«Самоанализ»

Эпизодический самоанализ

Глава 6

Эпизодически анализировать себя сравнительно легко, и иной раз это приносит немедленные плоды. В сущности, это то же самое, что делает каждый искренний человек, пытаясь объяснить истинные мотивы, стоящие за его чувствами и поступками. Ничего не зная или мало что зная о психоанализе, человек, влюбившийся в привлекательную или состоятельную девушку, может спросить себя, не играют ли тщеславие или деньги какую-то роль в его чувстве. Человек, отказавшийся от своего верного мнения и уступивший жене или коллегам в споре, может спросить себя, почему он уступил: потому ли, что был убежден в незначительности предмета спора, или потому, что испугался возникавшей борьбы. Я полагаю, что многие люди, даже те, которые склонны полностью отвергать психоанализ, исследовали себя подобным образом.

Основная сфера применения эпизодического самоанализа - это не сложные и запутанные особенности невротической структуры характера, а грубый, явный симптом, конкретное и обычно острое нарушение, которое либо поражает человека своей необычностью, либо непосредственно привлекает к себе внимание тем, что причиняет страдание. Так, в примерах, приведенных в этой главе, речь идет о функциональных головных болах, остром приступе тревоги, страхе адвоката перед публичными выступлениями, остром функциональном расстройстве желудка. Но и поразительное сновидение, забывание назначенной встречи или непомерное раздражение из-за мелкого обмана точно так же могут вызвать желание понять себя или. точнее, обнаружить причины, стоящие за этими явлениями.

Эта особенность может показаться несущественной, но в действительности она выражает важное различие между эпизодическими попытками преодолеть проблему и систематической работой над собой. Целью эпизодического самоанализа является Осознание факторов, вызвавших данное нарушение, и их устранение. Здесь может также иметь место и более общий мотив - желание быть лучше подготовленным к преодолению жизненных трудностей, но даже если он и играет определенную роль, то все же ограничен желанием испытывать меньше проблем из-за страхов, головных болей или иных неудобств. Такое желание противоположно более глубокому и более позитивному желанию - максимально развить свои способности.

Как будет видно из следующих примеров, нарушения, которые вызывают попытку исследования, могут быть острыми или постоянными. Они могут быть следствием актуальных проблем, присущих данной ситуации, или же проявлениями хронического невроза. Удастся ли их устранить с ходу или только в результате более интенсивной работы, зависит от факторов, которые будут обсуждаться в дальнейшем.

По сравнению с систематическим самоанализом эпизодический анализ не требует столь многих предварительных условий. Для эпизодического анализа достаточно обладать некоторыми психологическими знаниями, причем не обязательно почерпнутыми из книг; они могут быть получены также из повседневного опыта. Единственным необходимым требованием является готовность верить в то, что бессознательные факторы могут обладать достаточной силой, чтобы дезорганизовать всю личность. Или, выражаясь в негативной форме, нельзя слишком легко довольствоваться находящимися под рукой объяснениями нарушения. Например, человеку, слишком расстроенному тем, что его на десять центов обсчитал водитель такси, не следует довольствоваться убеждением, что никому не нравится быть обманутым. Человек, страдающий от острой депрессии, должен скептически отнестись к объяснению своего состояния событиями в мире. Вошедшее в привычку забывание условленных встреч плохо объясняется чрезмерной занятостью.

Особенно легко отбросить в сторону те симптомы, которые по своему характеру не относятся к явно психическим, как-то: головные боли, расстройства желудка или усталость. Как правило, можно наблюдать две противоположные установки по отношению к таким расстройствам, и каждая из них в равной мере является крайней и односторонней. Первая установка заключается в автоматическом приписывании головной боли погодным условиям, усталости - чрезмерной работе, а расстройств желудка - недоброкачественной пище или язве. Возможность того, что к этим нарушениям причастны психические факторы, даже не рассматривается. Такая установка может формироваться из-за полнейшего невежества, но она также составляет характерную невротическую тенденцию у лиц, которые не могут даже допустить мысль о каком-либо недостатке в себе или о своей неуравновешенности. На другом полюсе находятся те, кто убежден, что любое нарушение по своему происхождению является психическим. Для таких людей и речи не может быть о том, что они могли устать из-за чрезмерной лихорадочной работы или заболеть из-за сильнейшей инфекции. Они не допускают мысли, что какой-то внешний фактор может оказать на них воздействие. А если у них возникает какое-либо нарушение, то лишь потому, что они сами ею допустили; и если симптом по своему происхождению психический, то это значит, что в их власти его устранить.

