров, которые позволяют ребенку испытать и утвердить себя, и в тонизировании от овладения этими стимулами и от преодоления этих барьеров.

Активность может быть также понята как стремление ребенка переделать окружающее поле, выявить не заданные прямо свойства игрового материала или даже присвоить вещам новое значение. Активный ребенок стремится сделать из игрового материала что-то свое, а не просто манипулировать им.

С точки зрения Лоренца, спонтанная активность — это главный показатель энергетического потенциала индивида. «Здоровое животное активно и что-нибудь делает» (Мак-Даугалл, цит. по: Лоренц, 1997).

Любая эмоция независимо от ее знака используется «здоровым» третьим уровнем для поддержания и усиления готовности ребенка к действию. Например, страх определенной дозированной (переносимой, не шокирующей) интенсивности мобилизует активность ребенка при прямом столкновении с путающей ситуа­цией, усиливая чувство триумфа при благополучном ее исходе.

Способность к изменению знака ситуации (с «минуса» на «плюс») основывается на предвосхищении хорошего ее исхода (освобождения, победы, успеха) и предполагает сохранность врожденного механизма положительного подкрепления успеш­ного достижения цели. Поскольку третий уровень требует ана­лиза соотношений полевых сил, четкой постановки задачи, осознания препятствий и терпения в их преодолении, т. е. волевых качеств, в его работе аффективная экспансия тесно переплетается с интеллектуальной.

В отличие от детей с первичной патологией эмоциональной сферы, дети-олигофрены способны проявлять особую настойчивость в достижении цели благодаря прежде всего отсутствию пресыщения от монотонных занятий (Левин, Выготский). Хотя неожиданные препятствия на пути реализации цели могут вызвать у таких детей панику или аффективную бурю, для них не характерен простой уход от трудностей. В ряде случаев особая настойчивость в овладении учебными и трудовыми навыками у детей с легкой и умеренной степенями умственной недостаточности продиктована стремлением компенсировать чувство неполноценности, сравняться со сверстниками (Занков, 1935).

В данной части работы нас интересуют прежде всего аффективные компоненты активности, т. е. доминирующая установка ребенка по отношению к препятствиям: приближение, избегание или амбивалентное отношение. Развитие определенного типа активности у ребенка идет по линии отбора наиболее адаптивных для взаимодействия с ближайшим социальным окружением форм активности на определенной конституциональной «почве».

Предполагается, что активность имеет сильную конституциональную основу (Thomas, Chess, 1977). В младенчестве уровень активности определяется по количеству моторной активности ребенка, направленной на контакт с окружающим миром (с живыми и неживыми объектами).

Способность сконцентрировать внимание на новой стимуляции (разных модальностей) в течение более чем 3 секунд является хорошим показателем активности младенца младше 3 месяцев. В более старшем возрасте активность увеличивается за счет стремительного развития ее технического оснащения, простраивания разнообразных сенсомоторных координации (Гезелл, 1974).

Активность в рамках поведения привязанности заключается в стимуляции материнского поведения и в способности младенца активно влиять на формы взаимодействия, предлагаемые матерью, и развивать новые формы контакта.

С первых месяцев жизни младенца важно, как ребенок справляется с фрустрирующими ситуациями, продолжает ли стремиться к желаемому объекту, несмотря на препятствие, долго ли сохраняет к нему интерес, проявляет ли настойчивость в освоении определенного моторного или коммуникативного навыка.

По данным Мейли (1957, цит. по: Фресс, Пиаже, выпуск 5), индивидуальные особенности детей в зависимости от их отношения к предъявляемому предмету (приближение или избегание) обнаруживаются рано, уже в возрасте 3-4 месяцев (т. е. в период активного формирования целостного поведения привязанности), и сохраняются в течение первых 5-8 лет жизни (Lang, 1962). У первой группы детей (с тенденцией приближения к предмету) отмечаются незначительное первоначальное торможение или его отсутствие, отсутствие напряжения, улыбка, свободное исследование, у второй группы — нарастающее напряжение, раздражение или игнорирование нового предмета.

Наряду с конституциональным фактором сильное воздействие на развитие уровня аффективной экспансии оказывает качество привязанности ребенка к матери, особенно в первые полтора-два года жизни ребенка.

При неблагоприятных условиях развития (эмоциональная депривация, возникающая из-за депрессии или занятости матери, а также из-за внутреннего эмоционального дефицита самого ребенка) появляющиеся в первые три-четыре месяца (Trad, 1986;

Well, 1994) жизни ребенка элементы избегания и амбивалентности не только препятствуют развитию близкого контакта младенца с матерью, но и тормозят или искажают исследовательскую активность ребенка, направленную на окружающий мир. Опыт неспособности регулировать (предсказывать, изменять) поведение матери усиливает пассивность ребенка.

Стремление к овладению объектами у такого младенца может быть чрезвычайно неустойчивым. Достаточно ничтожного препятствия (удаленность предмета на расстояние, превышающее длину вытянутой руки), чтобы первоначальный импульс к овладению этим предметом погас.

