Мелик-Пашаев Александр Александрович - доктор психологических наук, главный научный сотрудник, Федеральное государственное бюджетное научное учреждение «Психологический институт РАО», Москва, Моховая, д. 9, с. 4,

Ключевые слова: творчество, свобода, воля, одаренность, смысл

CREATIVITY: FREEDOM AND NECESSITY

Melik-Pashaev Alexander Aleksandrovich - Doctor of Psychological Sciences, Chief Research Officer, Federal State Scientific Institution " the Psychological Institute", Moscow, Mokhovaya street, 9, p. 4,

Keywords: creativity, freedom, volition, giftedness, meaning

Всякое психологическое исследование, даже посвященное достаточно частной проблеме, всегда покоится на каком-либо общем представлении о сущности Человека. На том, как автор отвечает на древний вопрос: «Кто мы, откуда и куда идем?» Или как он ответил бы, если бы такой вопрос был ему задан.

Это исходное представление аксиоматично. Оно не доказывается логически; ему нельзя «заглянуть за спину» и подтвердить чем-то уже доказанным. Исследователь может вовсе не осознавать его или, работая в рамках определенной парадигмы, воспринимать как нечто самоочевидное и единственно возможное. Но и тогда оно неявным образом предопределяет общее направление, возможные результаты и границы предпринимаемого исследования. В других случаях оно сознательно, ответственно полагается, а его прочность проверяется тем, какой круг явлений оно позволит осветить, давая им непротиворечивое объяснение.

Второй вариант, конечно, предпочтительнее: если основание рассуждений осознано и сформулировано в начале изложения, это способствует лучшему пониманию и, во всяком случае, позволяет читателю сразу определить, интересны и приемлемы ли для него дальнейшие размышления автора.

Чем более частным и, так сказать, периферийным является предмет исследования, тем более опосредованной и трудно различимой становится роль исходной аксиомы. И напротив, ее значение тем очевиднее, чем «центральнее», существеннее для понимания человека обсуждаемая проблема. Надо ли говорить, что проблемы творчества и смысла жизни — центральные проблемы «душеведения», как следовало бы переводить слово «психология».

Для меня таким исходным основанием является представление о человеке как об изначально творческом существе, творце по природе.

Это утверждение, как уже говорилось, не подлежит доказательству, но в его пользу свидетельствуют разнообразные источники, от библейской антропологии до ряда направлений психологической науки (гуманистическая, позитивная психология, работы В. Франкла, отечественных психологов от Л.М. Лопатина и В.В. Зеньковского до поздних работ А.М. Матюшкина), О том же говорит целительная сила терапии творчеством [11 и др.]. Убедительным свидетельством «от противного» служит поистине разрушительный эффект отсутствия творчества в опыте человека, но этого острого вопроса мы в данной статье не касаемся.

Подчеркну: речь идет не об отдельных особо одаренных индивидуумах, а о родовом качестве человека, о творчестве как норме человеческого бытия. Это утверждение входит, казалось бы, в «кричащее» противоречие с привычными представлениями об элитарности творческого дара, которые подкрепляются данными массовых социально-психологических исследований: последние неизменно относят к числу одаренных незначительное меньшинство людей. Но к этим данным следует относиться критически. Во-первых потому, что массовые психометрические исследования игнорируют мотивацию «испытуемых» - мощный фактор пробуждения творческого потенциала человека! А во-вторых, что, наверное, еще важнее, потому, что они основываются на редуцированном представлении о творчестве как о «решении задач».

Говоря о творчестве как норме, я имею в виду не статистическую норму (когда нормальным признается то, что часто встречается в наличных условиях), а ценностную норму, то есть «наилучшее из возможного» [12 и др.]. А с этой точки зрения даже в области искусства, где убеждение в элитарности творческого дара кажется наиболее обоснованным, складывается картина, далекая от статистической нормы. Такова, к примеру, практика преподавания изобразительного искусства по программам Б.М. Неменского и Ю.А. Полуянова, курс «Литература как предмет эстетического цикла» Г.Н. Кудиной и З.Н. Новлянской, ряд достижений отечественной и зарубежной музыкальной, театральной, анимационной педагогики.