Излишне говорить, что обе эти установки имеют характер навязчивости, а наиболее конструктивная установка находится где-то между ними Мы можем чувствовать искреннюю озабоченность положением дел в мире, но такая озабоченность должна побуждать нас к действию, а не к депрессии. Мы можем чувствовать усталость из-за тяжелой работы и слишком короткого сна. У нас могут быть головные боли из-за плохого зрения или мозговой опухоли. Разумеется, никакой физический симптом не следует приписывать исключительно психическим факторам до проведения тщательного медицинского обследования. Важный момент состоит в том. что при всем уважении к правдоподобным объяснениям следует также внимательно исследовать и свою эмоциональную жизнь, И даже при заболевании гриппом может оказаться полезным, после того как приняты должные медицинские меры, поднять вопрос о том. не присутствуют ли здесь некие бессознательные психические факторы, снижающие сопротивление инфекции или затрудняющие выздоровление.

Если иметь в виду эти общие соображения, то я думаю, что следующие примеры достаточно наглядно обрисуют проблемы эпизодического самоанализа.

Джон, добродушный бизнесмен, пять лет состоявший в счастливом браке, страдал от неясной внутренней напряженности и "чувства неполноценности"; в последние годы у него появились головные боли, возникающие время от времени без какой-либо явно выраженной органической причины. Он никогда не подвергался анализу, но был достаточно знаком с психоаналитическим способом мышления. Позднее он обратился ко мне для анализа довольно запутанного невроза характера, причем одним из факторов, убедившим его в возможной ценности психоаналитической терапии, явился собственный опыт самостоятельной работы.

Он приступил к анализу своих головных болей во многом случайно. Однажды с женой и двумя друзьями он отправился смотреть музыкальную комедию, и во время спектакля у него разыгралась головная боль. Это показалось ему странным, так как до похода в театр он чувствовал себя хорошо. Сначала, не без некоторого раздражения, он приписал свою головную боль тому, что пьеса оказалась плохой и вечер был потерян, но вскоре подумал, что головная боль не возникает из-за плохой пьесы. После этого и пьеса стала казаться не такой уж плохой. Безусловно, она не шла ни в какое сравнение с пьесой Шоу, которую он бы предпочел. И вот эти-то последние слова - "он бы предпочел" - и застряли в его голове. В этот момент он ощутил вспышку гнева и увидел некую связь. Он вспомнил, как уступил в споре, когда выбирали пьесу, считая, что должен быть славным малым и для него это совершенно не важно. Очевидно, однако, что это имело для него определенное значение, и в глубине души он был возмущен тем, что его заставили. Вместе с этим осознанием прошла и головная боль. Он понял также, что головная боль подобным образом возникла у него не впервые. Так, например, он терпеть не мог играть в бридж, но каждый раз уступал уговорам.

Он был поражен, обнаружив связь между вытесненным гневом и своими головными болями, но предпочел больше не думать об этом. Однако спустя несколько дней ранним утром он проснулся от сильнейшей головной боли. Прошлым вечером он присутствовал на общем собрании своей организации. После этого выпивали, и первое, что пришло ему в голову, что, наверное, он переборщил с выпивкой. С этой мыслью он повернулся на другой бок и постарался снова заснуть, но не смог. Его раздражала муха, жужжавшая возле лица. Вначале раздражение было едва заметным, по вскоре переросло в сильный гнев. Неожиданно он вспомнил недавний сон: кусочком промокашки он раздавил двух домашних клопов; промокательная бумага была вся в мелких дырках, образовавших правильный узор.