Интерес к объектам у таких детей может быть попыткой найти в неживой среде заместитель матери, который бы они могли контролировать, произвольно вызывая тонизирующую или успокаивающую стимуляцию, подобно тому, как обезьянки-изолянты привязывались к покрытым мягкой тканью манекенам (Харлоу Г., Харлоу М., Суоми, 1975). Поиск этих заместителей может давать впечатление активного исследовательского поведения, однако не является им на самом деле. Сама же привязанность к неодушевленному объекту, заменяющему мать, может облегчать активное исследование среды, как это было показано в опытах с теми же обезьянками

Лишь в небольшой части случаев ребенок может проявлять устойчивый исследовательский интерес, несмотря на небезопасную привязанность к матери (Ainsworth, 1969).

У детей с легкими и умеренными формами эмоциональной недостаточности тенденция к развитию автономной от поведения привязанности исследовательской активности усиливается с возрастом. Это связано с возрастно-специфическими перестройками связей между уровнями эмоциональной регуляции.

В первые месяцы жизни на условия эмоциональной депривации ребенок реагирует искажением в работе первого уровня эмоциональной регуляции, а уровень аффективной экспансии страдает вторично. Действительно, младенец с измененной чувствительностью к интенсивности ключевых воздействий реагирует вспышками страха и тревоги даже на безобидную стимуляцию (Tustin, 1990; Bergman P. & Escalona S. К. «Unusual sensitiveness in very young children». Psychoanalytic Study of the Child 4).

В ряде случаев активность, направленная на внешний мир, ограничена из-за высокого мышечного напряжения младенца, которое с самого раннего возраста часто выступает как симптом страха или страдания, сопровождающегося гневом (Изард, 1999).

Концентрация внимания ребенка на восприятии своих мышечных ощущений в условиях аффективного стресса рассматривается в психоанализе как попытка воздержаться от нерегулируемого плача до истощения (Bick). Патологически низкий тонус (с «обмяканием» и сползанием на пол с рук взрослого) также может рассматриваться как защитное поведение (защитная дезинтеграция— dismantling, Meltzer, 1975).

Патологический тонус, который часто отмечается у ребенка с тяжелой эмоциональной депривацией, вмешивается в работу более высоких уровней как мышечной, так и эмоциональной регуляции. К началу второго полугодия жизни ребенок приобретает позу, которая в значительной степени основывается на тонической регуляции и на знании пространственных очертаний своего тела (Бернштейн, 1990). Нарушения тонуса препятствуют разворачиванию активности ребенка в пространственном поле.

В норме начиная с 15-месячного возраста эмоциональная недостаточность проявляется ярче всего в искажении уровня аффективной экспансии. У ребенка более младшего возраста аффективная экспансия легко тормозится, его поведение ориентировано прежде всего на поддержание безопасного эмоционального контакта с матерью. Так, годовалый ребенок находится на пороге обнаружения многих своих способностей, его достижения очень неустойчивы, и в экспериментальной ситуации, т.е. в условиях аффективной нагрузки, весьма вероятен регрессивный возврат к старым способам действия (Гезелл, 1974).

15 месяцев — это время более завершенной организации поведения, итог интеграции форм, возникших в предшествующий период развития (начиная с 40-недельного возраста). В этом возрасте ребенок обладает более стабильной эмоциональной регуляцией, чем в возрасте 1 года, поскольку его собственная исследовательская мотивация и мотивация поиска защиты и эмоциональной поддержки у матери временно сбалансированы.

Исследовательская активность ребенка этого возраста определяется уверенностью в существовании безопасного тыла. Сохраняющаяся интенсивность многих страхов (связанных с пространством и страхом разлуки с матерью) удерживает его возле матери.

Однако уже в 18 месяцев ребенок вновь утрачивает эмоциональную устойчивость, период от полутора до двух лет выдвигает новые требования к системе эмоциональной регуляции ребенка,

особенно к третьему ее уровню. Недаром в психоанализе этот период называют периодом «кризиса восстановления отношений» с матерью, реализовать собственную активность для ребенка становится важнее, чем следовать указаниям матери и руководствоваться ее эмоциональными оценками. Ребенок во втором полугодии второго года жизни уже способен сказать «нет».

Мощное высвобождение активности ребенка в этот период связано со значительным уменьшением количества стимулов и ситуаций, вызывающих у него страх. Тормозящее воздействие стимулов, связанных с физической опасностью (высоты, внезапных перепадов интенсивности стимуляции, шума, а также новых и необычных предметов и людей) стремительно уменьшается, а социально обусловленные барьеры (воображаемые существа, ситуации и предметы, которые могут причинить боль, запреты) еще только приобретают свое регуляторное значение (Фресс, Пиаже, 1975).

Это период первичной оценки собственных возможностей, предшествующий появлению цельного образа Я.

