«Становление личности. Взгляд на психотерапию»
Часть V ПОСТИЖЕНИЕ ФАКТОВ. МЕСТО ИССЛЕДОВАНИЯ В ПСИХОТЕРАПИИ
Я сделал попытку сверить свой клинический опыт с реальностью, испытав некоторые философские затруднения в вопросе о том, какой "реальности" наиболее адекватен этот опыт
Глава 10. ЛЮДИ ИЛИ НАУКА? философский вопрос
Я получал большое удовлетворение, когда писал эту работу, но и сейчас я придерживаюсь тех же взглядов.
Думаю, что одна из причин, по которым она мне нравилась, состоит в том, что писал я ее исключительно для себя. Я не думал об ее публикации или использовании в каких-то других целях. Я писал ее только с целью прояснить свое растущее недоумение и существующие во мне противоречия.
Оглянувшись назад, я могу понять происхождение этого противоречия. Налицо было противоречие между логическим позитивизмом, в духе которого я был образован и который я очень уважал, и субъективно ориентированным экзистенциальным мышлением, гнездившимся во мне, которое, как мне казалось, хорошо соответствовало моему опыту психотерапии.
Я – не ученый в области экзистенциальной философии. Впервые я познакомился с работами Сёрена Кьеркегора и Мартина Бубера по настоянию некоторых теологов, работавших со мной в Чикаго. Они были уверены, что мышление этих двух людей покажется мне близким по духу, и в этом они были в значительной мере правы. Хотя у Кьеркегора есть много того, что вообще не вызывает у меня никакого отклика, некоторые его глубоко проникновенные убеждения великолепно выражают мои взгляды, которые я, однако, никак не мог сформулировать. Хотя Кьеркегор жил добрую сотню лет назад, я не могу не считать его легкоранимым и глубоко восприимчивым другом. Я думаю, эта работа свидетельствует о том, что я обязан ему. В основном я обязан ему тем, что по прочтении его работ я освободился и захотел больше доверять своему собственному опыту и более полно выражать его.
Также мне помогало то, что я писал эту работу вдалеке от своих коллег, проводя зиму в Такско. Я написал там бóльшую ее часть. Годом позже на карибском острове Гренада я дописал статью, закончив последний ее раздел.
Как и несколько других работ этого тома, я размножил ее для моих коллег и студентов. Через несколько лет мне предложили представить ее к публикации, и, к моему удивлению, она была принята в "American Psychologist". Я поместил эту работу сюда, так как мне кажется, что она лучше других выражает контекст, в котором я вижу исследование психотерапии; статья также проясняет причину моей "двойной жизни", субъективного и объективного.
Введение
Эта работа отражает мои личные взгляды, которые я выразил в первую очередь для самого себя, чтобы прояснить проблему, ставившую меня в тупик. Для других она будет интересна лишь в той мере, в какой эта проблема для них существует. Поэтому во вступлении я опишу, как возникла настоящая статья.
В то время как я приобретал опыт терапевта, продолжая волнующее благодатное занятие психотерапией, и работал как научный исследователь с целью найти объективную суть психотерапии, я стал все более сознавать глубокие расхождения между этими двумя ролями. Чем более хорошим терапевтом я становился (а я полагаю, так оно и было), тем более сознавал свою полную субъективность, в тех случаях, когда мне лучше всего удавалась эта роль. А по мере того, как я становился более опытным исследователем, знающим и нацеленным на решение научных проблем (а я полагаю, так оно и было), то чувствовал возрастающее неудобство от контраста между строгой объективностью меня-ученого и почти мистической субъективностью меня-терапевта. Данная работа возникла в результате осмысления этого конфликта.
Первое, что я сделал, – разрешил себе быть терапевтом и наилучшим образом кратко описал сущность природы психотерапии, мнение о которой разделяли со мной многие клиенты. Я бы выделил тот факт, что это очень свободное описание, отражающее мои личные взгляды. Если бы оно было написано другим человеком или даже мною два года назад, оно в некоторых отношениях отличалось бы от настоящего. Затем я встал на позицию ученого – упорного искателя объективных фактов в этой области психологии – и попытался обрисовать тот смысл, который имеет психотерапия для науки. После чего я провел возникшую во мне дискуссию, поднимая законные вопросы, относящиеся к этим двум разным точкам зрения.
Когда я зашел так далеко, то обнаружил, что только обострил противоречия. Эти две точки зрения показались мне несовместимыми более, чем когда-либо. Я обсудил этот материал на семинаре со студентами и преподавателями факультета, и их замечания мне очень помогли. Весь следующий год я продолжал размышлять над этой проблемой, пока не почувствовал возникающее во мне объединение этих двух точек зрения. Прошло более года после написания первых разделов, когда я сделал попытку выразить словами их вероятное и, возможно, временное объединение.
Таким образом, читатель, желающий проследить за моей борьбой в этом вопросе, обнаружит, что совершенно бессознательно она приняла форму драмы, причем все персонажи этой драмы находятся во мне самом: Первый Протагонист [49], Второй Протагонист, Противоречие и, наконец, Решение. Позвольте мне без дальнейших церемоний ввести Первого Протагониста, меня-терапевта, который, как сумел, изобразил то, что, вероятно, есть опытом психотерапии.
Сущность психотерапии с точки зрения опыта
Я вхожу в отношения с человеком, имея гипотезу или веру в то, что моя приязнь, мое доверие и мое Понимание внутреннего мира другого приведут к существенному процессу его становления. Я вхожу в отношения не как ученый, не как врач, который может правильно поставить диагноз и лечить, а как человек, вступающий в отношения с другим человеком. Чем больше я буду рассматривать клиента только как объект, тем в более в нем будет расти тенденция становиться только объектом.
Сам я иду на риск, потому что когда отношения становятся более глубокими, возможна неудача, возвращение клиента в прежнее состояние, отказ от меня и от отношений со мной, – после этого я чувствую, что могу потерять себя или какую-то часть себя. Временами этот риск очень реален и остро переживается.
Я даю себе возможность вступать в непосредственные отношения, за которые отвечает не просто мое сознание, но весь мой организм, восприимчивый к этим отношениям. Когда ко мне обращаются, я откликаюсь, не спланировав и не проанализировав все сознательно, а просто, не раздумывая, реагирую на другого индивида, причем моя реакция основана на общей организмической чувствительности к этому человеку без участия сознания. Я существую в отношениях именно на этой основе.