Это напомнило ему о папиросной бумаге, которую он складывал для вырезания узоров, будучи ребенком. Тогда он был пленен получаемой красотой. В его памяти всплыло одно воепоминание: он показывает узор из бумаги матери, ожидая от нее восхищения, но в ответ встречает лишь рассеянный взгляд. Промокательная бумага напомнила ему затем о собрании, на котором он сидел с отсутствующим видом, рисуя карикатуры на председателя и его оппонента. И тут слово "оппонент" прямо-таки поразило его, потому что в сознании он не считал этого человека оппонентом. На голосование была вынесена резолюция, по поводу которой он испытывал какое-то смутное беспокойство. Но у него не было никаких серьезных возражений против нее. Поэтому замечание, которое он высказал, было не по существу. Оно было слабым и не произвело никакого впечатления. И только теперь он понял, что в результате принятого решения на него переложат массу скучной и утомительной работы. Это было сделано так ловко, что в тот момент данное обстоятельство от него совершенно ускользнуло. При этой мысли он внезапно рассмеялся, осознав смысл раздавленных клопов. Председатель и "оппонент" - они были такими же отвратительными кровопийцами, как клопы. То есть так же, как он боялся клопов, он боялся и этих "эксплуататоров". Что ж, он отомстил им, пусть даже и во сне. И головная боль снова исчезла.

В трех последующих случаях, как только начиналась головная боль, он искал скрытый гнев, находил его, и головная боль исчезала. После этого головные боли вообще прекратились.

Прослеживая этот опыт, прежде всего поражаешься легкости процесса по сравнению с достигнутым результатом. Но чудеса в психоанализе столь же редки, как и в любом другом деле. Насколько легко может быть устранен симптом, зависит от его функции в целостной структуре. В данном случае головные боли не приобрели никакой дополнительной роли, например мешать Джону в делах, которых он боялся или не хотел делать или которые служили бы средством продемонстрировать другим, что они его обидели, или причинили боль, или являлись бы основой для требования к себе внимания и уважения. Если бы головные боли или любой другой симптом приобрели важные функции, подобные этим, то их излечение потребовало бы долгой и проницательной работы. Такому человеку пришлось бы проанализировать все потребности, которым они служили, и они, вероятно, не исчезли бы до тех пор, пока работа не была бы практически завершена. В случае Джона головные боли не приобрели ни одной из таких функций и, вероятно, происходили просто от напряжения, вызванного подавленным гневом.

Избавление от головных болей было немалым достижением, но мне кажется, что мы склонны переоценивать значение таких грубых, явных симптомов и недооценивать значение менее ощутимых психических расстройств, в нашем случае таких, как отчужденность Джона от собственных желаний и мнений и его внутренний барьер в отстаивании своих прав. На эти расстройства, которые, как оказалось позднее, играли чрезвычайно важную роль в его жизни и развитии, проделанная им работа совершенно не повлияла. Все ограничилось тем, что он стал в некоторой степени лучше распознавать признаки нарастающего гнева и избавился от симптоматических головных болей.

На самом деле каждый из проанализированных Джоном случаев мог дать для осознания гораздо больше. Так, в его анализе возникшего во время музыкальной комедии гнева было множество вопросов, которые он не сумел затронуть. Каков был истинный характер его отношений с женой? Было ли их согласие, которым он так гордился, обусловлено лишь уступчивостью с его стороны? Главенствовала ли над ним жена? Или же он просто был чрезмерно чувствителен ко всему, что могло напоминать принуждение? Далее, почему он подавлял свой гнев? Было ли это необходимо из-за навязчивой потребности в любви и привязанности? Боялся ли он упреков со стороны жены? Или он был вынужден поддерживать у себя образ человека, никогда не расстраивающегося по "пустякам"? Боялся ли он, что ему пришлось бы отстаивать свои желания? Наконец, действительно ли он был зол на других лишь за то, что они отклонили его предложение, или винил себя за то, что сразу же уступил из-за собственной слабости?

Анализ гнева, последовавшего после общего собрания на работе, тоже мог бы выявить новые проблемы. Почему он не был начеку в борьбе за собственные интересы, когда вдруг возникла опасность? С другой стороны, может быть, он боялся бороться за свои интересы? Или же его гнев имел такие размеры (раздавленные клопы), что безопаснее было подавить его полностью? Кроме того, не подвергли он себя эксплуатации своей чрезмерной уступчивостью? Или не воспринимал ли он как эксплуатацию то, что на самом деле было всего лишь законным ожиданием сотрудничества с ним? Далее, как относиться к его желанию производить впечатление на других (воспоминание, как он ждал восхищения от своей матери)? Была ли неудачная попытка произвести впечатление на своих коллег важным элементом его гнева? И, наконец, до какой степени он был неспособен постоять за себя? Ни одной из этих проблем он не коснулся. Джон оставил этот вопрос, когда открыл влияние подавленного гнева, направленного на других.