Однако в ситуациях угрозы, боли, неожиданного воздействия малыш по-прежнему использует мать для нейтрализация тревоги и страха.

Без отлаженной связи с матерью аффективная экспансия оказывается недостаточной. В крайних случаях она либо становится необузданной и поверхностной, трансформируясь в гипер-активность, либо полностью подавляется.

Естественное удаление такого ребенка от матери не носит постепенного и предсказуемого характера, отмечаемого в норме (начиная с годовалого возраста и до 5 лет каждый месяц ребенок удаляется от матери на 1/3 метра, как показали Rheingold & Eckerman, 1970, цит. по: Лангмейер, Матейчек, 1984).

В состоянии гиперактивности ребенок не чувствует опасности: едва начав ходить, он убегает от матери, так что та вынуждена его ловить. Эмоциональные сигналы матери не учитываются таким ребенком, а яркие и более грубые сигналы поля становятся главными ориентирами, определяющими его поведение.

Гиперактивность, позволяющая ребенку поддерживать состояние оптимального возбуждения за счет постоянной смены разнообразной стимуляции (кинестетической, проприоцептивной, зрительной, тактильной, слуховой, обонятельной, вкусовой), также может рассматриваться как вариант аутостимуляции, который не является активностью в собственном смысле этого слова.

В более старшем возрасте возбудимая форма поведения, характеризующаяся беспокойством и гиперактивностью, считается вероятным диндромом «страха-гнева» (Изард, 1980). Для нее характерны импульсивные агресеивные разряды, часто направленные на случайные предметы (смещенное поведение). Как показывают наблюдения этологов, гиперактивная форма поведения, сочетающаяся с агрессией, является первой, протестной фазой неспецифической реакции на травмирующее воздействие.

При большой продолжительности или сверхвысокой интенсивности воздействия на смену гиперактивности приходит депрессия (см. описание развития реакции на разлуку с родителями у детей второго года жизни у Bowlby, 1979).

Выраженное снижение активности свидетельствует о преобладании у младенца рассеянно-созерцательного или апатичного состояния. Гипоактивная форма поведения, как правило, лишена агрессивного элемента и чаще рассматривается как выражение «страха-страдания», переживание которого находится в центре синдрома анаклитической депрессии (Spitz). В состоянии сниженной активности депрессивный ребенок проводит большую часть периода бодрствования, не двигаясь с места, часто стереотипно раскачиваясь или держась за один и тот же предмет.

У эмоционально депривированных детей возможен и вариант смещенной активности, которая определяется скорее поиском объекта привязанности, а не собственно исследовательскими целями. Например, отказной ребенок, обычно остающийся пассивным, при появлении в группе доступного взрослого активизируется, используя разнообразные действия с предметами для привлечения к себе внимания взрослого (собственные наблюдения).

В ряде случаев, когда травматический характер воздействия оказывается чрезмерным, а страхи и болезненные ощущения от неожиданного или неконтролируемого воздействия не могут быть купированы матерью, возникает реальная угроза распада активности ребенка.

Как показывают клинические наблюдения, ряд детей с ранней детской шизофренией, начавшейся в период от полутора до двух лет, не смогли восстановить активность после столкновения с угрожающей их жизни ситуацией (сильный ожог, асфиксия, отравление и т.д. - собственные наблюдения). Как правило, значительный регресс в возрасте 18-24 месяцев возникает, если ребенок развивался слишком быстро и неравномерно до травматизации, т.е. удар приходится на крайне неустойчивую систему поведения и эмоциональной регуляции. Неблагоприятный исход обусловлен распадом нескольких ключевых образований (коммуникативная речь, символическая игра, привязанность к матери), сопровождающимся нарастающей пассивностью ребенка.

Для стимулов и ситуаций, «обращающихся» к уровню аффективной экспансии, характерно столкновение полярных по знаку эмоций. Релизеры этого уровня и привлекают, и отталкивают одновременно. На ранних этапах развития эти стимулы-барьеры заданы биологически, далее мы рассматриваем их подробнее.

Стимулы, специфичные для уровня аффективной экспансии

1. Стимулы, связанные с пространством

Страх и одновременно желание испытать себя вызывают высота (глубина), удаленность, закрытость или открытость пространства.

а) Высота (глубина)

Известно, что чувство глубины (увеличение числа сердечных сокращений при нахождении младенца на «глубокой» половине установки с иллюзией обрыва) отмечается у детей рано, в возрасте 4 месяцев (Изард, 1999).

С 7 месяцев у ребенка появляется полная картина страха высоты (после обязательного трехнедельного опыта ползания (Изард, 1999), несколько позже развиваются и навыки овладения высотой: ребенок учится карабкаться по лестнице, влезает на стул и т. д. Страх высоты (падения при ходьбе, потери опоры, страх взобраться по лестнице) в возрасте 2-4 лет резко уменьшается в норме (Фресс, Пиаже, 1975).