Мне кажется, что сущность некоторых наиболее глубоких основ психотерапии заключается в полноте переживания. Клиент способен свободно переживать свое чувство во всей его силе и первозданности, без интеллектуального торможения и предосторожностей, не будучи связан знанием о противоречащих чувствах. Я также способен с равной свободой прочувствовать мое Понимание этого чувства, без какой-либо осознанной мысли о нем, без какого-либо опасения или беспокойства по поводу того, куда это чувство приведет, без какого-либо диагностического или аналитического обдумывания, без каких-либо когнитивных или эмоциональных барьеров на пути полного допущения этого чувства в Понимание. Когда имеет место эта целостность, искренность, полнота переживания в отношениях, оно приобретает "потустороннее" качество, о котором упоминали многие терапевты, – возникает как бы транс в отношениях, из которого оба – клиент и я – выходят к концу часа психотерапии как из глубокого колодца или тоннеля. Во всех этих моментах наблюдается, говоря словами Бубера, "подлинное отношение Я-Ты", безграничное существование в опыте переживания, возникающего между клиентом и мною. Этот опыт – полная противоположность восприятию клиента в качестве объекта наблюдения и изменения. Это – самый пик личной субъективности.
Я часто думаю о том, что я не знаю, куда ведут эти непосредственные отношения. Будто мы оба – я и клиент – без страха разрешаем себе соскользнуть в поток становления, поток процесса, который несет нас вперед. Тот факт, что терапевт ранее разрешил себе плыть в этом потоке опыта жизни и нашел это стоящим, заставляет его каждый раз все более бесстрашно делать решительный шаг. Именно моя уверенность облегчает клиенту задачу вхождения в поток со своей стороны, хотя бы непродолжительного. Часто кажется, будто этот поток переживаний ведет к какой-то цели. Возможно, более правильным будет сказать, что вознаграждением есть сам процесс, и главное вознаграждение состоит в том, что он позже дает возможность и клиенту, и мне независимо друг от друга позволять себе входить в процесс становления.
Что касается клиента, то по мере продвижения психотерапии он осмеливается становиться самим собою, несмотря на все то ужасное, что, как он уверен, произойдет с ним, если он позволит себе это. Что значит это становление "самим собою"? Мне кажется, это значит – испытывать меньше страха перед организмическими, нерефлексивными реакциями, которые имеются у человека; постепенный рост веры и даже привязанности к сложным, разнообразным и богатым чувствам и стремлениям, которые существуют в нем на органическом или организмическом уровне. сознание, вместо того чтобы быть сторожем опасной непредсказуемой массы побуждений, из которой лишь немногим можно разрешить увидеть свет, становится удобным жильцом среди разнообразнейшего общества побуждений, чувств и мыслей, которые, оказывается, могут прекрасно самоуправляться, когда нет бдительного и полного страхов надсмотрщика.
В этот процесс становления самим собою вовлечен глубокий опыт личного выбора. Человек понимает, что может или продолжать прятаться за фасадом, или рискнуть быть самим собой; что он свободный деятель, во власти которого как разрушить себя или другого, так и сделать себя и другого более сильным. Сталкиваясь с этой обнажившейся реальностью выбора, он выбирает движение, ведущее его к тому, чтобы стать самим собой.
Но бытие самим собой не решает проблем. Оно просто открывает новый путь существования, в котором больше глубины и силы переживаний чувств, больше широты и разнообразия. Человек чувствует себя более уникальным и отсюда – более одиноким, но гораздо более подлинным, так как его отношения с другими теряют свою искусственность, становятся более глубокими, удовлетворяющими его и выявляют сущность другого человека.
На этот процесс и на эти отношения можно посмотреть, и по-другому – как на приобретение знаний клиентом (и в меньшей степени – терапевтом). Но это довольно странное знание. Эти знания не отличаются сложностью, а самые глубокие из них почти невозможно выразить словами. Часто новое знание облечено в такую простую форму, как "Я отличаюсь от других", "В действительности я испытываю к нему (ней) ненависть", "Я боюсь чувствовать себя зависимым", "На самом деле я жалею себя", "Я эгоцентричен", "Во мне действительно есть чувства любви и нежности", "Я могу быть тем, кем хочу" и т.д. Но несмотря на кажущуюся простоту, эти знания крайне важны в каком-то новом отношении, которое трудно определить. Мы можем понимать их по-разному. С одной стороны, это знания, которые становятся частью "меня" и основаны на переживаниях, а не символах. Эти знания аналогичны знаниям ребенка, который выучил, что дважды два – четыре, но однажды, играя с двумя парами предметов, вдруг сознает, обретая совершенно новое знание, что дважды два – на самом деле четыре.
Другое Понимание этих знаний состоит в том, что они представляют собой запоздалую попытку соотнести слова с их содержанием в области чувств, – процесс, который задолго до этого имел место в познании. В уме мы осторожно соотносим выбранное Слово с содержанием, которое дает нам опыт. Так, я говорю, что что-то происходило "постепенно", при этом быстро (и по большей части неосознанно) перебрав и отвергнув такие слова, как "медленно", "незаметно", "шаг за шагом" и подобные, которые не передают вполне оттенка содержания нашего опыта. Но в области чувств мы никогда не учились соотносить слова с опытом, точно передавать его содержание. Что-то, что поднимается во мне в безопасной атмосфере принимающих отношений, – что это? Печаль это или гнев, раскаяние или жалость к себе? Или это сожаление об утраченных возможностях? – Я путаюсь, перебирая широкий диапазон чувств, пока одно из них не "подойдет", не "почувствуется верным", не покажется, что оно действительно отражает организмический опыт. В ходе этого клиент обнаруживает, что должен выучить язык чувств и эмоций, как ребенок, который учится говорить. Бывает и хуже: он обнаруживает, что должен расстаться с неправильным выражением, прежде чем научится правильному.
Давайте попробуем иначе определить этот тип знания, на сей раз описывая его путем отрицания. Это тип знания, которому нельзя научить. Сущность его состоит в том, что это – одна из сторон открытия самого себя. Имея "знание" в том смысле, в каком мы его обычно представляем, один человек, при наличии соответствующей мотивации и способностей, может передать его другому. Но в значимом научении, которое имеет место в психотерапии, один человек не может обучить другого. Обучение разрушит научение. Так, я мог бы учить клиента, что для него безопасно быть самим собой, что сознавать свои чувства не опасно свободно и т.п. Чем больше бы он это изучал, тем меньше бы овладевал этим знанием, которое возникает лишь в опыте, имея значимость для клиента и составляя его "Я".
Кьеркегор рассматривает этот последний тип знания как истинно субъективный и объективно доказывает, что его, и даже о нем, невозможно сообщить другому человеку непосредственно. Самое большое, что может сделать один человек, чтобы содействовать появлению такого знания у другого, – это создать определенные условия, которые делают это знание возможным. Оно не может быть навязано.