Заметим: это не означает ни равенства, ни, тем более, «одинаковости» дарований, ни предназначенности к определенной профессии, но эти вопросы мы здесь не можем обсуждать. Главное - что в случаях, когда преподавание той или иной художественной дисциплины осуществляется по творчески развивающей системе и в соответствующей атмосфере общения, практически все ученики общеобразовательных школ выходят на уровень создания полноценных, хотя и отмеченных возрастной спецификой, художественных образов.

Акты полноценного творчества неразрывно связаны с феноменом и с переживанием свободы — а значение такого опыта выходит далеко за рамки педагогической проблематики как таковой. Что имеется в виду?

Всем знакомое выражение «свобода творчества» употребляется обычно в публицистическом контексте, но между этими двумя понятиями существует глубокая и неразрывная психологическая связь. Это всегда понимали те психологи, для которых данные конкретных исследований не заслоняли философски обобщенный образ Человека.

Так, еще в конце Х1Х века с предельной ясностью высказался на эту тему Л.М.Лопатин. Для него вопрос о свободе — это вопрос самого существования нравственной личности. Ведь свобода воли— условие нравственности: поступать «хорошо» или плохо» может только тот, кто свободен поступить так или иначе. Это также условие возможности творчества - способности «создавать нечто от нас зависящее»: действие, вынужденное какими бы то ни было внешними факторами, никто творчеством не назовет. Человеческое Я - не зависимая инстанция в бесконечной цепи причин и следствий. Оно обладает «самопочинностью» [6, с. 10], находит в самом себе потенцию собственных актов, и потому человек является творцом, автором — и в конкретном виде деятельности, и в своей жизни в целом.

Свобода — первоначальный и самоочевидный факт, «прямое показание» нашего внутреннего опыта. Отрицать ее, считать иллюзией - значит разрушать собственную основу, фактически - отказаться от статуса человека. Между признанием свободы человека — и его пониманием как существа, детерминированного какими бы то ни было объективными факторами, нет промежуточных стадий, переходных полутонов.

Свобода не означает беспричинности, но речь идет не о механической, извне действующей причинности, а о другой — внутренней, «психической» или «духовной» причинности, способности порождения собственных сознательных и сверхсознательных актов [6, с. 22].

Разумеется, мы всегда живем, мыслим и действуем в условиях определенных ограничений, внешних влияний и требований. Но человек является человеком ровно в той мере, в какой он способен осуществлять свою свободу в условиях этих ограничений, оставаться «самопочинным», творящим существом.

Позволю себе перенестись на 100 лет вперед и обратиться к одной из работ В. Франкла, в которой обсуждаемые вопросы поставлены с предельной остротой. Франкл отвечает оппонентам, выдвигающим на первый план роль факторов, детерминирующих человека. Он говорит, что, будучи профессором неврологии и психиатрии, понимает, как велико значение влияющих на нас биологических, психологических и социальных факторов. Но как человек, выживший в четырех лагерях, знает, на что бывает способен человек даже в самых невыносимых объективных условиях [13].

Возвращаюсь к труду Л.М. Лопатина. Он пишет: «Мы безотчетно смотрим на себя как на источник творческих сил, которые мы можем обнаружить, если серьезно захотим этого» [6]. (Здесь и далее курсив мой- А.М.)

Свобода как таковая— условие возможности творчества, но в ней же коренится и энергия его реализации. В этом помогает разобраться работа другого замечательного ученого - психолога, а впоследствии и педагога, и богослова В.В. Зеньковского [5]. Работа эта посвящена не творчеству, а уже упомянутой проблеме психической причинности. Тем не менее, именно В.В. Зеньковский дает самое убедительное, с моей точки зрения, определение одаренности в ее наиболее общей форме.