В патологии же, напротив, он может длительно сохраняться и даже усиливаться. (Так, А.Н.Чехова (1963) приводит пример мальчика, у которого в возрасте 4 лет возобновился прежний страх падения при ходьбе, пережитый им во время овладения навыком ходьбы.)

Страх падения особенно силен в том случае, если ребенок плохо знает границы своего тела. Такой ребенок даже в возрасте 3-4 лет постоянно ищет опору в каком-либо объекте, особенно со стороны спины, он усаживается в манеж, коляску, креслице качелей, причем, сидя в качелях, он боится оторвать ноги от поверхности пола.

С началом развития символического мышления страх глубины связывается со страхом смерти, исчезновения (страх ямы, трубы, колодца, зеркала и др.), причем эти страхи встречаются и в норме.

б) Удаленность

Начиная со второй половины первого года жизни ребенк начинают привлекать не только близкие, но и удаленные предметы (стремится схватить упавший предмет). Для достижения удаленного предмета ребенку требуется больше усилий. В ряде случаев нормальные дети в возрасте старше полутора лет решают проблему слишком большой удаленности желаемого объекта средствами магического мышления (Пиаже — «Мама, достань Луну!»).

В патологии удаленность предмета может блокировать активность ребенка, несмотря на то что предмет является для ребенка очень привлекательным. Так, мальчик 5 лет (собственные наблюдения) говорит, глядя на машинку: «Какая она красивая!», но не двигается с места, чтобы подойти к ней. Если же эта игрушка оказывается непосредственно перед ребенком, он играет ей.

в) Закрытое пространство

Закрытое пространство, которое может ассоциироваться с темнотой, одиночеством, а у детей постарше — с воображаемыми «темными» существами (призраками, привидениями), населяющими его, у дошкольников вызывает и страх (Осорина, 1999: шкафы, пространство под кроватью, чемоданы и шкатулки), и любопытство (соблазн открыть запретную дверцу, как в сказке «Синяя борода»).

Страх закрытого пространства (клаустрофобия) — это страх оказаться пойманным в опасном месте (в ловушке), из которого нет выхода, и подвергнуться атаке более сильного существа. На занятиях клаустрофобия может проявляться в том, что для ребенка, находящегося в полузакрытом пространстве (домике, трубе), становится непереносимым приближение взрослого из-за того, что дверь или отверстие оказываются закрытыми.

г) Открытое пространство

Открытое пространство характеризуется повышением интенсивности воздействия ряда этологически значимых характеристик стимуляции, вызывающих страх, и большей вероятностью возникновения нестандартных ситуаций, т. е. наличием большего числа барьеров различной природы.

Труба — это игровой предмет, представляющий собой натянутый на каркас из большой пружины однотонную сиреневую ткань, приятную, гладкую на ощупь, при нахождении внутри ребенок воспринимает рассеянныый розовый свет, диаметр трубы позволяет ребенку лежать в ней на спине с поджатыми к животу ногами, свободно ползать внутри нее на четверень ках и раскачиваться. Труба является символом материнской утробы.

В норме ребенок стремится к игре на открытой площадке. Активность в открытом пространстве особенно усиливается у мальчиков, которые осваивают в полтора-два раза большую территорию, чем девочки (Hart, 1978).

При недостаточности эмоциональной регуляции такая игра может оказаться чрезмерной нагрузкой для ребенка, поскольку открытое пространство может восприниматься им как незащищенное, слишком стимулирующее и требующее от него активных действий, к которым он не готов.

Ребенок с симбиотической связью с матерью пытается найти в игровой комнате эквивалент пространства «внутри матери» (трубу, например), закрывает вход и выход, сворачивается в позу эмбриона и покачивается внутри этой трубы.

Ребенок с амбивалентной связью с матерью может использовать опасные свойства открытого пространства для стимуляции родительского поведения матери.

Bowlby (1969) показал, что страх открытого пространства развивается у детей с тревожной привязанностью и «подготавливается» чувствами покинутости, заброшенности, потерянности. Bowlby отмечает близость механизмов школьной фобии и страха открытого пространства (по: Изард, 1999).

В целом можно предположить, что в патологических случаях нарушается баланс между более ранними, более жестко зап­рограммированными страхами и более поздними страхами, представленными в более индивидуализированной символической форме. В обоих случаях страхи подавляют или искажают активность ребенка.

При одних вариантах патологии (РДА органического генеза) тормозящее влияние онтогенетически более ранних страхов, связанных с пространством, сохраняется дольше, чем в норме, в то время как символические источники страха формируются со значительной задержкой. Импульсивные действия, направленные на отдельные внушающие страх признаки пространства, могут быть объяснены как попытка одномоментного снятия страха при невозможности развернутых регуляторных действий.

Тревога в исследовании закрытого пространства может проявляться в том, что ребенок вместо активного перемещения внутри исследуемого пространства перемещает пространство вокруг себя (например, мальчик с РДА, 3 года 7 месяцев, вместо того чтобы лезть в трубу, надевает ее через голову, будто рубашку).

