Анализ внутренней речи, осуществленный Л.С. Выготским в книге „Мышление и речь", глубоко продуктивен для всего последующего развития психологии, для понимания самого предмета психологии; анализ этот органически включен в основное русло гуманитарной мысли XX века. Но в своем реальном методе и содержании (как они воплощены в книге Выготского) он не доведен до осознанной логики, зачастую рассогласован с выдвинутыми посылками и с замыслом.

Если довести анализ Выготского до тех логических возможностей, которые в нем потенциально содержатся (а это доведение — дело не произвола, но феномен современной развитой философии культуры и логики культуры), то основные идеи „Мышления и речи" могут быть сведены, на мой взгляд, к следующему.

1. Единица мышления, по Выготскому, — это единица борения мысли с тем, что не мысль, — с речью. Именно постоянное несовпадение мысли и речи, их взаимное преобразование друг другом, их тождество, включающее в себя радикальное, бытийное рассогласование, — все это, вместе взятое и понятое, и есть мысль в ее исходном определении. Такой подход отвечает неким радикальным определениям мысли, согласно которым мысль должна включать в свое определение (и в свою определенность) не-мысль (предмет мысли, мысль как предмет мысли).

В отличие от ощущения и восприятия, мысль есть несовпадение мысли и ее предмета, вечное поглощение предмета мыслью (отождествление предмета понятия и понятия о предмете) и столь же вечное восстановление мыслью предмета — как ее предмета, коренным образом с ней не совпадающего, как мучения мысли.

Это определение мысли не есть лишь определение отношения мысли к ее (внешнему) предмету. Это определение входит внутрь самого интимного процесса мышления — в слышимой (в потенциально слышимой) мысли, в речи. Но где единица такого несовпадения мысли с ее собственным определением, единица, понятая не только как некая логическая и психологическая необходимость — поскольку без такого предположения нельзя понять мышление как изначально не совпадающее с самим собой, — но понятая в ее порождающей силе, в ее неделимой предметности?

Выготский отвечает: это и есть внутренняя речь в ее соотношении с речью внешней.

2. Не втягиваясь в детальное описание внутренней речи по Выготскому (поскольку это описание дано и самим Выготским, и его бесчисленными комментаторами), отмечу лишь те моменты, что существенны для обнаружения тех предельных точек, в которых мысль Выготского с логической необходимостью преобразует собственные логические основания. В споре с Пиаже Выготский вводит такие определения внутренней речи:

а) Абсолютная (в идеале) предикативность внутренней речи: когда ее логический субъект — то, о чем я думаю и говорю самому себе — не произносится, но подразумевается, уходит, проваливается в молчание, как в инобытие мысли. внутренняя речь — это молчание о главном, о том, что является предметом мысли; именно поэтому это — мысль. Предикативность возникает и развивается — как основа синтаксиса внутренней речи — благодаря обращению человека к самому себе, когда подразумеваемое не нужно произносить, когда диалог достигает предельной формы разговора с самим собой. В этом диалоге, далее, все предикаты переливаются друг в друга, конусом (острием конуса) нацелены к подразумеваемому логическому субъекту. Предикаты также не нужно фазически, фонетически развертывать. Они даны во внутренней речи окончаниями (началами) слов, их предельными характерностями, образуя фразу-Слово-звучание — слитые в единую „точку", „делимую" лишь своим потенциальным развертыванием (во внешнюю речь) и своим прошлым бытием (во внешней речи).

б) Такое строение внутренней речи, в котором Слово, звучание, значение, смысл, существующие до мысли, и Слово, звучание, смысл, возникающие после мысли, даны в одно мгновение, разом, оптом. То, что я еще помыслю, и то, что я предпосылаю этой новой мысли, существуют одновременно, вневременно (хотя и в потенции временного развертывания). Поэтому во внутренней речи (речи-мысли) мышление подчинено в момент своего рождения (для мысли это равно — в момент своего бытия) не логике (или предлогике) дискурсии, не логике дедукции, не связи „понятие—суждение-умозаключение-цепочка силлогизмов", но связи „развивающегося понятия" (здесь этот термин дан условно, по аналогии с „философской речью" и „мышлением").

в) Если понять синтаксис внутренней речи вместе с семантикой, то обнаружится (в пределе мысли Выготского), что внутренняя речь столь же исключительно предикативна, сколь исключительно субъектна, т.е. целиком состоит из самопротиворечивого логического субъекта. Разъясним это утверждение.

Известно, что, по Выготскому, во внутренней речи значение вытесняется смыслом, уникальным смыслом предмета понимания,— в данном контексте мысли, в данном контексте обращения меня, мыслящего, к самому себе. Так вот: если значение дает предмет как я его знаю, т.е. в системе жестких, приписанных предмету предикатов, то в смысле предмет существует как я его не знаю; предикаты входят в сам смысл предмета определения. Да, я все знаю о том логическом субъекте, о котором говорю самому себе, но я все знаю о нем как о не определенном, поглощающем свои предикаты, еще долженствующем получить определение.