Делая последнюю попытку описать это научение, можно сказать, что клиент постепенно учится называть целостное общее состояние. Это состояние организма с его опытом, чувствами, знаниями может быть описано одним высказыванием. Дело становится еще более туманным и неудовлетворительным, поскольку описание кажется совершенно ненужным. На самом деле это как правило все же происходит, так как клиент хочет рассказать хотя бы что-то о себе терапевту, но, вероятно, это желание не так важно. Единственно необходимым является внутреннее осознание общего, целостного, непосредственного, сиюминутного состояния организма, которое и есть "мною". Например, суть психотерапии в том, чтобы понять со всей полнотой, что в этот момент мое единство состоит в том, что "я глубоко испуган возможностью стать кем-то другим". Клиент, который это ясно понимает, конечно, узнает и осознает свое состояние, когда оно будет похоже на это. Он также, по всей вероятности, узнает и осознает в более полной мере другие возникшие у него чувства. Таким образом, он будет двигаться к состоянию, в котором он в большей степени ощущает себя самим собой. Он будет в большей мере тем, кем он есть организмически, и это, кажется, составляет суть психотерапии.
Суть психотерапии с точки зрения науки
Сейчас я разрешу Второму Протагонисту, себе как ученому, продолжить и высказать свою точку зрения на эту область.
Когда мы обращаемся к сложному феномену психотерапии, используя логику и методы науки, наша цель состоит в том, чтобы постараться понять это явление. В науке это значит получить объективное знание о событиях и функциональных отношениях между ними. Наука также может дать возможность увеличить предсказуемость этих событий и контроль над ними, но это не обязательный результат научных стремлений. Если бы цели науки в этой области были полностью достигнуты, мы, по-видимому, узнали бы, что определенные элементы психотерапии связаны с определенными событийными результатами. Зная это, мы вероятно могли бы предсказать, что определенный вид психотерапевтических отношений имел бы определенный результат (в некоторых вероятностных пределах), поскольку в него входили бы определенные элементы. В этом случае мы, очевидно, могли бы контролировать результаты психотерапии, умело обращаясь с элементами, включаемыми в психотерапевтические отношения.
Ясно, что независимо от глубины нашего научного исследования мы никоим образом не могли бы открыть абсолютную истину, а могли бы лишь описывать отношения, вероятность появления которых возрастает. Мы также никогда не смогли бы познать и фундаментальную реальность, лежащую в основе человека, отношений или Вселенной. Мы могли бы лишь описывать связи между наблюдаемыми явлениями. Если бы при построении теории психотерапии наука в этой области следовала курсу наук в других областях, рабочие модели реальности, которые должны были бы появиться в результате, были бы очень далеки от той реалий, которые воспринимаются нашими органами чувств. Научное описание психотерапии и психотерапевтических отношений было бы очень непохожим на то, как эти явления воспринимаются.
Очевидно, что психотерапию измерить очень трудно, это очень сложное явление. Тем не менее, поскольку считается, что психотерапия – это значимые отношения, причастные к очень далеким от нее явлениям, может оказаться, что стоит преодолеть трудности, чтобы раскрыть закономерности личности и межличностных отношений.
Так как в психотерапии, центрированной на клиенте, уже существует приближенная теория (хотя это и не теория в точном научном смысле этого слова), мы имеем отправную точку для выбора гипотезы. Давайте возьмем для обсуждения несколько приближенных гипотез, которые можно вывести из этой теории, и посмотрим, что может сделать с ними научный подход. Сейчас мы не будем переводить общую теорию в надлежащие рамки формальной логики и рассмотрим лишь несколько гипотез.
Сначала давайте в общих чертах обрисуем три из них:
- Принятие клиента терапевтом ведет к повышению принятия клиентом самого себя.
- Чем более терапевт воспринимает клиента как человека, а не как предмет, тем скорее клиент начнет воспринимать самого себя не как предмет, а как человека.
- В ходе психотерапии клиент эффективно изучает себя на основе обретаемого опыта.
Как бы мы перевели каждую из этих гипотез [50] на язык операциональных терминов и как бы мы проверили эти гипотезы? Каковы были бы результаты такой проверки?
В этой статье невозможно подробно ответить на эти вопросы, но общий ответ можно найти в уже проведенных исследованиях. Для проверки первой гипотезы были бы выбраны или разработаны определенные методики измерения принятия. Это могут быть объективные или проективные тесты отношений, Q-методика или что-то в этом роде. Вероятно, те же самые методы с немного отличающимися инструкциями или установками могли бы быть использованы для измерения принятия клиента терапевтом и принятия клиентом самого себя. Затем степень принятия клиента терапевтом должна быть операционально приравнена к какому-то числу на шкале этой методики. Наличие изменений в принятии клиентом самого себя было бы показано с помощью измерений до и после психотерапии. Зависимость какого-либо изменения от психотерапии можно было бы определить, сравнив изменения в ходе психотерапии с изменениями в контрольном периоде или в контрольной группе. В конечном итоге мы смогли бы сказать, существовала ли связь между принятием терапевта и принятием клиента (принятие определялось бы операционально), а также вычислить корреляцию между тем и другим.
Вторую и третью гипотезы трудно проверить с помощью измерений, но нет оснований предполагать, что эти гипотезы вообще нельзя исследовать объективно, поскольку утонченность психологических измерений все время растет. Инструментом для проверки второй гипотезы мог бы быть какой-нибудь тест отношения или Q-сортировка – можно измерить отношение терапевта к клиенту и отношение клиента к самому себе. В этом случае континуум простирался бы от объективного рассмотрения внешнего объекта до личного, субъективного переживания. Для проверки третьей гипотезы могли бы быть использованы физиологические методы, так как кажется вероятным, что знание, основанное на опыте, обладает измеряемыми физиологическими составляющими. Другая возможность сделать вывод об опытном знании состоит в измерении эффективности научения в разных сферах. Возможно, при нынешнем уровне наших методов проверка третьей гипотезы находится вне наших возможностей, но, конечно, в обозримом будущем она также может включить в себя операциональное определение и быть проверена.
Полученные в ходе этих исследований данные могли бы быть следующего свойства. Давайте введем предположения, чтобы представить их в более конкретном виде. Предположим, что мы обнаружим, что принятие терапевта ведет к принятию себя клиентом и что корреляция между этими двумя переменными равна приблизительно 0,70. Убедившись, что вторая гипотеза не подтверждается, мы, однако, найдем, что большее принятие терапевтом клиента как человека ведет к возрастающему принятию себя клиентом. Таким образом, мы бы узнали, что центрированность на человеке – это элемент принятия, но это имеет мало отношения к тому, что для самого себя клиент становится скорее человеком, чем предметом. Давайте также предположим, что третья гипотеза подтверждается наличием знаний, основанных на опыте, которые более наблюдаются в группе, участвующей в психотерапии, чем в контрольной группе.