При таком варианте искаженного развития, как ранняя детская шизофрения, активность ребенка значительно нарушается из-за фиксированности на изолированных, символически (бредоподобно) интерпретируемых им свойствах пространства при низкой общей активности (игнорировании действительно важных для регуляции поведения характеристик пространства если они не входят в бредоподобные фантазии ребенка).

Так, мы наблюдали мальчика 4лет, воспринимавшего ту же трубу как символ материнского живота и в соответствии с собственным агрессивным отношением к матери терзавшего эту трубу с помощью разных инструментов (пилы, молотка, клещей), но так и не осмелившегося в нее залезть.

2. Новизна (необычность + неопределенность)

Новые стимулы, отличающиеся от привычного, вызывают и интерес, и страх.

Страх особенно силен, если новый стимул — чужое лицо, не знакомый человек появляется в тот период, когда ребенок только-только построил целостный образ матери или заменяющего ее лица. У младенцев первых месяцев жизни и у детей с не-сформированной вовремя привязанностью другое лицо вызывает скорее интерес.

Стимулы, сочетающие качества живого и неживого (движущаяся и издающая звуки игрушка), пугают детей младшего возраста (до полутора-двух лет) и вызывают радость у детей постарше.

Новый предмет, лишенный особых этологически заданны» «устрашающих» характеристик, скорее всего, вызовет у ребенка интерес и желание поманипулировать с ним, а не страх (Фресс, Пиаже). Отсутствие желания дотянуться до нового предмета у семимесячного малыша (и тем более зрительное игнорирование вложенного ему в руку предмета) являются, по Гезеллу (1974), симптомами значительного дефицита «адаптивного поведения»,

В норме существует определенная физиологическая пропор ция между периодами активности и периодами вялости и бездействия, которые чередуются между собой, что подтверждает гипотезу Лоренца о свойстве спонтанной активности накапливаться, ждать своего часа и затем прорываться (Лоренц, 1998),

Однако в патологии эта физиологическая пропорция может быть нарушена. При двигательной расторможенности (органического генеза или аффективной природы, чаще связанной с плохо регулируемой тревогой вследствие эмоциональной депривации) исследовательское поведение, направленное на новые стимулы, остается незавершенным. Новизна вызывает тревогу, ребенок предпочитает стереотипно играть со знакомыми игрушками. Большое напряжение, возникающее у такого ребенка при исследовании нового предмета, нередко импульсивно разряжается через агрессивные действия, направленные на этот предмет. Агрессия в этом случае «забивает» и оттесняет на второй план фобическую реакцию и позволяет ребенку увеличить время контакта с изначально неприятным объектом. (Например, мальчик 3 лет 7 месяцев, боящийся залезать в трубу, бьет этой трубой ритмично по полу.)

При депрессиях (классический пример — анаклитическая депрессия по: Spitz) спонтанная активность может быть угнетена полностью в течение длительного времени: даже ключевые для исследовательского поведения стимульные характеристики оказываются неэффективными.

3. Сложность стимуляции

Чем больше переменных в стимуляции, тем более сложной она является. Сложность ситуации резко повышается в присутствии других лиц (Фресс, Пиаже, 1974), поскольку возрастает непредсказуемость ее дальнейшего развития. Вообще, новое живое является более сложным, чем новое неживое, и поэтому с большей вероятностью вызывает страх.

Сложной может быть также задача манипулирования с неживыми предметами, если предстоит добиться определенного результата. Сложная задача, при решении которой ребенок потерпел неудачу, вызывает амбивалентные реакции: с одной стороны, как всякий болезненный опыт, она может вызвать дальнейшее избегание, с другой стороны, неудача может активизировать стремление исправить ошибку и добиться успеха.

Кроме того, есть данные, свидетельствующие о конституциональной основе способности длительной концентрации на определенном занятии, что является одним из показателей стабильности поведения ребенка (Thomas, Chess).

В патологии действие может вызывать излишнее напряжение и перерасход энергии, в результате чего завершение действия переживается не как успех, а только как окончание утомительного процесса (Валлон). Патологическое напряжение может дезорганизовывать тоническую основу как двигательного, так и речевого процессов (Лебединский, 1996). В этих случаях ребенок не может развернуть действие, перед началом действия происходит импульсивная разрядка в виде экспрессивной вокализации и моторных стереотипии.

При грубых формах РДА пресыщение может возникать ещё до начала действия (Лебединский, 1985).

Одним из общих способов стимуляции активности является создание ситуаций вынужденной активности, это возможно даже в тяжелых случаях. Как показывают наши наблюдения, в условиях госпитализации, т. е. отрыва от привычной, «помогающей» среды, дети даже с тяжелыми вариантами РДА быстро овладевают навыками опрятности, самообслуживания и элементарными коммуникативными навыками (подражание, параллельная игра, соревнование за объект и территорию, за внимание взрослого). Разрыв симбиотической связи с матерью стимулирует собственную активность ребенка, который вынужден бороться с другими детьми за определенный статус в группе.