Осмысливая обширные и вполне традиционные данные о разных сторонах человеческой психики, В.В. Зеньковский последовательно, даже педантично показывает, что, вопреки видимости, человек не является зависимым существом, активность которого производна и является следствием действия тех или иных объективных причин. Он подчиняется иной, внутренней детерминации, и потому остается свободным. Ему изначально присуща «внутренняя активность души» (или «внутренняя энергия», или «самодеятельность» души), которая телеологически, избирательно трансформирует любые воздействия, преследуя свои, имманентные цели. То есть причиной для человека является им же полагаемая цель, causa finalis (конечная, или целевая причина), о которой писал еще Аристотель.

Это и представляется мне наиболее удачным определением человеческой одаренности как таковой: человек одарен внутренней энергией, несущей в себе и способность, и потребность в творчестве. И в той мере, в какой человек, побуждаемый внутренней необходимостью, реализует ее, он осуществляет в любых заданных условиях свою свободу.

Действие этой энергии можно проследить, начиная от первых непроизвольных и хаотических проявлений активности младенца до высших форм целеустремленного, сознательного и сверхсознательного творчества, которое в основе своей всегда остается актом свободы - ответственной свободы творца.

Возвращаясь к сказанному выше, отметим: именно такой опыт переживает ребенок, когда в адекватных педагогических условиях произвольно воплощает в образе им же порожденный замысел.

Но именно это неотъемлемое свойство творчества в его не редуцированном понимании — свободное порождение из внутреннего источника - создает принципиальные трудности для традиционного научного исследования данного феномена.

Во второй половине Х1Х века психология, как иногда говорят, «вышла из тени» философии и начала самоопределяться как самостоятельная наука, ориентируясь на принципы и критерии «настоящих» - точных и естественных наук. Эти принципы и критерии тоже хорошо известны. Это:

- каузальная логика (то или иное явление определяет не цель, которая манит впереди, а причина, которая толкает сзади);
- детерминация изучаемых явлений (научно объяснить что-либо - значит показать, какие объективные факторы его порождают и определяют и, в идеале, стать способным его воссоздать);
- повторяемость явлений, делающая возможным эксперимент;
- измеримость результата (научно то, что можно измерить; науки в чем-либо столько, сколько в нем математики и т.д.)

Но ведь эти нормы были выработаны такой наукой, фактическим синонимом которой было естествознание; наукой, занимавшейся не человеком, а материальным миром, в явлениях которого (насколько это верно - особый вопрос!) не предполагался мир внутренний, в чем-либо подобный человеческому. Не предполагалась свобода проявить изнутри идущую активность, подать свой голос в диалоге с исследователем — голос, который требовал бы понимания, а не регистрации и измерения.

«Точные науки, говорит М.М.Бахтин, - это монологическая форма знания, интеллект (заметим: интеллект, а не человек! - А.М.) созерцает вещь и высказывается о ней. Здесь только один субъект - познающий… и говорящий… Ему противостоит только безгласная вещь. Любой объект знания (в том числе человек) может быть воспринят и познан как вещь» Но человек как субъект — говорит далее М.М. Бахтин, - так познан быть не может, у него должен быть свой голос в диалоге. [1, с. 363]. В каком-то смысле мир «строгой» науки – это мир без измерения глубины, мир чистых объектов монологического исследования, воздействующих друг на друга «безгласных вещей».

Поэтому прав был выдающийся отечественный философ А.С. Арсеньев, когда, десятки лет назад, оппонируя большей части психологического сообщества, отстаивал полемически заостренное утверждение: наука в традиционном ее понимании — это форма теоретического знания о вещах. А если и о человеке, то в его вещной проекции, как об одной из вещей, хотя бы и самой сложной.(В сущности, ту же мысль, хотя и в менее резкой форме высказал уже В. Дильтей, говоря что методы точной науки работают лишь «на дальних отрогах» человеческой психики.)

Но в своей вещной проекции человек не может быть понят как творец, который по внутренней необходимости, то есть свободно и ответственно полагает собственные цели.