Истолковывая все основные и побочные характеристики, которые содержались бы в полученных данных, и опуская ссылки на неожиданные результаты изучения хода развития личности, которые могли бы внезапно обнаружиться (поскольку все трудно представить себе заранее) , в предыдущем отрывке можно найти некоторое представление о том, что может предложить наука в этой области. Она может дать нам все более и более точное описание событий, происходящих в процессе психотерапии, и имеющихся там изменений. Наука может начать формулировать некоторые гипотетические законы динамики человеческих отношений. Она может предложить общедоступные утверждения, что если определенные операциональные условия существуют у терапевта или в отношениях с ним, тогда с определенной вероятностью могут ожидаться определенные виды поведения клиентов. Впрочем, все это может быть многократно воспроизведено. Наука, вероятно, способна сделать это в области психотерапии и изменений личности так же, как она делает это в таких областях, как восприятие и научение. Со временем теоретические формулировки сблизят эти различные области, провозгласив законы, которые, очевидно, определяют изменения в человеческом поведении. Это верно и для ситуаций, относимых нами к восприятию, научению, или законов более глобальных и коренных изменений, имеющих место при психотерапии и включающих в себя и восприятие, и научение.
Некоторые проблемы
Здесь были представлены два разных метода восприятия существенных аспектов психотерапии, два отличных друг от друга подхода, представители которых ведут борьбу за лидерство в этой области. Как было представлено и как это часто бывает, кажется, что между этими двумя описаниями нет почти ничего общего. Каждый из этих подходов есть хорошо продуманным способом рассмотрения психотерапии, дорогой к ее важным истинам. Если их разделяют разные индивиды или группы, эти позиции становятся основой острых разногласий между ними. Когда каждый из этих подходов кажется верным одному человеку, как это случилось со мной, тогда они вызывают у него внутренний конфликт. Хотя их можно искусственно примирить или рассмотреть как взаимно дополняющие, мне они представляются антагонистичными в своей основе.
Далее мне бы хотелось затронуть некоторые проблемы, которые у меня в связи с этим возникают.
Вопросы ученого
Прежде всего разрешите мне задать некоторые вопросы, которые научная позиция задает другой позиции, основанной на опыте проживания [51]. Искушенный ученый выслушивает сообщение клиента, основанное на его опыте, и поднимает ряд исследовательских проблем.
- Прежде всего, он хочет знать: откуда вы знаете, что ваше описание своего субъективного опыта, имевшего место в тот или иной момент, отражает то, что было на самом деле? Как можно знать, что ваше переживание имеет какое-то отношение к реальности? Если мы будем полагать, что внутренний субъективный опыт раскрывает человеческие отношения или пути изменения личности, тогда Йога, христианская наука, дианетика и галлюцинации психических больных, верящих в свое тождество с Иисусом Христом, – все это столь же истинно, как и ваши сообщения. Каждое из них представляет истину так, как она внутренне воспринимается каким-то индивидом или группой индивидов. Если мы хотим избежать этой трясины множественных противоречащих друг другу истин, нам необходимо прибегнуть к единственному известному нам методу для достижения наибольшего приближения к реальности – научному методу.
- Во-вторых, метод, основанный на опыте проживания, не дает возможности усовершенствовать психотерапевтические умения или обнаружить качества отношений, не удовлетворяющих терапевта. До тех пор пока описание не будет рассматриваться как совершенное (что маловероятно) или данный уровень проживания психотерапевтических отношений как наиболее эффективный (что также маловероятно), в этих сообщениях будут присутствовать неизвестные нам недостатки, несовершенства, слабые места. Как их обнаружить и исправить? Подход, основанный на опыте проживания, не может предложить ничего, кроме процесса проб и ошибок, медленного и не дающего гарантии достижения этой цели. Даже критика и предложения других людей мало помогают, поскольку они не являются результатом данного переживания и поэтому не имеют такого решающего значения, как сами отношения. Но научный метод и все методы современного логического позитивизма могут предложить здесь многое. Любой опыт, который вообще возможно описать, может быть описан операционально. Гипотезы могут быть сформулированы и проверены, и, таким образом, белая овца истины может быть отделена от черных овец заблуждений. Это кажется единственно верной дорогой к более верным выводам, к самокоррекции, к росту знания.
- Ученый может сделать и другое замечание: "Кажется, что в вашем описании психотерапевтических отношений подразумевается, что в них есть элементы, которые не могут быть предсказаны, что есть какая-то спонтанность, или, извините за выражение, "акты свободной воли". Вы говорите, как будто какое-то поведение клиента – и, возможно, какое-то поведение терапевта – не обусловлено, не есть звеном в цепи причин и следствий. Не желая быть метафизиком, могу ли я поднять вопрос: не пораженчество ли это? Поскольку можно обнаружить, чтó служит причиной большей части поведения (вы сами говорили о создании условий, при которых последуют определенные поведенческие акты-результаты), почему же тогда вы в каком-то случае от этого отказываетесь? Почему по крайней мере не поставить перед собой цель раскрыть причины всех поведенческих проявлений? Это не значит, что человек должен считать себя автоматом, но в наших поисках фактов нам не следует мешать себе, считая, что некоторые двери для нас закрыты".
- И наконец, ученый не может понять, почему терапевту, экспериментатору следует бросать вызов единственному инструменту и методу, благодаря которому достигнуты почти все наши значительные успехи. Что служит основой лечения болезней, сокращения детской смертности, повышения урожайности, сохранения пищевых запасов, производства всего, что создает нам удобства – от книг до нейлона, – понимания Вселенной? Научный метод, используемый для решения каждой из этих и множества других проблем. Конечно, научный метод усовершенствовал приемы ведения войны, служа человеку как в созидательных, так и в разрушительных целях, но даже в этом случае его потенциальная польза для общества очень велика. Так почему же нам следует ставить под сомнение этот подход в области общественных наук? Конечно, успехи здесь достигались медленно и не было изобретено ничего фундаментального, вроде закона тяготения, но должны ли мы отказаться от этого подхода из-за нашего нетерпения? Какие же альтернативы появляются в результате надежды на науку и в этом случае? Если мы согласимся с тем, что мировые общественные проблемы, безусловно, требуют немедленных действий, что психотерапия открывает путь к наиболее решающим и значительным движущим силам изменений в человеческом поведении, тогда, конечно, в психотерапии должны как можно шире использоваться самые точные критерии научного метода, чтобы мы могли как можно быстрее приблизиться к гипотетическому знанию о законах индивидуального поведения и изменения отношений.
Вопросы защитника направления, основанного на опыте
В то время как вопросы ученого некоторым могли показаться исчерпывающими данную проблему, его толкование далеко не устраивает терапевта, который живет опытом психотерапии. У такого человека имеется несколько вопросов к представителю научной точки зрения.
