Представления Л.С. Выготского о связи мышления и речи имеют очень широкий контекст, и рамкой для их существования выступает «человек в мире», причём человек свободный в мире неопределённом. Свобода человека, помноженная на неопределенность мира, казалось бы, дезориентирует любого, кто пытается понять это умножение. Однако идея культуры и идея человека как живого существа выступают средствами осуществления категоризации для достижения относительного понимания. Субъектом мышления и речи выступает человек в мире, живой человек. Его живость и жизненность обнаруживается в переживаниях, которые неслучайно есть свидетельство жизни, поскольку понятийным мышлением он осуществляет категоризации мира при личностном и личном отношении к миру, а, следовательно, и к себе. Мышление и речь оказываются конститутивными процессами по отношению к переживанию, которое само генетически укоренено в действии, а слово есть интегрирующее средство–эмбрион по отношению к богатейшей внутренней феноменологии. Это нуждается в соответствующей экспликации, осуществить которую целесообразнее с опорой на историю мысли по данному вопросу.

Уже Аристотель выдвигает важную идею для понимания психофизиологических основ и генезиса переживания, когда говорит, что ощущение какого–либо предмета возникает только при движении органа чувств по этому предмету (или наоборот - при движении предмета по органу чувств). Ученик и последователь Аристотеля Аристоксен пошёл дальше и с движением связал проблематику онтологии души. Он утверждал, что душа есть не что иное, как напряжённость, ритмическая настроенность телесных вибраций (см.: [1, с.327]). Интересны в этой связи современные указания на то, что филогенез психики человека также обусловлен двигательной активностью первобытных людей, охотников, прежде всего: «Идеальное удвоение мира у первых сапиенсов, видимо, базировалось на сумме образов, возникающих в движении и обслуживающих его» [2, с.189]. В плоскости движения следует искать и истоки знаково-символической организации психики, магического пласта сознания: «Модель телесного действия, порождающего из себя образы и знаки, очерчивает ядро древнейшего психокультурного комплекса, который до сих пор дает основу для массы практик и верований. В их основе - убеждение в способности с помощью всевозможных манипуляций воздействовать на людей и природу» [2, с.189].

Б. Спиноза пояснял данную мысль, отмечая, что сущность круга дана (и одновременно постигается) актом его вычерчивания. И у Р. Декарта имеется допущение, что всё, что мы видим и чувствуем, переживаем, есть страсти давно исчезнувших действий, какие–то отражения давно «умерших действий» (по: [3, с.142]). Здесь просматриваются мотивы современного представления о возникновении понятия формы и других свойствах предмета через манипуляции с ним, а также представления об идеомоторных актах, которые отражают механизм многих психических функций и переживаний, когда они рассматриваются как свернутые во внутренний план действия, и, наоборот, психические функции и переживания сопровождаются соответствующими непроизвольными движениями. Т.е. «предметно–практические действия составляют фундамент, на котором строятся и развиваются когнитивные действия» [4, с.133]. Движение рождает образ, необходимый для понимания предмета или ситуации, для ориентировки и переживания.

По замечанию А. Пуанкаре неподвижное существо не могло бы построить геометрию. Не случайно ведь наглядно–действенное мышление предваряет возникновение конкретно–образного и словесно-логического видов мышления. Рука «учит» глаз, а образ действия превращается в понятие, т.е. язык движений предшествует, выступает базой для формирования речи. Но предметное действие имеет смысл, оно есть реализация некоего отношения субъекта к данному предмету, следовательно, это действие связано, образует единство с переживанием, причем не только с его «отношенческой», но и с операциональной, действенной стороной. Эмоционально–действенный параметр психической жизни (образ и действие) трансформируется, а в известном смысле и просто обнаруживается, при использовании соответствующего слова (понятия). Сущностное единство действия, образа, слова дано в переживании. Движение как форма активности, действие как форма движения, зафиксированные мыслеобразом (понятием), представляют собой наиболее жизненный, наиболее очевидный «остов» переживания.

Данная логика рассуждений о роли движений во внутренней феноменологии человека, инициированная Аристотелем, имеет от‑ несённость к одной из острых проблем изучения субъективности - психофизической проблеме. Её разрешение предложено А.Н. Леонтьевым через принцип деятельности, согласно которому конкретная связь психических и физических явлений возникает в предметном действии, благодаря которому имеет место «отнесённость ощущений к внешнему миру» [5, с.134], а мир обретает для человека предметность. Акт опредмечивания, в этой связи, является основным механизмом, создающим психофизическое единство. Но есть ещё и предметность Другого человека, которая не является производной от предметной деятельности, как полагал А.Н. Леонтьев, а сама производит эту предметную деятельность. Как показала М.И. Лисина [6], отношения людей первичны по отношению к практическим связям с миром и сами обусловливают практическую деятельность. Деятельность в теории А.Н. Леонтьева оказывается безличной сущностью, а принцип деятельности не соотносим с проблемой личности [7]. Это противоречит видению гуманитарной психологией свободной личности и человека как духовного существа.