Интересно, что в домашних условиях в тот же период ребенок нередко продолжает рассчитывать на близких и демонстрирует беспомощность, а затем использует ее для провокации и раздражения близких (Alvarez, 1996; собственные наблюдения), только в наиболее тяжелых случаях приходится вырабатывать навык инициирования действия искусственно (путем заучивания определенных координации движений, без истинного обучения — Лоренц, 1998).

В условиях эмоциональной депривации ребенок легко развивает реакции по типу «выученной беспомощности», когда при первом же препятствии он бросает занятие, комментируя свою несостоятельность словами: «Не знаю, не могу, не умею». Для таких детей характерна неспособность поддерживать мотивацию на достижение цели в условиях отсроченного вознаграждения и отсутствие мотивации на сам процесс.

4. Предмет как препятствие

В норме одним из самых аффективно насыщенных стимулов в детстве является игрушка. Игрушка выступает как препятствие в том случае, если репертуар действий с ней у ребенка крайне ограничен; если ребенок игнорирует некоторые очевидные свойства предмета, ограничиваясь воспроизведением одного и того же сенсорного эффекта. Аффективная недостаточность здесь часто усиливается сопутствующей умственной отсталостью. При развитой аффективной экспансии даже непри влекательные или отталкивающие свойства игрушки не тормозят игры и включенной в нее исследовательской активности.

а)Непривлекательный предмет

Помимо сложности игрушки барьером-стимулом для игры может стать ее низкая привлекательность. Простота и сенсорная бедность игрушек могут быть скомпенсированы путем комбинирования таких игрушек между собой, в результате чего ребенок создает себе более привлекательный объект. При слабости уровня аффективной экспансии в этих условиях чаще наблюдается значительный регресс игры или аутостимуляторная активность, означающая компенсаторную фиксацию ребенка на своих внутренних ощущениях.

В известных опытах Barker, Dembo и Levin (1941) снижение привлекательности игрушек (ситуация фрустрации) у большин­ства детей 2—5 лет вызывало примитивизацию игры. Однако у части детей (5 из 30 испытуемых, т.е. у 17%) при доступности только малопривлекательных игрушек вместо регресса игры от­мечалось ее усложнение, в частности увеличивалась степень кон­структивности игры. Эти дети сумели поменять знак ситуации (обратив в плюс ее минус), показав тем самым отличную эмо­циональную устойчивость.

б)  Отталкивающий предмет

Ребенок может избегать либо, напротив, искать игры с та­кими игрушками, которые представляют для него потенциаль­ную опасность. Мы наблюдали такое поведение у детей с ран­ним опытом эмоциональной депривации, которые используют его для стимуляции материнской заботы (игра с закрывающимися дверями лифта, например).

Для детей с тяжелой эмоциональной депривацией субъек­тивную опасность могут представлять такие свойства предмета, которые в норме, напротив, оказываются привлекательными (мяг­кость предмета, наличие «живых» деталей, величина, сопоста­вимая с реальной). Эти дети предпочитают играть с самыми про­стыми предметами (одноцветным пластмассовым кубиком, кар­точками), испытывая страх перед мягкими игрушками и куклами.

5. Территория и предметы

как (потенциальная) собственность

Тенденция к расширению «своего» мира, стремление укруп­нить свое Я за счет освоения дополнительной территории и овла­дения новыми предметами (собирательство) широко распростра­нены среди детей-дошкольников, начиная с двухлетнего возраста. Это свойство дошкольника связано с его эгоцентризмом. Про­топопова (1935) подчеркивает необходимость дифференцировать

абсолютно нормальную «фронтальность» (стремление к расширению своего Я) дошкольника от ее проявлений, наблюдающихся у трудных детей в более старшем возрасте.

Появление элементов собирательства или освоения территории являются важными предвестниками формирования цельного образа Я в случае нормального развития. Для детей с синдромом раннего детского аутизма характерна, напротив, задержка становления или неустойчивость личного местоимения я в речи. Мы выделяем несколько этапов в развитии территориальной экспансии у такого ребенка.

а)  Ребенок с очень слабыми экспансивными тенденциями
пытается вписать себя в пространство, укрыться в нем, запол­нить собой нишу, сделаться незаметным, маленьким. При этом ребенок часто пытается поместить себя в емкость меньшую, чем
размеры его тела. На этом этапе ребенок, перебирая укрытия в поисках наиболее подходящего, постепенно приобретает знание об истинных границах своего тела.

б) Знание своих границ и четкая дифференциация частей соб­ственного тела приобретаются только в результате достаточного моторного опыта.

Симптомом искажения в эмоциональной сфере является со­четание способности показать части тела на игрушке и неспо­собность показать их на себе, путание частей тела, принадле­жащих другому человеку, игрушке, изображению в зеркале и принадлежащих ребенку¹⁵.