В этом несовпадении логического субъекта с самим собой — в несовпадении значения и смысла — и осуществляется движение мысли, развитие мысли, развитие самого предмета размышления.

3. При таком доведении идей Выготского несколько иначе поворачивается сквозной спор с Пиаже. Само определение внутренней речи (в ее внутренней логике) заставляет предположить, что внутренняя речь формируется, развивается, утончается не в одном направлении извне-внутрь (так — по Выготскому); это — не только феномен постепенной индивидуализации мышления. На мой взгляд, движение идет одновременно в двух направлениях: изнутри-вовне и извне—внутрь. Деятельность на другого (и внешнее общение) и деятельность на себя (самодействие, внутреннее общение) — два исходных, а не надстраивающихся, не последовательных момента (определения) человеческой деятельности. Каждое действие на... (на нечто иное; речь, к иному индивиду обращенная) есть — в том же импульсе — действие на себя, оказывается, по определению Маркса, „самоустремленной деятельностью" (Selbstischtatigkeit).

Сама социальность человеческого общения есть — в изначальном определении — социальность в двух, сливающихся и отклоняющих друг друга, смыслах: социальность внешнего общения (родители, близкие, воспитатели, общество) и социальность отстранения от самого себя, обращения к себе, несовпадения возникающей личности с самой собой — социальность общения внутреннего, когда я чужд, непонятен, неизвестен себе, когда это — одновременно мое и иное „Я".

В процессе развития идет утончение, уточнение, разветвление, упрочение обеих этих социальностей (и двух определений человеческого „Я"), а точнее — исходной парадоксальности человеческого бытия. Вначале обе формы общения даны в намеке, диффузно, неразработанно, но сразу же в сращении и во взаимоотрицании, в неразрешенном диалогическом конфликте (спор двух личностей, двух логик, двух форм речи — в одном человеке).

Такое Понимание отвечает и самой психологической определенности внутренней речи (стихии мышления), существующей в постоянном сворачивании внешней речи, с радикальной трансформацией ее синтаксиса и семантики, и в столь же постоянном разворачивании внутренней речи вовне — в речь внешнюю, в обычный, дискурсивно и дедуктивно детерминированный, синтаксис и семантику.

Здесь не только временная (обратимая) последовательность по схеме: внешняя речь непрерывно сворачивается — в бытии психологически значимого субъекта .— в речь внутреннюю, подчиненную логике смысла, а речь внутренняя существует лишь развертываясь в речь внешнюю. Здесь и иное. Внешняя речь, во всей своей артикулированности, дискурсивной логичности, и внутренняя речь, во всей своей вжатости в „твердое ядро", сосуществуют одновременно. Это — две речи, обращенные друг к другу, речи двух, радикально различных (но ведь это — один человек) субъектов. Это — диалог в полном смысле слова.

Особой темой является проверка знаменитого experimentum crucis Выготского в споре с Пиаже. Приведенные Выготским решающие экспериментальные факты говорят о „погасании" (погружении) эгоцентрической речи в условиях, делающих невозможными „коллективный монолог", „иллюзию понимания" и феномен „вокализации". При более пристальном их истолковании они свидетельствуют в пользу предлагаемой нами интерпретации двувекторности развития человеческой деятельности—общения- речи—мысли. Но это именно особая тема.

Сейчас важно подчеркнуть логический момент: доведение мысли Выготского до ее транедуктивного предела означает доведение идей причинности (с ее одновекторной развертываемостью, с погасанием причины в действии) до идеи causa sui, столь существенной во всем строении психологической науки и, особенно, в учении о внутренней речи.

4. Проблема внутренней речи (в ее единстве—несовпадении с мышлением)— это проблема предмета психологии, в одном из поворотов этой проблемы (и этого предмета).

внутренняя речь — в тех ее характеристиках, которые развиты выше — есть одно из определений самого субъекта психологической деятельности, существеннейшего предмета психологии как науки. Неделимость внутренней речи на „раньше" и „позже", на дедуктивные шаги, ее абсолютная предикативность, тождественная абсолютной субъектности (несовпа- ние логического субъекта с самим собой), ее смысловая экспансия, ее порождающая сила по отношению к речи внешней и т.д., и т.п. — все это выявляет основное определение: внутренняя речь отвечает на вопрос „Кто мыслит (в психологическом плане) ?". — Мыслит такой субъект, как внутренняя речь(!). Она — одновременна для многих (всех) прошлых и будущих состояний мысли, она — источник мышления, она — одно из психологических определений личности.

внутренняя речь — это определение личности (в психологическом плане) как субъекта мышления. Возможны и другие — не через внутреннюю речь — определения психологически значимой личности. Но это уже другая проблема.