Сворачивание действия, как аспект интериоризации, по сути (по психологическому механизму) выступает очень близким к другого рода «сворачиванию» - обобщению какой–либо группы признаков при помощи слова–понятия. Скорее всего, данные процедуры, несмотря на очевидные различия, имеют генетическое родство и выступают образно–логической основой переживания. Не случайно Дж. Брунер на сакраментальное «Что было вначале - слово или дело?» отвечает: логос и праксис культурно неразделимы. Культурная позиция действования вынуждает быть рассказчиком [8].

Взаимопревращение действия и страсти прекрасно понимал Декарт: «страсть в отношении к чему–либо есть всегда действие в каком–либо другом смысле» (цит. по: [1, с.216]). Переживание как особая разновидность и форма активности, деятельности, движения, действия, должно иметь для своего осуществления средство, слово, например, которое есть функциональный орган, который, в свою очередь, по А.А. Ухтомскому, Н.А. Бернштейну и есть действие, даже живое существо. Т.е. слово и действие как живые существа - это не просто метафоры. И само переживание, следовательно, может выступать органом других переживаний, превращать одни формы бытия в другие (живое порождает жизнь). Пространство бесконечного взаимного превращения органов переживания есть динамическая смысловая система, которую Выготский называл сознанием, а Сознание - переживанием переживания.

Трактовка действия как прообраза, как внешней формы осознания и переживания даёт основания рассуждать о свободе воли человека. Неслучайно Аристотель - один из первых в античной этике, кто поставил вопрос о свободе воли, причём на основе понимания генезиса произвольного действия: т.к. принцип действия заключён в самих людях, они сами ответственны за совершённые действия [9, с.172]. В этом смысле человек есть субъект и действий, и переживаний как внутренних действий.

слово как знак не ограничивается простым указанием на предмет. Говоря слово «диван» мы не просто обозначаем элемент домашней обстановки с определенными свойствами, но, что принципиально в контексте нашего рассмотрения, данное слово также содержит характер действия, маршрут движения, т.е. способ обращения (движение взгляда, движение образа, кинестетические ощущения от взаимодействия и т.п.). Применение слова не только номинативно, но и функционально, благодаря чему мы и можем говорить, что слово есть средство переживания. Возникает ситуация, как при переживании картины: внимательно её рассматривая, человек перемещается в её пространстве. слово продуцирует образ, задаёт пространство внутреннего движения.

Но слова могут актуализировать образы тех действий, которые в заданном контексте человеку представляются не эффективными, или не имеющими ничего общего с его потребностями, смыслами, ценностями. слово становится пустым, превращается в симулякр. Переживание не возникает, или возникает бессмысленность, отчаяние, пустота. В предельном случае мир человека, созданный такими словами, становится не пригодным для жизни.

слово в переживании имеет различный способ бытия. Возвращаясь к предметности деятельности А.Н. Леонтьева, необходимо указать, что она вне «предметности» Другого, т.е. живой соотнесённости с ним, есть путь к психологическому отчуждению, несвободе, психологическому рабству от вещных отношений. Тогда средства деятельности и переживания теряют свою жизненность, сужается их смысловое пространство и возможность обратимости. язык по М. Хайдеггеру, - дом бытия. Если рефлексивно не переживать язык, не внимать его звучанию, не понимать его многообразности и историчности, пространства его бытия «между», как поддерживающую связь людей, то человек оказывается бездомным. Средства вне нравственных оснований становятся самодовлеющими, значения заглушают смыслы, слово становится мёртвым, однозначным, в нём нет подвижности смысла, нет множества, о котором писал Выготский, оно, поэтому, не содержит живой действенной силы для человека.

По В.П. Зинченко «механизмы интериоризации и экстериоризации имеются в аффективно–эмоциональной, личностной сфере, где наблюдаются переходы от содействия к сочувствию, сопереживанию, порождению новых жизненных смыслов и замыслов, а от них - к самостоятельным, свободным и ответственным действиям - поступкам» [10, с.197]. Т.е. переживание (неотчуждённое, человеческое), во–первых, опосредствовано, во-вторых, рефлексивно, в-третьих, «завязано» на соучастии в жизни Другого. Таким образом, оно присуще человеку как субъекту поступания.