- "Во-первых, – указывает представитель направления, основанного на опыте, – наука всегда имеет дело с чем-то, находящимся вне ее, с объектом. Различные ученые, которые занимаются логикой науки (включая психолога Стивенса [52]), показывают, что основным в науке есть то, что она во всех случаях имеет дело с наблюдаемым внешним объектом. Это верно, даже если ученый экспериментирует на себе, так как до определенной степени он рассматривает себя как наблюдаемый, испытываемый объект. Он никогда не имеет дело с переживающим, испытывающим собой. Не означает ли это, что для нас всегда будет несущественен такой вид опыта, как психотерапия, который исключительно личен, очень субъективен и полностью зависим от отношений между двумя людьми, каждый из которых есть переживающее "Я"? Наука, конечно, может изучать происходящие события, но ее методы всегда безотносительны к тому, что происходит. Можно было бы провести аналогию, сказав, что наука может проводить вскрытие мертвого тела – состоявшегося психотерапевтического события, – но по самой своей природе она никогда не сможет войти в ее живую плоть. Именно поэтому терапевты сознают, как правило интуитивно, что любое продвижение в психотерапии, любое новое знание в ее области, любая революционно новая гипотеза должны прийти из опыта терапевта и клиента и никогда не могут прийти из науки. Снова используем аналогию. При изучении измерений траекторий движения планет были обнаружены некие небесные тела. Затем астрономы попытались найти эти небесные тела с помощью телескопа и нашли их. Кажется невероятным, чтобы подобный результат мог быть получен в психотерапии, поскольку науке нечего сказать о том, что лично "Я" переживаю во время психотерапии. Она может говорить лишь о событиях, которые происходят в другом "Я"".
- "Поскольку областью науки служит "другой" как "объект", это значит, что все, к чему она прикасается, превращается в объект. Это никогда не было проблемой в естественных науках. Но уже в медицине это создало проблемы. Многие медики беспокоятся о том, не приведет ли к неблагоприятным последствиям растущая тенденция рассматривать человеческий организм как объект. Они бы предпочли снова рассматривать его как человека. Однако именно в науках о человеке это становится подлинной проблемой. Это значит, что люди, которых изучают ученые в этой области знания, выступают для них лишь объектами. В психотерапии и клиент, и психотерапевт становятся объектами анализа, но не людьми, с которыми вступают в жизненные отношения. На первый взгляд может показаться, что это не важно. Мы можем сказать, что индивид рассматривает других как объекты только в качестве ученого. Он может выйти из этой роли и стать человеком. Но если мы заглянем глубже, то увидим, что это поверхностный ответ. Если мы мысленно перенесемся в будущее и предположим, что у нас есть ответы на большинство вопросов психотерапии, – что тогда? Тогда мы обнаружим, что все более вынуждены обращаться с другими и даже с самими собой как с объектами. Знания о всех человеческих отношениях были бы настолько велики, что мы скорее бы использовали эти знания, чем практически существовали в этих отношениях, не размышляя. Мы можем заглянуть в это будущее, прибегнув к примеру опытных родителей, которые знают, что "любовь полезна для детей". Это знание часто мешает им свободно быть самими собой, не размышляя, любящие они родители или нет. Таким образом, развитие науки в такой области, как психотерапия, или не имеет значения для ее практики, или может только затруднить проживание отношений как личного опыта индивида".
- У того, кто кладет в основу опыт, есть еще одна причина для беспокойства: "Когда наука превращает людей в объекты, как было показано выше, наблюдается еще один побочный эффект. Наука в конечном счете ведет к манипуляции. Это менее существенно, например, в такой науке, как астрономия, но в науках, изучающих живые тело и общество, знание событий и их отношений ведет к управлению некоторыми из членов уравнения. Без сомнения, это верно для психологии и было бы верно для психотерапии. Если мы знаем все о том, как происходит научение, мы используем это знание, чтобы манипулировать людьми как объектами. Я не даю какой-либо оценки этой манипуляции. Она может проводиться и с соблюдением высоких правил этики. Используя эти знания, мы даже можем манипулировать собой как объектом. Так, зная, что научение происходит быстрее при многократном повторении, чем при длительном сосредоточении на чем-то одном, я могу использовать это знание для управления моим изучением испанского языка. А знание – сила. Когда я усваиваю законы научения, я использую их, чтобы управлять другими с помощью рекламы и пропаганды, предугадывая их реакции и контролируя их. Не будет преувеличением сказать, что рост знаний в науках о человеке заключает в себе мощную тенденцию социального контроля, контроля немногочисленной группы людей над всем обществом. Равная по силе тенденция – ослабление или разрушение человека, живущего настоящим. Когда все рассматриваются как объекты, ослабляется, обесценивается или разрушается субъективный индивид, внутреннее "Я", человек, пребывающий в процессе становления, неразмышляющее сознавание бытия, вся внутренняя сторона существующей жизни. Лучше всего, на мой взгляд, это отражено в двух книгах. Так, Скиннер [53] в "Уолдене-2" дает психологическую картину рая. Автору, должно быть, она казалась желанной, если только это не было потрясающей сатирой. В любом случае это рай манипуляций, в котором степень, в которой можно быть человеком, весьма уменьшается, если ты не член Правящего Совета. "Дивный новый мир" Хаксли [54] является откровенной сатирой и живописно изображает потерю личности, связанную, по мнению автора, с ростом психологических и биологических знаний. Таким образом, можно прямо сказать, что развивающиеся науки о человеке (если они и дальше будут развиваться и пониматься так, как сейчас) ведут к социальному диктату и потере личности у индивида. Эту опасность видел Кьеркегор еще сто лет назад, а сейчас, в связи с ростом знаний, она кажется еще более реальной, чем тогда".
- "И последнее, – говорит представитель направления, основанного на опыте, – не указывает ли все это на то, что этика гораздо важнее, чем наука? Я не отрицаю ценность науки как инструмента и прекрасно знаю, что она может быть очень важным и нужным инструментом. Но до тех пор, пока она служит инструментом не человеку высоких нравственных принципов, не может ли она стать кровавым танком для всего того, что подразумевается под словом "человек"? Мы очень долго не сознавали этой проблемы, так как естественным наукам потребовались века, чтобы этические вопрося стали для них решающими, но сегодня наконец это произошло. В науках о человеке этические проблемы появляются быстрее, потому что они связаны с человеком. Но в психотерапии эта проблема возникает еще чаще и имеет более серьезное значение. В ней сконцентрировано все субъективное, внутреннее, личное. Здесь отношения проживаются, а не рассматриваются; и в результате возникает не объект, а человек, который чувствует, выбирает, верит, действует не как автомат, а как личность. И здесь также проявляется самое главное в научном исследовании – объективное изучение наиболее субъективных аспектов жизни; сведение к гипотезам и в конечном счете к теориям всего того, что считается очень личным, полностью внутренним, совершенно индивидуальным миром. И поскольку здесь предметом обсуждения служат эти две резко противостоящие позиции, нам приходится делать личный нравственный выбор своих ценностей. Этот выбор можно сделать заочно, решая в пользу истца и не поднимая проблемы. Можно сделать и выбор, в котором сохраняются оба приоритета, – но выбирать мы обязаны. Поэтому надо не торопиться и хорошо подумать, прежде чем отказаться от ценностей, имеющих отношение к человеку, к переживанию, к бытию в отношениях, к становлению ценностей, в которых я существую как процесс, как настоящий момент, как внутреннее субъективно живущее "Я"".