Второй пример описывает случай, который впервые побудил меня рассмотреть возможность самоанализа. Гарри был врачом. Он обратился ко мне за психоаналитической помощью в связи с приступами панического страха, которые он пытался снять, принимая кокаин и морфий. Время от времени у него возникали также эксгибиционистские побуждения. Вне всякого сомнения, у него был тяжелый невроз. После нескольких месяцев лечения он уехал отдыхать и в это время самостоятельно проанализировал приступ тревоги.

Начало этого фрагмента самоанализа было совершенно случайным, так же как и в случае с Джоном. Отправной точкой самоанализа послужил сильный приступ тревоги, внешне вызванный реальной опасностью. Гарри со своей девушкой взбирался на гору. Восхождение требовало значительных усилий, но было неопасным до тех пор, пока не поднялась метель и не опустился густой туман. Гарри почувствовал одышку, сердце отчаянно колотилось. Он запаниковал и даже принял решение передохнуть. Он не придал особого значения этому инциденту, приписав приступ беспокойства своей усталости и реальной опасности. Кстати, вот вам пример того, как легко мы можем довольствоваться неверными объяснениями, если сами того хотим, ибо Гарри был физически сильным человеком и никогда не трусил, оказавшись в критической ситуации.

На следующий день молодые люди решили пройти по узкой тропинке, шедшей вдоль крутой скалистой горы. Девушка шла впереди. Гарри поймал себя на желании столкнуть ее вниз со скалы, и у него опять началось сердцебиение. Он пришел в ужас при мысли об этом. И ко всему прочему, девушка ему нравилась. Неожиданно ему вспомнилась "Американская трагедия" Драйзера, в которой парень топит свою девушку, чтобы от нее избавиться. Затем он подумал о вчерашнем приступе и припомнил сходный импульс, который тогда ощутил в себе. Он был мимолетным, и ему сразу же удалось его сдержать. Однако он отчетливо помнил возраставшее раздражение против девушки непосредственно перед приступом и внезапную волну дикой ярости, которую он подавил.

То есть приступ тревоги имел следующий смысл: импульс ярости проистекал из конфликта между внезапной ненавистью, с одной стороны, и его искренней любовью к девушке — с другой. Он почувствовал облегчение и, кроме того, был горд собой из-за того, что проанализировал первый приступ и остановил второй.

В отличие от Джона Гарри сделал шаг дальше, потому что он встревожился, поймав себя на ненависти и побуждении убить девушку, которую любил. Он задал себе вопрос, почему у него вдруг появилось желание убить ее. И ему тотчас вспомнился их разговор накануне утром. Девушка восхищалась умением одного из своих коллег ладить с людьми и быть обаятельным хозяином на вечеринках. Это, однако, не могло вызвать в нем такую сильную враждебность. Но стоило ему вспомнить об этом, как он почувствовал нарастающий гнев. Была ли это ревность? Но ведь никакая опасность потерять ее ему не грозила. Правда, ее коллега был выше его ростом и не был евреем (в обоих этих пунктах он был чрезмерно чувствительным). Что касается умения ладить с людьми, то и у Гарри этого нельзя было отнять. Пока его мысли беспорядочно блуждали, он забыл о своем гневе против девушки и сосредоточил внимание на сравнении себя с этим коллегой. Затем ему вспомнилась одна сцена детства. В возрасте четырех или пяти лет он пытался взобраться на дерево, но не смог. Его старший брат, легко с этим си вившись, сидел наверху и насмехался над его тщетными усилиями. За этим сразу же ярко представилась другая сцена: мать хвалит не его, а брата. Старший брат всегда и во всем опережал его. Должно быть, та же самая вещь привела его в ярости и вчера: он до сих пор не мог выносить, когда в его присутствии хвалили другого. Вместе с этим инсайтом исчезло cm пряжение, он легко взобрался на гору и вновь почувствовал глубокую нежность к девушке.