в) Следующим шагом является развитие представления ре­бенка о своих вещах и территории. В психоаналитически ори­ентированной игровой терапии (в традиции М. Klein) для каж­дого ребенка отводится индивидуальный ящик игрушек. Этот прием позволяет ослабить страхи ребенка, что «его» игрушки на самом деле ему не принадлежат и используются другими деть­ми, и связанные с этими страхами зависть, жадность и ревность.

В случае стремительно усиливающегося, хотя и с запазды­ванием по сравнению с нормой, третьего уровня, когда он ра­ботает без прикрытия высших уровней эмоциональной регуля­ции, «обнажаются» наиболее примитивные, биологически задан­ные способы метки своей территории и обнаружения чужой территории и объектов. Покидая свое место, ребенок может ос­тавлять свой след, пользуясь биологическими маркерами (мочой,

г) Ребенок может буквально «собирать себя», делать более значительным свой физический облик или экспериментировать с ним (надевает на себя много вещей, заполняет карманы мел­кими предметами и т. д.).

д) После того как в речи ребенка появилось местоимение я, тенденция к расширению Я резко усиливается, особенно в группе детей. Составной, если не главной, частью многих детских игр
является соревнование за объекты, наделяемые особой ценнос­тью, и территорию («классики», «ножички», «вышибалы», игра в карты, шашки, шахматы и др.).

Строительство устойчивого образа собственного Я идет так­же через сопоставление своих вещей и вещей другого. У ре­бенка может обнаружиться стремление мимикрировать под вне­шний вид другого человека («У Дарьи есть такие же колгот­ки?»), возникает симптом недостаточности — убеждение, что сходство внешнего облика может «превратить» одного человека в другого (Лиля, 8 лет). Патологическим симптомом формирова­ния своего Я является компульсивное воровство у эмоциональ­но депривированных детей и подростков (Bowlby), связанное с навязчивой привлекательностью «чужого» и питаемое завистью к теплу и заботе, которые получают другие дети (М. Klein). Та­ким образом этими детьми решается двойная задача: во-первых, усиление и материализация своего Я за счет присвоения при­влекательных качеств чужих вещей, во-вторых, налаживание со­циальных контактов благодаря возможности подарить эти вещи. К сожалению, эти контакты мимолетны.

6. Социальные барьеры (социальная дистанция)

Это эмоциональные выражения или особые формы поведе­ния, используемые другим человеком для установления домини­рования над ребенком (в семье или в группе детей). Ранговый порядок социальной группы (распределение статусов доминант­ности и подчинения) устанавливается и перестраивается в ре­зультате регулярных стычек, особенно игровых, между детьми 3-5 лет с различающимися по рангу статусами.

Барьером, стимулирующим активность ребенка по сопротив­лению давлению другого и по утверждению себя, является до­минантное поведение другого человека (означающее более сво­бодное владение вниманием других, игрушками, территорией).

К ключевым формам поведения другого человека, запускающим у ребенка либо подчиняющееся, либо самоутверждающее поведение, относятся: вторжение в личное пространство ребенка, требование, запрет, агрессия, угроза, квазиагрессия¹⁶, а так же поведение-вызов другого человека (в чистом виде - демонстрация им своих физических возможностей, заставляющая ребенка-наблюдателя пойти на испытание себя ради доказательства, что «я так тоже умею», «я не хуже», «мне не слабо»).

¹⁶ Квазиагрессия - это игровая агрессия с функцией распределения ста­тусов между играющими, но без причинения физической боли участ­никам (McGraw, 1972), используемая как в реальных стычках, так и а соревновательных играх (соревнование за объект/территорию, спортив­ные соревнования).

В норме чувствительность к признакам доминантности дру­гого человека резко увеличивается во втором полугодии второго года жизни в связи с завершающей стадией отделения ребенка от матери (Mahler) и сохраняется на протяжении всего детства. Эволюционируют и отрабатываются лишь соответствующие фор­мы «самоутверждающего» поведения, среди которых особое ме­сто занимают агрессивные и квазиагрессивные взаимодействия.

Предварительное овладение квазиагрессивной формой вза­имодействия, при которой дети играют в агрессию, не причи­няя друг другу боли, по-видимому, необходимо для правильного формирования аффективной устойчивости к агрессивному по­ведению другого. Так, игры в нападения, предполагающие лег­кую угрозу со стороны взрослого с последующей разрядкой в виде смеха, используются уже во взаимодействии с младенца­ми («укушу», «забодаю-забодаю», «в ямку - бух»).

В норме возрастание агрессивного поведения отмечается на втором году жизни (A. Restoin, H. Montagner et al., 1985) и не­сколько опережает развитие кооперативных действий (репертуар которых значительно увеличивается на третьем году жизни (тот же источник). У детей со значительной задержкой эмоционально­го развития (в частности, с ранним детским аутизмом) появление агрессивных действий в значительно более позднем по сравнению с нормой возрастом (после 5 лет) также предшествует появле­нию кооперативных взаимодействий, являясь их предвестником,

Гиперфункция защитного избегания у ребенка, который не про­являет агрессии и выглядит беззащитным, не означает полного угне­тения агрессии. Скорее речь идет о подспудном ее накоплении (Лоренц) с внезапными прорывами импульсивной агрессии либо о ее замещении (неагрессивный ребенок может смеяться, когда наказывают или ругают другого ребенка, либо подминать под себя игрушки, либо передвигаться по комнате, как будто невзначай сметая предметы, встречающиеся на его пути). В любом случае надо искать «канал», куда ребенок отводит агрессивную энергию.