Дилемма
Итак, в современной психологической мысли имеются две противоположные точки зрения, иногда только подразумеваемые, иногда выраженные более открыто. Представленный спор этих позиций – это мои внутренние мысли: Куда мы идем? Правильно или нет описана проблема? Каковы ошибки восприятия? Если проблема на самом деле именно такова, какой она здесь представлена, должны ли мы выбрать одну из позиций? А если так, то какую? Или имеется какая-то более широкая формулировка, которая включает обе позиции, не нанося ущерба ни одной из них?
Изменение взгляда на науку
В течение года, прошедшего со времени написания предыдущего раздела, я время от времени обсуждал эти проблемы с коллегами, студентами и друзьями. Я особенно признателен некоторым из них, оказавшим влияние на мои взгляды [55]. Постепенно я пришел к мысли, что самая главная ошибка моей первоначальной формулировки заключалась в описании науки. В этом разделе я хотел бы исправить эту ошибку, а в следующем – примирить обе точки зрения без ущерба для каждой из них.
Основной недостаток, по-моему, состоял во взгляде на науку как на нечто "вне", пребывающее где-то "там", что-то написанное с большой буквы "Н", как на набор знаний, существующих где-то в пространстве и времени. Как и многие психологи, я считал науку собранием систематизированных и организованных, предварительно проверенных фактов, а методы науки рассматривал как социально одобряемые средства для накопления этой массы знаний и дальнейшей их проверки. Наука казалась мне резервуаром, в который все без исключения могут опускать свои ведра, чтобы достать воду с 99%-ной гарантией чистоты. Если рассматривать науку как нечто внешнее и безличное, может показаться разумным, что она не только величественно открывает новые знания, но и связана с обезличиванием, с тенденцией управлять, с отрицанием фундаментальной свободы выбора, с которой я встретился в опыте психотерапии. Сейчас я хотел бы рассмотреть научный подход с другой, и, надеюсь, более правильной, позиции.
Наука в человеке
Наука существует только в человеке. В каждом научном проекте имеются свое творческое начало, свой процесс и свои предварительные выводы, которые существуют в человеке или в нескольких людях. Знание – даже научное знание – это то, что субъективно принимается. Научное знание может быть сообщено только тем, кто субъективно готов принять это сообщение. Использование науки также осуществляется только людьми, которые находятся в поисках ценностей, имеющих для них смысл. Эти утверждения кратко суммируют ту смену акцентов, которую я хотел бы сделать в своем понимании науки. Разрешите мне, опираясь на эту точку зрения, проследить различные фазы научного исследования.
Творческий период
Наука начинается в человеке, который преследует свои цели, интересы и намерения, имеющие для него личное, субъективное значение. Частично цель поиска в какой-то области состоит в том, чтобы "что-то обнаружить". В результате этого человек, если он хороший ученый, погружается в соответствующий опыт, будь это физическая лаборатория, животный или растительный мир, психологическая лаборатория, клиника или что-то еще. Это погружение полное и субъективное, оно подобно погружению терапевта в психотерапию, о чем я писал ранее. Он чувствует область, которой интересуется, он живет ею. Это больше, чем просто думать о ней, – он позволяет своему организму принять ответственность и реагировать и на осознаваемом, и на неосознаваемом уровне. Он начинает чувствовать эту область более, чем он мог бы, вероятно, выразить в словах. Он организмически реагирует на нее в форме отношений, отсутствующих в его сознании.
Из этого полного субъективного погружения появляется творческая готовность, чувство направления, неясная формулировка отношений, до этого не осознанных. Затем от нее отсекается лишнее, она заостряется, более четко формулируется, и это творческое образование становится гипотезой – предположением, основанным на личной, субъективной вере. Ученый говорит, опираясь на весь известный и неизвестный ему опыт: "У меня есть предчувствие, что такие-то и такие-то отношения существуют и их существование имеет отношение к моим личностным ценностям".
То, что я описываю, выступает начальной стадией научного исследования, вероятно, его наиболее важной стадией; но именно эту стадию американские ученые, особенно психологи, склонны свести к минимуму или не замечать вообще. Ее не отрицают, а просто отбрасывают. Кеннет Спенс [56] сказал, что этот аспект науки "принимается как нечто само собой разумеющееся" [57]. Как и многое другое, что принимается как само собой разумеющееся, оно не остается в памяти. Конечно, именно в субъективном, непосредственно личном опыте лежит исток всей науки и каждого научного исследования.
Сверка с реальностью
Ученый творчески создал свою гипотезу, свою гипотетическую веру. Но зачем сверять ее с реальностью? Каждый из нас знает по опыту, что очень легко обмануть себя, поверить тому, что будет отвергнуто дальнейшим опытом. Как я могу определить, имеет ли эта гипотетическая вера действительное отношение к наблюдаемым фактам? Я могу использовать не один вид доказательств, а несколько. Чтобы быть уверенным в отсутствии самообмана, я могу ввести определенные правила предосторожности в процесс наблюдения. Я могу проконсультироваться с кем-то, кто также озабочен этим и потому изобрел полезные способы интерпретации наблюдений. Короче, я могу использовать все сложные методы, накопленные наукой. Я вижу, что изложение гипотезы с помощью операциональных терминов спасет меня от многих тупиков и неверных выводов. Я узнаю, что контрольные группы могут помочь мне избежать неправильных заключений. Я узнаю, что корреляции, t-критерии и необходимые коэффициенты, а также целый набор статистических методов также могут помочь сделать только разумные выводы.
Итак, видно, что методы науки используются по своему прямому назначению – как способ предотвращения самообмана при появлении моих творчески созданных субъективных догадок, которые возникают в результате отношений между мной и наблюдаемым материалом. Именно в этом контексте, и, возможно, только в нем, имеют место многочисленные структуры операционализма, логического позитивизма, планирования исследования, критерии значимости и др. Они существуют не сами по себе, а для того, чтобы найти соответствие между субъективным чувством, догадкой или гипотезой человека и объективной действительностью.
И даже при использовании таких строгих, точных и безличностных методов ученый производит все важные выборы субъективно. На какую из многочисленных гипотез я потрачу больше времени? Какая контрольная группа наиболее пригодна для того, чтобы избежать самообмана в этом конкретном исследовании? Насколько я использую статистический анализ? Насколько я могу доверять результатам? Каждое из этих суждений с необходимостью есть личным, субъективным суждением, свидетельствующим, что удовлетворяющая нас структура науки в основном опирается на ее субъективное использование человеком. Это наилучший инструмент из тех, которые мы когда-либо были способны изобрести, чтобы проконтролировать наше организмическое чувствование Вселенной.