По сравнению с первым примером Гарри в одном отношении достиг большего, а в другом - меньшего. Несмотря более поверхностный самоанализ Джона, он тем не менее сделал один шаг, которого не сделал Гарри. Джон не успокоил объяснив только одну конкретную ситуацию: он осознал возможность того, что все его головные боли могли возникать из-за подавления гнева. Гарри же не пошел дальше анализа данной ситуации. Ему и в голову не пришло поинтересоваться, имеет ли его открытие отношения к другим приступам тревоги. С другой стороны, инсайт, которого достиг Гарри, был гораздо глубже, чем у Джона. Признание в себе смертоносного побуждения было реальным эмоциональным перебиванием. Он нашел по крайней мере намек на причину своей враждебности и осознал тот факт, что оказался в тисках конфликта, Во втором случае также вызывает удивление множество незатронутых вопросов. Допустим, что Гарри раздражался когда при нем хвалили другого. Но чем тогда объяснить интенсивность его реакции? Если похвала была единственным источником его враждебности, то почему она создавала для него столь большую угрозу, вызывая импульс к насилию? Не находился ли он в тисках чрезмерного и уязвимого самолюбия? А если так, то какие недостатки ему приходилось так тщательно скрывать? Соперничество с братом, конечно, бы, важным фактором в его развитии, но недостаточным для объяснения. Другая сторона конфликта, природа его преданности девушке, совершенно не затронута. Нуждался ли он главным образом в ее восхищении? И какая степень зависимости присутствовала в его любви? Имелись ли иные источники враждебности к ней?

Третий пример относится к анализу своего рода "страха сцены". Билл, здоровый, сильный, образованный и преуспевающий адвокат, консультировался у меня по поводу страха высоты. Его мучил повторяющийся ночной кошмар, в котором его сталкивали с моста или башни. Он чувствовал головокружение, сидя в первом ряду балкона в театре или выглядывая из окна с высокого этажа. Он также иногда чувствовал панику перед появлением в суде или встречей с важным клиентом. Он происходил из бедной семьи и боялся, что не сумеет сохранить достигнутого положения. Его не покидало чувство, что он просто-напросто блефует и что рано или поздно об этом все равно узнают. Он не мог объяснить этот страх, потому что считал себя таким же образованным и умным, как и его коллеги; он был хорошим оратором и обычно мог убедить других своими аргументами.

Так как он говорил о себе вполне откровенно, всего за несколько сеансов нам удалось увидеть контуры конфликта между его честолюбием, настойчивостью, стремлением произвести впечатление на других, с одной стороны, и его потребностью сохранять видимость добродушного, искреннего парня, который лично для себя ничего не хочет, — с другой. Ни одна сторона конфликта не была глубоко вытеснена. Он просто не сумел осознать силу и противоречивый характер этих стремлений. Но однажды, когда эти стремления оказались в центре внимания, ему стало совершенно ясно, что он действительно блефовал. Затем он спонтанно провел связь между этим непреднамеренным обманом и головокружением. Он увидел, что страстно желает достичь высокого положения в жизни, но нe смеет признаться самому себе в своем честолюбивом желании. Он боялся, что если другие поймут, насколько он честолюбив, то обязательно помешают ему достичь цели, а может быть, и "столкнут вниз". Поэтому ему приходилось играть роль эдакого веселого и доброго парня, для которого деньги и престиж значат в жизни не так уж много. Тем не менее, будучи человеком честным, он смутно сознавал некий обман, который в свою очередь вызывал у него страх разоблачения. Этого прояснения оказалось достаточно, чтобы устранить его головокружения, представлявшие собой своеобразный перевод его страхов на язык физических проявлений.

Затем ему пришлось покинуть город. Мы не касались его страхов перед публичными выступлениями и встречами с определенными клиентами. Я советовала ему понаблюдать и подумать, чем вызывался этот страх, когда он усиливался и когда ослабевал.

Некоторое время спустя я получила от него отчет. Сначала он думал, что его страх возникал, когда вопрос или используемые аргументы были довольно спорными. Но поиски в этом направлении увели его недалеко, хотя он ясно чувствовал, что не был абсолютно не прав. Затем он допустил в работе серьезную оплошность, которая, однако, оказалась для него полезной, чтобы разобраться в самом себе: он не очень аккуратно подготовил судебное заключение, но не слишком тревожился по поводу представления его в суде, поскольку знал, что судья был не слишком придирчив. Но вскоре выяснилось, что этот судья заболел, а вместо него назначен другой, строгий и непреклонный. Он пытался успокоить себя мыслью, что второй судья не такой уж суровый или искусный, но это не уменьшило его тревоги. Тогда он подумал о моем совете и постарался дать свободу своим мыслям.