По отношению к такому субъекту, как внутренняя речь, бессмысленно расчленять субъект деятельности и самоё деятельность. Для психологии внутренняя речь есть, конечно, деятельность (речь), но она же — замыкаясь на себя (только тогда это внутренняя речь) и стягиваясь в „точку" — есть субъект психологической деятельности. Для психологии (в определении внутренней речи) существует лишь субъект (без предикатов, на себя замкнутый и в этом смысле — бездеятельный, безглагольный) как потенция деятельности, как ее предположение. Как только мы начинаем исследовать особую сферу деятельности психологического субъекта, мы сразу же покидаем почву психологии и переходим к некоей промежуточной, „кентавровой" теории — ну хотя бы, в случае с внутренней речью, в область психолингвистики. И такой переход необходим.

Психология (как культура, по М.М.Бахтину) всегда живет на грани: между собственно психологией и чем-то иным (не психологией), той сферой, в которой протекает действие психологического субъекта, — лингвистикой, семасиологией, поэтикой, логикой и т.д., и т.п. Психология дополняет себя, оказывается завершенной лишь тогда, когда выходит за свои пределы, в некую предметную (это один из случаев) область своего отрицания (как психологии). И наоборот: психология становится собственно психологией, когда она понимает (это сложный и тончайший процесс) некую психологическую деятельность — в ее замыкании на себя, в ее избывании предикатов — как субъект деятельности, то есть только (?!) как возможность, готовность, потенцию этой деятельности.

5. Осуществленный анализ должен быть понят в определенном культурологическом контексте.

Стягивание внешней речи во внутреннюю и последующее развертывание внутренней речи вовне (но уже с той коренной добавкой смысла, что порождена самим актом мышления) — весь этот процесс имеет не только психологическую, но существеннейшую культуроформирующую закраину. В пространстве этих метаморфоз осуществляется диалог цивилизованного человека, мира цивилизации (развернутого в непрерывной, в веках, линии образования) и „мира впервые", изначального, впервые возникающего человека, с его исходно-смысловой, уникальной, культуропорождающей речью, в которой нет развернутых, „цивилизованных" речевых периодов, в которой слиты кинестезическое и смысловое определения речи, мысли, понимания. В плане философии культуры этот диалог внешней и внутренней речи осуществляется в контексте текстов, уже вне психики. Детально очерчивать этот культурологический контекст здесь невозможно, но оконтурить его необходимо.

Прежде всего, в достаточно плотном контексте текстов исчезает сам „зазор" между внутренней и внешней речью и реализуется феномен „ленты Мёбиуса" — когда внешняя речь и внутренняя речь соединены, при всей их несводимости, в единой, одной „плоскости". Такая „лента Мёбиуса" — это, во-первых, речь поэтическая: речь „в себе" чисто культурная и „в себе" чисто докультурная, культуропорождающая, с выпадением всех собственно психологических определений, и, во-вторых, речь (и мысль) фило- софская, движущаяся в понятии,— сфера крайне существенная для психологии, сфера резко запредельная для психологических реалий.

Речь поэтическая и речь философская существенны для психологии как культурно выраженные, объектно воплощенные аналоги внутренней речи.

6. Наше существеннейшее расхождение с буквой рассуждений Выготского может быть выявлено в характеристике отношений между мыслью и мотивом мышления. Мотивационная сфера мышления по сути идей Выготского (по сути, особенно резко не совпадающей с буквой изложения) должна и может возникать и действовать лишь в „сейчас-мгновении" внутренней речи, а не рядом с ней, не вне ее. Мысль, существующая, рождающаяся в контексте внутренней речи, — если додумать ситуацию, описанную самим Выготским, — сама по себе есть мотив мысли, воля к мысли.

Когда смыслы сливаются и логический субъект (он же субъект логики) оказывается предельно многозначным, неопределенным, предельно не совпадающим с самим собой, тогда сам этот логически неуравновешенный, всеобще-уникальный (в контексте смысла) предмет мышления и есть мотив, интенция мысли (именно как мысли, а не как любой реакции на внешний импульс). Если не так, то получается — по букве, а не по духу идей Выготского — движение в дурную бесконечность: мысль (внутренняя речь) имеет мотив вне себя, но тогда это частный отдельный мотив, которым обладает (?) некое иное „Я" (отличное от внутренней речи).

Вместе с тем не следует забывать, что внутренняя речь — это не просто деятельность некоего надстроенного над ней субъекта, это — сам субъект мышления, causa sui своего собственного формирования. И этот субъект обладает мотивом, но не мотив им (субъектом) обладает. А иначе все размышления об единице мышления, о несовпадении мысли и речи, о новой семантике внутреннего диалога и т.д., и т.п. не будут иметь живого, ясного, „работающего" логического смысла.

Но размышления Выготского такой смысл имеют.