Полученные данные
Если я в ходе исследования был открыт всем фактам, если я разумно выбрал и использовал все предосторожности против самообмана, то начинаю доверять полученным данным и рассматривать их как плацдарм для дальнейшего исследования и поисков.
Мне кажется, что цель самых лучших исследований в науке – предложить гипотезу, убеждение, мнение, которые наиболее удовлетворяли бы самого исследователя и казались ему надежными. Если ученый в какой-то степени пытается что-то доказать не себе, а кому-то еще (а я не раз допускал эту ошибку), значит, он использует науку для защиты от угрозы своей личности. Он не дает ей возможности играть свою действительно творческую роль – служить человеку.
Что касается полученных научных данных, то их субъективная основа проявляется в том, что иногда ученый может не поверить своим собственным результатам. "Эксперимент показал то-то и то-то, но я думаю, что это не так" – такое мнение не раз возникало у каждого ученого. Некоторые очень полезные открытия обязаны своим возникновением настойчивому неверию ученого своим собственным результатам и результатам других. В этом случае ученый, возможно, больше доверяет своим организмическим реакциям, чем методам науки. Нет сомнения, что это может привести как к серьезной ошибке, так и к научному открытию, но утверждает ведущую роль субъективного в науке.
Передача научных данных
Например, этим утром, переходя вброд коралловый риф в Карибском море, я увидел большую сонную рыбу. Так я считаю. Если бы вы, не зная о моем восприятии рыбы, также ее увидели, я почувствовал бы себя более уверенным в собственном наблюдении. Это явление известно как интерсубъектная верификация, которая играет важную роль в нашем понимании науки. Если я проведу вас (в беседе, с помощью печатного слова или действий) через те ступени, которые я прошел в исследовании, и вам тоже покажется, что я не обманул себя и на самом деле обнаружил новые отношения, значимые для моих величин, и что я прав в своем изначальном доверии к этим отношениям, то у вас появится представление о началах Науки с большой буквы. Именно в этот момент может показаться, что мы создали объективное научное знание. В действительности его не существует. Имеются лишь гипотетические убеждения, существующие субъективно в сознании многих людей. Если эти убеждения не гипотетичны, то мы имеем дело с догмой, а не наукой. Если, с другой стороны, никто, кроме исследователя, полученным данным не верит, то эти данные – либо продукт аномальной личности, проявление психопатологии, либо необычная истина, открытая гением, которому пока никто субъективно не готов поверить. Это рассуждение заставляет меня обратиться к рассмотрению той группы людей, которая может поверить гипотетическим утверждениям в каких-либо научных исследованиях.
Передача кому?
Ясно, что научные результаты могут быть переданы только тому, кто разделяет те же самые базисные правила исследования. На австралийского бушмена данные науки, касающиеся бактериологической инфекции, никакого впечатления не произведут. Он знает, что на самом деле болезнь вызывается злыми духами. Только если он также согласится с научным методом как хорошим средством, предотвращающим самообман, он, вероятно, примет эти научные данные.
Но даже среди тех, кто принял основные правила науки, начальная вера в полученные результаты научного исследования может возникнуть лишь тогда, когда налицо имеется субъективная готовность поверить. Этому можно найти много примеров. Большинство психологов готовы поверить фактам, доказывающим, что лекционная система ведет к значительному увеличению знаний, и совсем не готовы поверить, что невидимая игральная карта может быть определена с помощью экстрасенсорных способностей. Однако научные свидетельства в пользу последнего гораздо более безупречны. Подобно этому, как только появились так называемые "Айовские исследования", показывающие, что интеллект может быть значительно изменен под воздействием окружающей среды, большинство психологов не поверили этому и стали резко критиковать несовершенные научные методы. Сейчас научная доказательность этих результатов ненамного лучше, но субъективная готовность психологов поверить этому весьма очевидна. Один ученый, занимающийся историей науки, заметил, что эмпирики, если бы они существовали в то время, были бы первыми, кто не поверил данным Коперника.
Оказывается, то, верю ли я научным результатам других ученых или своим собственным, частично зависит от моей первоначальной готовности поверить в эти результаты [58]. Одна из причин, по которой мы не вполне сознаем этот субъективный фактор, заключается в том, что особенно в естественных науках постепенно были приняты и использованы огромные области экспериментального материала, где мы готовы поверить любым результатам, если в их основании лежит научная игра, организованная по соответствующим правилам.
Использование науки
Но не только происхождение, процесс и выводы научного исследования представляют собой нечто, существующее только в субъективном опыте людей. Это происходит и при использовании науки. Наука сама по себе никогда не занимается деперсонализацией, никогда не манипулирует, не контролирует. Только люди могут и будут это делать. Конечно, это очень очевидное и банальное наблюдение, однако для меня его глубокое Понимание имело большое значение. Оно значит, что использование научных результатов, полученных в области психологии личности, есть и будет делом субъективного, личного выбора – такого же выбора, как и тот, который человек делает в психотерапии. Чем более человек своими защитными реакциями закрыл для осознания сферы своего опыта, тем более он склонен выбирать антисоциальные решения. В какой степени он открыт всем стадиям своего переживания, в такой степени мы можем быть уверены, что он с большей вероятностью использует результаты и методы науки (или какие-либо другие инструменты или способности) так, чтобы они были созидательны для человека и общества [59]. Таким образом, в действительности нет грозного существа под названием "Наука с большой буквы", которое может как-то повлиять на нашу судьбу. Есть только люди. И, разумеется, некоторые из них из-за своих защитных реакций агрессивны и опасны, а современное научное знание эту агрессию и опасность усиливает. Но это – лишь часть картины. Имеются еще два важных аспекта. 1. Многие люди в значительной мере открыты своему опыту и поэтому, вероятно, социально созидательны. 2. Субъективный опыт психотерапии и связанные с ней научные исследования показывают, что индивидов можно побуждать меняться. Им можно помочь изменяться в направлении большей открытости опыту, а отсюда – в приобретении поведения, которое бы укрепляло их собственное "Я" и общество, а не разрушало их.
Короче говоря, Наука нам угрожать не может. Это могут делать только люди. Но люди, имея на вооружении средства, которые дало им научное знание способны на многие разрушения. С другой стороны, у нас уже есть субъективное и объективное знание основных принципов, с помощью которых индивиды могут достичь более конструктивного социального поведения, естественного для их организмического процесса становления.
Новое объединение
Именно это направление мысли привело меня к новой интеграции, в которой исчезает конфликт между представителями "основанного на опыте проживания" и "научного" направлений. Данное объединение, может быть, неприемлемо для других, но для меня оно в самом деле значимо. В предыдущем разделе его основные принципы в значительной степени только подразумевались, но здесь я постараюсь изложить их таким образом, чтобы обратить внимание на доказательства противоположных точек зрения.