Сначала он представил себя ребенком, испачканным с головы до пят шоколадным тортом. Это совершенно сбило его с толку, но затем он вспомнил, как его собирались наказать, но он "вышел сухим из воды", потому что был очень "находчивым", и мать только посмеялась над ним. Эта тема осталась. Возникло несколько воспоминаний о том, как он не был готов к урокам, но ухитрялся "проскочить". Затем он вспомнил об учителе истории, которого тогда ненавидел. Он до сих пор ощущал эту ненависть. Класс писал сочинение на тему о Французской революции. Раздавая работы, учитель покритиковал его за то, что его сочинение изобиловало высокопарными фразами, но было лишено твердых знаний; он процитировал одну из этих фраз, и все разразились смехом. Билл испытал острое унижение. Учитель английского языка всегда восхищался его стилем, но учитель истории оказался невосприимчив к его обаянию. Эта фраза, "невосприимчив к его обаянию", очень удивила его, потому что он имел в виду "невосприимчив к его стилю". Это не могло не показаться ему забавным, потому что именно слово "обаяние" и выражало истинный смысл. Конечно же, судья был похож на учителя истории, то есть был невосприимчив к его обаянию, вернее, к его краснобайству. Так оно и было. Он действительно привык полагаться на свое обаяние и умение с помощью слов "выходить сухим из воды" вместо того, чтобы тщательно подготовиться. Как результат всякий раз, когда он видел, что его средство может оказаться неэффективным, у него начиналась паника. Поскольку Билл еще не слишком увяз в сетях своих невротических наклонностей, он сумел извлечь практический вывод из своего прозрения: сесть и более тщательно подготовить судебное заключение.

Он даже сделал еще один шаг - осознал, в какой мере в отношениях с друзьями и женщинами он полагался на свое обаяние. Говоря вкратце, ему казалось, что они должны быть очарованы его обаянием, и поэтому не замечал, как мало он вкладывал себя в те или иные отношения. Он связал свой вывод с тем, что мы обсуждали, поняв, что выявил еще один обман, и закончил признанием того, что должен "быть честным".

Очевидно, он и в самом деле мог быть таким, потому что со времени данного эпизода прошло уже шесть лет и его страхи практически исчезли. Этот результат напоминает собой то, чего достиг Джон, преодолевший свои головные боли, но все же его следует расценить иначе. Как отмечалось, головные боли Джона являлись симптомом периферическим. Это можно утверждать на основании двух фактов: будучи довольно редкими и несильными, они не особенно беспокоили Джона, и они не приобрели никакой вторичной функции. Истинные проблемы Джона, как это выяснилось в ходе дальнейшего анализа, лежали в другой области. С другой стороны, страхи Билла являлись следствием серьезного конфликта. Они мешали его активности в жизненно важных сферах. Головные боли Джона исчезли, никак не изменив его личность, если не считать чуть лучшего понимания причин своего гнева. Страхи Билла исчезли потому, что он увидел их источник в определенных противоположных наклонностях своей личности, и, что важнее, еще потому, что он сумел эти наклонности изменить.

Здесь вновь, как и в случае с Джоном, результаты выглядят более значительными, чем усилия, затраченные на их достижение. Но при более внимательном рассмотрении несоответствие оказывается не столь велико. Действительно, Билл сравнительно легко сумел не только избавиться от своих расстройств, достаточно серьезных, чтобы в конечном счете поставить под сомнение его карьеру, но и осознать в себе несколько весьма важных особенностей. Он увидел, что, создавая для себя и других несколько обманчивый образ, он был гораздо более честолюбив, чем признавался в этом себе, что он стремился достичь своих честолюбивых целей с помощью остроумия и обаяния, по не упорным трудом. Но оценивая этот успех, мы не должны забывать, что Билл, в отличие от Джона и Гарри, был, по сути, психически здоровым человеком, правда, не без умеренных невротических наклонностей. Его честолюбие и потребность "выходить сухим из воды" не были глубоко вытеснены и не имели ригидного навязчивого характера. Его личностная организация была такова, что он смог значительно изменить эти наклонности, как только их осознал. Оставив на минуту попытку научного объяснения затруднений Билла, его можно охарактеризовать как человека, пытавшегося максимально облегчить себе жизнь и сумевшего сделать ее лучше, осознав, что этот способ не годен.