Полноценное творчество, акт спонтанности и свободы, causa sui - «причина самого себя» - не поддается вещной логике причин и следствий и требует для своего понимания целевого, телеологического подхода. А это - болезненный вызов традиционной науке, приверженной каузальной логике. Еще Л.М. Лопатин в обсуждавшейся выше работе писал: «Ненависть к телеологии, отличающая сторонников точного знания, ..понятна; они только забывают, что действительность вовсе не затем сотворена, чтобы их исследования были непременно точными, и что интересы истины выше интересов системы и метода» [ 6, с. 48].

Возможность творчества, «жизни изнутри наружу» (выражение митр. Антония Сурожского), создания того, что «от нас зависит», основана на свободе человека, и в то же время это является для него необходимостью — внутренней необходимостью, которая не противоречит свободе, а, напротив, реализует ее.

Сказанное относится ко всем людям. Но те или иные возможности и интенции, потенциально присущие каждому из нас, с наибольшей отчетливостью проявляется и становятся понятными, когда достигают своих максимально развитых форм у людей, выдающихся в том или ином отношении.

На их примерах мы видим, как «внутренняя энергия души» творца, осознанно выбравшего определенное русло её реализации, формирует образ мыслей человека, модифицирует отдельные психологические качества, определяет избирательность всех его отношений, иерархию его ценностей и целей и повседневное поведение.

Тогда творчество становится для человека тем, что можно без преувеличения назвать призванием и смыслом жизни. Часто в качестве такового оно и осознается.

Как заметил многократно цитированный выше Л. Лопатин, творец может подчинить свою жизнь самым строгим требованиям и ограничениям, но они будут свободно наложены им самим, ради достижения свободно избранной цели. Рассмотрим с этой точки зрения ряд высказываний, в которых со всей ясностью выступает «смысложизненное» значение творчества и сочетание в нем свободы и долженствования.

По убеждению И.П. Павлова, первое, что необходимо ученому, это «постоянное сосредоточение мысли на определенном вопросе». С предметом, над которым работает ученый, не должно расставаться ни на минуту, «с ним надо засыпать и пробуждаться». [10, с. 228]. «Ничего гениального, что мне приписывают, во мне нет. Просто я непрестанно думаю о своём предмете, целиком сосредоточен на нём, поэтому и получаю положительные результаты. Всякий на моём месте, поступая так же, стал бы гениальным» [4].

Почти дословно такой же ответ на вопрос об их достижениях приписывают И-С Баху, И. Ньютону, Ч. Дарвину, А. Эйнштейну… Трудно сомневаться в искренности этих великих людей, трудно и принять их слова в буквальном смысле. Но несомненная правда в том, что каждый, кто так же полно посвятит себя своему творчеству, воплотит в нем свой уникальный, большой или малый, но никем не заменимый дар, и в этом отношении уподобится и Баху, и Ньютону.

Резко высказывается на эту тему М. Вебер. «Кто не способен однажды надеть себе, так сказать, шоры на глаза и проникнуться мыслью, что вся его судьба зависит от того, правильно ли он делает это предположение в этом вот месте рукописи, тот пусть не касается науки . Мы не знаем ни одного большого художника, который делал бы что-либо другое, кроме как служил делу и только ему» [ 2, с. 708-710].

И.Е. Репин говорил, что уединенный труд «в излюбленном искусстве» для него несравненно важнее любого личного торжества, и что он всю жизнь трудился, не замечая труда.

Чарльз Диккенс тоже говорил, что им движет любовь, а свою неправдоподобную работоспособность объяснял тем, что работа над его сочинениями для него не работа.

Французский пейзажист Теодор Руссо признавался в частной беседе: «Если по каким-либо нелепым сплетениям судеб я окажусь в тюрьме и буду приговорен к смерти, и если при этом у меня будет хоть один листок бумаги и карандаш,.. я буду думать только о том, как изобразить деревья в свете, небо в его сиянии, природу в ее красоте» [7, с. 210].