Наука, так же как и психотерапия, и другие аспекты жизни, имеет свои корни и основана на непосредственном субъективном опыте человека. Она берет начало во внутреннем общем организмическом переживании, которое может быть передано лишь частично и весьма несовершенно. Это одна из стадий субъективного существования знания.
Именно потому, что человеческие отношения для меня особо ценны и благодатны, я вхожу в отношения, называемые психотерапевтическими, где чувства и знания сливаются в одно целостное переживание, которое скорее проживается, чем анализируется; в котором сознавание не связано с размышлением и где я выступаю скорее участником, чем наблюдателем. Но поскольку меня интересуют сложные закономерности, присущие, кажется, и Вселенной, и этим отношениям, я могу вычленить себя из этого опыта и посмотреть на него как наблюдатель, сделав себя и (или) других объектами наблюдения. Как наблюдатель, я использую все догадки, вырастающие из моего опыта проживания этих отношений. Чтобы избежать самообмана при наблюдении, создать более верную картину существующих закономерностей, я использую все правила науки. Наука – это не что-то безличное; это просто человек, который субъективно проживает другую фазу самого себя. Более глубоко понять психотерапию или любую другую проблему можно, либо существуя в ней, либо наблюдая ее в соответствии с правилами науки, или через общение этих двух видов опыта внутри самого себя. Что касается субъективного опыта выбора, то он имеет первостепенное значение не только в психотерапии, но также и при использовании человеком научного метода.
Что я сделаю со знанием, добытым с помощью научного метода, – использую ли я его, чтобы понять, увеличить, обогатить, или для того, чтобы контролировать, манипулировать и разрушать, – дело субъективного выбора, зависящего от тех ценностей, которые имеют для меня личностный смысл. Если из-за страха и защитного поведения я вытесню из моего сознания большие области опыта, я смогу увидеть только те факты, которые подтверждают мои убеждения в настоящий момент, но я буду слеп по отношению ко всем остальным фактам. Если я могу видеть только объективные аспекты жизни и не могу воспринимать субъективные, если каким-то образом я заблокировал свое восприятие и не использую полный диапазон органов чувств, то я, вероятно, буду социально разрушительным независимо от того, использую ли я как орудие разрушения знания и средства науки или власть и эмоциональную силу субъективных отношений. С другой стороны, если я открыт своему опыту и могу разрешить себе сознавать все ощущения моего сложного организма, то я, вероятно, использую себя, свой субъективный опыт и свои научные знания для подлинного созидания.
Это и есть та степень интеграции, которой я в настоящее время способен достигнуть. Это Интеграция двух подходов, сначала казавшихся противоречащими друг другу. Она не полностью решает все проблемы, поднятые в предыдущем разделе, но, кажется, указывает путь к решению. Проблема интеграции пересматривается и воспринимается по-новому благодаря тому, что существующий в данной жизни человек с его субъективностью, со всеми его ценностями принимается как основа и сущность и психотерапевтических, и научных отношений. И в начале науки также стоят человеческие отношения "Я-Ты". И в каждое из этих отношений я могу войти только как человек, обладающий субъективным опытом.
[49] Протагонист – актер в древнегреческом театре, исполнявший главные роли в трагедии или комедии. – Прим. ред.
[50] Некоторые, возможно, удивятся, что гипотезы, которые относятся к такому субъективному опыту, трактуются как предметы объективного исследования. Однако передовая психологическая мысль далеко ушла от примитивного бихевиоризма и осознала, что объективность психологии как науки опирается на ее метод, а не на содержание. Следовательно, мы можем объективно иметь дело с такими глубоко субъективными чувствами, как опасение, напряженность, удовлетворение и тому подобными реакциями при условии, что им могут быть даны четкие операциональные определения. Стефенсон в "Постулатах бихевиоризма" убедительно представляет эту точку зрения. С помощью своей Q-методики он вносит важный вклад в объективацию этого важного субъективного материала для научного изучения.
[51] Термины "научный" (scientific) и "основанный на опыте проживания" (experiential) используются для разграничения двух изложенных выше противоположных точек зрения.
[52] С.С. Стивенс (1906-1973) – американский психолог, работавший в области экспериментальной психологии (закон Стивенса). – Прим. ред.
[53] Б.Ф. Скиннер – американский психолог, представитель современного бихевиоризма – выступал с утопическими проектами переустройства общества на основе идей оперантного бихевиоризма об управлении человеческим поведением. Эти идеи вызвали резкую критику у многих ученых. – Прим. ред.
[54] О.Л. Хаксли (1894-1963) – английский писатель. Самое известное его произведение "О дивный новый мир" (1932) изображает стандартизированное, утилитарное, технократическое, бездуховное общество будущего. – Прим. ред.
[55] Я хотел бы выразить свою признательность Роберту М.Липгару, Россу Л. Муни, Дэвиду Э. Роджерсу и Юджину Стрейчу. Мне очень помогли дискуссии с ними и их опубликованные и неопубликованные работы. Мои собственные идеи так глубоко впитали их мысли и так переплелись с ними, что я затрудняюсь кого-то упомянуть особо. Я знаю только, что изложено здесь во многом идет от них через меня. Я также многое приобрел из переписки с Анной Роу и Уолтером Сметом по поводу этой работы.
[56] К. Спенс (1907-1967) – американский психолог, известный своими работами в области простых форм научения, обусловливания и мотивации.
[57] Может, будет уместно процитировать эту мысль: "...данные всех наук имеют одно и то же происхождение, – а именно, непосредственный опыт наблюдающего человека, самого ученого. То есть непосредственный опыт, начальная форма, из которой развиваются все науки, больше не считается важным для исследователя как ученого. Он просто принимает это как нечто само собой разумеющееся и затем переходит к задаче описания случившихся событий, выявления и формулирования природы отношений, имеющихся между ними". – К.W. Spenсе. Psychological Theory. Ed. by M.M. Marx (New York Macmillan, 1951), p.173.
[58] Одного примера из моего собственного опыта может быть достаточно. В 1941 году научная работа, проведенная под моим руководством, показала, что будущее подростков-правонарушителей лучше всего предсказывалось мерой реалистичности их понимания и принятия себя. Я использовал приблизительные измерения, но они дали более верное предсказание, чем измерение семейного окружения, наследственных способностей, социальной среды и т.п. В то время я был просто не готов поверить этим результатам, потому что, как и большинство психологов, верил, что будущая преступность зависит от таких факторов, как эмоциональный климат в семье и влияние сверстников в группе. Только постепенно, с развитием и углублением моего опыта в психотерапии, я попробовал поверить в результаты этого и более поздних исследований (1944), которые их подтвердили. Оба эти исследования изложены в статье "The role of self-understanding in the prediction of behaviour" by C.R. Rogers, B.L. Kell and H. McNeilg. Consult. Psychol., 12, 1948, pp. 174-186.
[59] В более полном виде я дал разумное объяснение этой точки зрения в другой статье этой книги, "Toward a Theory of Creativity".