Инсайты Билла оказались достаточными, чтобы устранить некоторые наиболее сильные страхи. Но даже и в этом весьма успешном кратковременном самоанализе многие вопросы остались открытыми. Каков был истинный смысл ночного кошмара Билла, когда ему приснилось, что его сбрасывали с моста? Было ли ему необходимо оставаться наверху одному? Не хотелось ли ему самому столкнуть других вниз, поскольку он не выносил никакой конкуренции? И не потому ли он так боялся, что другие могут поступить с ним точно так же? Был ли его страх высоты только страхом потери достигнутого положения или это был также страх упасть вниз с высоты фиктивного превосходства, как это обычно бывает при фобиях подобного рода? Далее, почему он не выполнял всей той работы, которая соответствует его способностям и его честолюбию? Проистекала ли эта леность только из его вытесненного честолюбия или же он чувствовал, что, если будет прилагать должные усилия, это уменьшит ощущение собственного превосходства — ведь только посредственным людям надо работать не покладая рук? И почему он так мало вкладывал души в отношения с другими? Не был ли он чересчур погружен в себя? Или, быть может, он слишком презирал других, чтобы испытывать к ним искренние чувства?

Насколько необходимо с точки зрения терапии продолжать заниматься обсуждением всех этих дополнительных вопросов, мы сейчас выяснять не будем. В случае Билла очевидно, что небольшой проделанный анализ имел гораздо более глубокие последствия, чем устранение явных страхов. Возможно, этот анализ привел в действие нечто, что можно назвать благотворным кругом. Осознав свое честолюбие и намного больше работая, он действительно подвел бы свое честолюбие под более реалистическую и прочную основу. Тем самым он почувствовал бы себя более защищенным и менее уязвимым, лишенным надобности "пускать пыль в глаза". Отказавшись от фальшивого фасада, он почувствовал бы себя менее напряженным и не так боялся бы разоблачения. Все это могло бы значительно углубить его отношения с другими людьми, а такое улучшение дало бы ему ощущение большей безопасности. Такой благотворный круг может быть приведен в движение даже при неполном анализе. Если бы анализ вскрыл все эти незатронутые моменты, он, несомненно, оказал бы такое воздействие.

Последний пример уводит нас еще дальше от настоящего невроза. Он содержит анализ нарушения, вызванного прежде всего реальными проблемами в конкретной ситуации. Том работал ассистентом у известного клинициста. Он проявлял глубокий интерес к своей работе и пользовался благосклонностью своего начальника. Между ними завязалась искренняя дружба, и они часто вместе обедали. Однажды после одного такого обеда у Тома возникло легкое расстройство желудка, которое он приписал исключительно пище, не придав этому случаю никакого значения. Но после следующего обеда с начальником он почувствовал тошноту и дурноту. Его желудок обследовали, но ничего патологического не обнаружили. Затем расстройство повторилось в третий раз, теперь уже вместе с болезненной чувствительностью к запахам. И только после этого он обратил внимание на то, что все эти расстройства случались, когда он обедал с начальником.

И в самом деле, с некоторых пор он стал чувствовать себя неловко наедине с ним, не находя порой темы для разговора. И он знал причину. Проведенная им исследовательская работа привела его к выводам, противоположным взглядам начальника, а за последние недели он еще более удостоверился в своих данных. Он хотел поговорить об этом с начальником, но все никак не отваживался. Он сознавал, что откладывает такой разговор со дня на день. Его начальник, человек пожилой, придерживался довольно твердой позиции в научных вопросах и не терпел никаких разногласий. Том попытался откинуть в сторону свою озабоченность, говоря себе, что все решит разговор по душам. Он рассудил, что если расстройство желудка имеет отношение к его страхам, то эти страхи должны быть куда сильнее, чем он в этом сам себе признавался.