При раннем детском аутизме (органического генеза) наряду с недостаточностью агрессивного поведения отмечается еще бо­лее глубокий дефицит способности ребенка к квазиагрессии (т.е. более мягкой форме силового взаимодействия, требующей от ре­бенка способности к координации противоречивых сигналов: угрозы и игры), в результате чего отношения с другим ребен­ком на этапе прорезывания своего Я строятся как гипертрофи­рованно агрессивные (собственные наблюдения).

В целом период от 18 до 36 месяцев в норме характери­зуется активным стремлением к самостоятельности и вместе с тем повышенной чувствительностью к обиде, усилением ре­вности, склонностью к истерикам и капризам, провокативным поведением, когда ребенок испытывает пределы допустимого. Возраст около трех лет соответствует первому пубертатному кри­зу, чрезмерно выраженные и устойчивые проявления которого, по мнению Сухаревой (1959), отмечаются у детей с врожденной или рано приобретенной нервностью (повышенной эффектив­ностью).

При недостаточной устойчивости к социальным барьерам любая просьба или задание взрослого может восприниматься ребенком как давление, а взрослый, обращающийся к нему, как «захватчик» или «агрессор». Интересно, что если та же просьба исходит не от взрослого, а от другого ребенка, то она, скорее всего, не вызовет столь ярких реакций негативизма и агрессии. Это связано прежде всего с большей привлекательностью и бе­зопасностью ребенка, чем взрослого.

Такие симптомы, как негативизм, упрямство, агрессия, про-тестные реакции адаптивны в том случае, если их самоутверж­дающая функция (ломка стереотипов и овладение ребенком но­выми видами активности) перекрывает их защитную функцию (когда они «прикрывают» сворачивание активности).

Протопопова (1935) выделяет несколько форм негативизма у трудных детей: шизоидный ребенок в ответ на предложенное задание просто не слышит сказанного или уходит; чрезмерно эгоцентричный ребенок упорно и настойчиво делает что-то свое, то, что он хочет сам (расширение для самоутверждения); неуверен­ный в себе, но стремящийся скрыть свое чувство неполноцен­ности ребенок дает искаженное или противоположное действие.

Для прогноза важно установить: способен ли ребенок на психическое усилие, существует ли «зазор», «зона напряжения» между заданиями, которые он выполняет легко, и заданиями, которые вызывают у него негативизм; способен ли ребенок тонизироваться от преодоления первоначального сопротивления просьбе/ заданию взрослого.

При ранней детской шизофрении период негативизма и ярких протестных реакций может соответствовать начальному-мобилизационному — периоду стрессовой реакции психики на болезненный процесс, предшествуя нарастанию более грубой негативной симптоматики, в том числе расщеплению Я ребенка, деперсонализации (Симеон, 1948; собственные наблюдения де­тей двух и пяти лет).

Уже первые слова таких детей нередко отражают их тоталь­ный негативизм: «отойди», «не хочешь», «не будешь». Другим вариантом искаженного развития уровня аффективной экспан­сии является отсутствие нормальных протестных реакций в пе­риод криза 2—3 лет с последующим их прорывом, причем с необычной силой и длительностью (полный мутизм, жестокая аг­рессия по отношению к более доминантным членам семьи, с которыми ребенок соперничает).

Развитие аффективной экспансии у ребенка-шизофреника идет по искаженному пути: она направлена «вовнутрь» (на борь­бу со сверхсильной эндогенной тревогой и преследующими ре­бенка агрессивными образами, в которые она оформляется), а не «вовне», на реальное утверждение себя среди других людей.

7. К культурно заданным барьерам можно отнести устрашающие вымышленные персонажи, используемые детьми начиная с дошкольного возраста (Фресс, Пиаже, 1975, рис. 1). Слишком ранняя стимуляция подобными образами ребенка с неразвитым уровнем аффективной экспансии приводит к фиксации страхов и агрессивных фантазий. Ребенок идентифицируется с агрессором для борьбы со страхами.

Психодраматический момент для слушателя и рассказчика детских страшилок (которые, как известно, имеют плохой конец) заключается в способности «знать страшное», но не бояться, т.е. они нацелены на преодоление страха смерти. Амбивалентный (и притягивающий, и отталкивающий) образ матери как рели-зер агрессивного поведения специфичен для четвертого уровня эмоциональной регуляции (см. ниже). Символические страшные образы рассматриваются подробнее далее (см. пятый уровег эмоциональной регуляции).