Поль Сезанн пишет: «Я добился некоторых успехов. Почему так поздно и с таким трудом? Неужели искусствоэт о действительно жречество, требующее чистых душ, отдавшихся ему целиком?» [8, с. 147]. Палеоархеолог О.Н. Бадер говорил интервьюеру: «Если бы машина времени действительно существовала, я бы, не задумываясь, отдал всю свою жизнь за трехдневную командировку в каменный век с фотоаппаратом и записной книжкой. И еще три дня мне, пожалуй, понадобилось бы по возвращении, чтобы описать увиденное. И, поверьте, это никакая не жертвенность, это просто смысл моей жизни» [9].

Созвучный фрагмент из личной переписки В.И. Вернадского: «Ищешь правды, и я вполне чувствую, что могу умереть, могу сгореть, ища ее, но мне важно найти, и если не найти, то стремиться найти ее...» [ 3, с. 39].

Дирижер А.Ш. Мелик-Пашаев после особо удачного спектакля записал в так называемой «контрольной книге» театра: «Когда приобщаешься душой к истинному искусству Большого театра, понимаешь смысл своей жизни».

М.М. Пришвин утверждал, что главное качество писателя – «переводить всерьез жизнь свою в слово».

Как видно из предыдущих высказываний, многие творцы в науке и в искусстве, не говоря уж о тех, кто посвящал себя общественному служению или утверждению духовно-нравственных ценностей, готовы были в буквальном смысле совершить подобный «обмен».

Мы говорили о творчестве в конкретных областях культуры. Но существует и особый вид творчества, направленного внутрь, на преобразование самого себя в соответствии с тем, что является для человека смыслом жизни. Преобразование, для которого требуется «такое напряжение творческой мощи, перед которым бледнеет всякая иная форма творчества» [6, с. 75-76]. Которое в христианской аскетике недаром называлось художеством из художеств и наукой из наук.

Самоотчеты творцов позволяют предполагать, что творчество такого рода - пусть неосознанно, невольно, неполно, не постоянно - но присутствует в той или иной степени в жизни каждого, кто посвящает себя какой-либо сверхличной цели. Не случайно один из христианских писателей Х1Х века обмолвился, что в каждом настоящем художнике горит огонек аскетизма, и горит тем ярче, чем больше художник.

Но мы не можем сейчас глубже погружаться в этот вопрос, который подводит нас к черте, где понимающая психология соприкасается с духовно-практическим опытом человечества.

Литература

1. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979.
2. Вебер М.Избранные произведения/ М. Вебер. - М.: Прогресс, 1990.
3. Владимир Вернадский. Жизнеописание. Избранные труды. Воспоминания современников. Суждения потомков. Составитель Г.П. Аксенов. М.: «Современник», 1993,
4. Гусляров Е. Иван Павлов: Я верю в силу мысли.Www.cult-and-art.net/prose/106046-ivan_pavlov_ja_verju_v_silu_mysli 04.10.2014 
5. Зеньковский В.В. Проблема психической причинности. Собр. соч. в 4-х томах, Т.3. М.: Русский путь / Дом русского зарубежья им. А.И. Солженицына. 2011.
6. Лопатин Л.М. Вопрос о свободе воли. М., 1889
7. Мастера искусств об искусстве Мастера искусств об искусстве. Т.4.М.: Искусство, 1967.
8. Мастера искусств об искусстве. Т.5, ч. 1. М.: Искусство, 1967.
9. Машина времени доктора Бадера. интервью. Газ. «Советская культура», 12.06. 1979.
10. Поставнев В.М. Психологические основания творческого долголетия / Психология одаренности и творчества. / Под ред. Л.И. Ларионовой, А.И. Савенкова. - М., Санкт-Пбг.: Нестор-История, 2017. С. 227-238. 
11. Практическое руководство по терапии творческим самовыражением. Под общей ред. М.Е. Бурно. М.: Академический проект ОППЛ, 2002.
12. Слободчиков В.И. Теория и диагностика развития в психологической антропологии.//Психология обучения, 2014,№1, С.3-34.
13. Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990.