Он чувствовал, что так оно и было, и тотчас получил этому два доказательства. Первое заключалось в том, что стоило ему подумать о шефе, как ему тут же становилось дурно, точно так же, как после обедов. Другое было связано с внезапным пониманием того, что именно послужило началом такой его реакции. Во время обеда, когда впервые возникла эта "болезнь", начальник с осуждением высказался о неблагодарном предшественнике Тома. Он выразил возмущение молодыми людьми, которые сначала многому у него научились, а затем не только покинули его, но даже забыли о его существовании. В тот момент Том испытывал к начальнику только симпатию. Он вытеснил мысль, что начальник и в самом деле не мог вынести того, что предшественник Тома пошел своим, независимым путем.

Таким образом. Том понял, что просто закрывал глаза на существующую опасность, и осознал степень своих страхов. Его работа создавала реальную опасность хорошим отношениям с шефом и, следовательно, угрожала его карьере, ведь начальник и в самом деле мог выступить против него. При этой мысли он почувствовал что-то вроде паники и подумал, не будет ли для него лучше еще раз проверить свои выводы - или даже вообще о них забыть. Мысль об этом только мелькнула в его мозгу, но в это мгновение ему стало ясно, что это был конфликт между научной честностью и карьерой. Вытесняя свои страхи, он следовал страусиной политике, целью которой было избежать необходимости принять решение. Осознав это, он испытал чувство свободы и облегчение. Он понимал, что это будет трудное решение, но нисколько не сомневался, что оно окажется в пользу его убеждений.

Эта история была рассказана мной не как пример самоанализа, а просто как пример того, сколь велико бывает искушение не быть честным с самим собой. Том был моим другом и необыкновенно уравновешенным молодым человеком. Даже если у него и были некоторые скрытые невротические тенденции, такие, как потребность отрицать какие-либо страхи, тем не менее они не делали его невротичным человеком. Наверное, можно возразить, что сам факт его бессознательного уклонения от решения был выражением более глубокого невротического расстройства. Однако резкой границы между здоровьем и неврозом не существует - многое зависит от того, как расставить акценты, а потому, пожалуй, будет лучше оставить этот вопрос и считать Тома человеком вполне здоровым. В таком случае этот эпизод будет представлять собой ситуационный невроз, то есть невротическое расстройство, вызываемое прежде всего конкретной проблематической ситуацией и продолжающееся лишь до тех пор, пока конфликт не будет осознан и разрешен.

Несмотря на критическую оценку результатов, достигнутых в каждом из этих примеров, если рассмотреть их вместе, они могут создать излишне оптимистическое впечатление о потенциальных возможностях эпизодического самоанализа - впечатление, что можно с легкостью прийти к инсайту и приобрести нечто ценное. Чтобы получить более верное представление об этих четырех более или менее успешных попытках самоанализа, их следует дополнить обзором как минимум двадцати неудачных попыток быстро уловить смысл того или иного психического расстройства. На мой взгляд, необходимо сделать эту важную оговорку, ибо человек, чувствующий себя беспомощным и пойманным в капкан своих невротических затруднений, склонен вопреки всему надеяться на чудо. Следует отчетливо понимать, что вылечить тяжелый невроз или даже какой-либо важный его компоненте помощью эпизодического самоанализа невозможно. Причина этого заключается в том, что невротическая личность не есть составленный из частей конгломерат - говоря языком гештальт-психологов - патогенных факторов, но имеет структуру, в которой одна часть сложным образом взаимосвязана с другими. Посредством эпизодической работы над собой можно уловить изолированную связь там или здесь, понять факторы, непосредственно связанные с нарушением, и устранить периферический симптом. Но чтобы вызвать существенные изменения, надо проработать всю структуру, то есть необходим систематический анализ.

Таким образом, эпизодический самоанализ по самой своей природе способствует - но далеко не в полной мере - всестороннему самопознанию. Как было показано на первых трех примерах, причина этого в том, что инсайт не прослеживается до конца. В действительности же любая проясненная проблема автоматически выдвигает новую. И если они последовательно не прорабатываются, инсайты неизбежно остаются изолированными.

Как терапевтический метод эпизодический самоанализ наиболее подходит для ситуационного невроза. Удовлетворительные результаты он может также приносить и в случае умеренных неврозов. Но при серьезных неврозах он оказывается не более чем прыжком в неизвестное и в лучшем случае может разве что ослабить напряжение или случайно высветить значение того или иного расстройства.