Логика движения значений и логика движения смысла не совпадают. Пресловутая «игра словами», красноречие - только флирт человека с языком, просто интеллектуальная поза, а не движение в пространстве смысла, не игровое (спонтанное, включённое, творческое) переживание языковыми средствами. «Забота», которой человек охватывает мир, противостоит отчуждению именно в силу смысловой насыщенности языка, подвижности и противоречивости этих смыслов, ограниченности, конкретности значения и открытости, полицентричности смыслового содержания. Знаменитые строчки «Когда б вы знали, из какого ссора / Растут стихи, не ведая стыда» - пример смысловой подвижности («растут»), когда даже «ссор» может стать поэтическим, использоваться в работе переживания как средство самотворения. Многообразие имеет место в игровом переживании как свободном, творческом использовании средств ради превращения своего отношения к ситуации, к жизни, ради самопревращения. язык как «дом бытия» — это всё же не само бытие. Вне языка (и других семиотических систем) генез переживаний немыслим, но онтологически переживание есть бытие человека.

«Теперь душа моя - как дом, / Откуда вынесли ребёнка» - пишет поэт Д. Кедрин. Человек прекрасно в этом случае использует язык формально–логически, но переживает то же, что и герой Л. Толстого Иван Ильич: «в общественном мнении я шёл на гору, и ровно настолько из–под меня уходила жизнь».

В его жизни разошлись по разным углам слово, дело и смысл. Забота оказалась парализованной неподвижностью смысла, когда нравственные дилеммы перестали восприниматься (Иван Ильич жил удобной, но «пустой» в нравственном отношении жизнью), тем самым произошла ампутация самого предмета человеческого переживания. Переживание как процесс при таком образе жизни оказывается как бы сужающимся. Жизнь как путь, переживание как процесс завершаются, застывают. Жизнь становится отдалённой от субъекта, или даже чужой. «Дырявое бытие» - такой образ дарит нам М.К. Мамардашвили, когда характеризует жизнь без нравственного усилия. смысл и может только существовать, что на границе с другим смыслом, в борьбе с ним. Борьба (драма, игра?) как динамика смысловой реальности, как иерархизация предметов заботы - одна из главных характеристик неотчуждённого переживания.

Изменчивость и неопределённость вызывают самогенериру‑ ющую активность свободной системы, а слово используется как средство. Для свободной личности становится естественным автопоэзис, саморазвитие, в котором орган не абсолют, а инструмент в игре сил. Орган служит для субъекта усилителем его сущностных сил. Культурное (искусственное) развитие становится естественным. «Развитие - норма», а не «норма развития», как подчёркивает В.П. Зинченко. Такое развитие противоестественно для детерминированной (инстинктами, рефлексами, ролями) системы, но оказывается сущностным для свободного человека.

Таким образом, выросшее из движения и «оплодотворённое» живительной связью с Другим слово является знаком и наполненным смыслами символом. Это - живое слово. Оно - не просто указывает на предмет или явление, но и содержит потенциал активности, имеющей смысл в межличностном пространстве, а в этой связи - и в переживании. Выготский говорил о культурном развитии человека, а не просто о социализации. Культура всегда связана со смыслом, её даже определяют как «царство смыслов», в котором только и возможна свобода. Множественность смыслов, стоящих за словом–символом, есть проблема для субъекта, которая может дезориентировать, а в другой своей презентации она выступает как пространство возможностей. социализация приобщает к цивилизации, но часто её плоды оказываются чуждыми человеку. Не случайно чёткое определение О. Шпенглером цивилизации как омертвевшей культуры. Живое знание есть переживаемое знание, позволяющее живое движение выразить в слове и использовать как средство развития осмысленности жизни, как средство расширения культурного (жизненного) пространства, овладения им (у О. Мандельштама: «Взять в руки целый мир, как яблоко простое»), как средство овладения собой, превращения себя в Нового Человека, который был предметом мечтаний Л.С. Выготского.

Литература

1. Зинченко В.П. Сознание и творческий акт. — М.: Языки славянских культур, 2010. - 592 с.
2. Шкуратов В.А. Историческая психология. — М.: смысл, 1997. - 505с.
3. Мамардашвили М.К. Картезианские размышления. — М.: Прогресс, 1993. - 352с.
4. Зинченко В.П. Посох Осипа Мандельштама и Трубка Мамардашвили. К началам органической психологии. — М.: Новая школа, 1997. - 336с.
5. Леонтьев А.Н. Избранные психологические произведения: В 2–х т. Т. II. — М.: Педагогика, 1983. - 320с.
6. Лисина М.И. Формирование личности ребенка в общении. — СПб: Питер, 2009. - 320с.
7. Петровский В.А. Психология неадаптивной активности. — М.: Горбунок, 1992. - 289с.
8. Bruner, J. Acts of meaning / J. Bruner. — Cambridge, MA: Harvard University Press, 1990. - 179p.
9. Иванов В.Г. История этики древнего мира. — Л.: Изд–во ЛГУ, 1980. — 224 с. 10. Зинченко В.П. Психологическая педагогика. Материалы к курсу лекций. Часть I. Живое Знание. — Самара: Изд–во Самарского гос. пед. ун–та, 1998. - 216с.