«Методы структурной психосоматики»

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Методология и техника работы.
Анализ терапевтических случаев

ГЛАВА II

Работа с патологическими стратегиями

2.1. Пошаговое выявление патологических стратегий. Работа с психотравмами.

Рассмотренная нами универсальная схема возникновения и устройства патологических стратегий указывает на их укорененность в области карт четвертого логического уровня сознания, где в результате психотравмы, полученной человеком в определенный период личной истории, возникает специфический структурный дефект - визуально-аудиальная склейка (ее можно рассматривать также как пересечение определенных карт, что вызывает аномальное отреагирование в некоторых, связанных с травматическим опытом, контекстах). Обстоятельства психотравмы, склейка и связанные с ней карты оказываются вне зоны осознания, а периферические проявления принимают характер всевозможных телесных, поведенческих, психоэмоциональных отклонений, которые обычно описываются в виде различных симптомов, синдромов, нозологических форм, пороков поведения, акцентуаций и т.д.

Таким образом, задача терапевта при работе с патологическими стратегиями сводится, во-первых, к выявлению травматической склейки и обстоятельств ее возникновения и, во-вторых, к исправлению этого дефекта и связанных с ним периферических феноменов. Для этого используются специальные психотерапевтические и телесные техники, которые мы и рассмотрим в этой главе.

Прежде всего, следует иметь в виду следующее:

патологические проявления рассматриваемого дефекта сказываются одновременно в разных областях периферии - болезнь сопровождается зажимом или группой зажимов, определенными психоэмоциональными и поведенческими отклонениями[1], связанными как с нарушением в группе жизненно важных карт, так и с попытками личности избежать травматических контекстов или переключить патологическую цепочку в менее болезненную зону;
развитие патологической стратегии только до определенного шага остается вне зоны осознания, ее конечные шаги осознаются и фиксируются в памяти; зона искаженных карт недоступна для центра осознания потому, что спутанность карт не позволяет в соответствующих контекстах проследить путь отражения-отреагирования (контекстам соответствуют одни карты, а патологическому отреагированию - другие; склейка же принадлежит обеим группам, представляя при этом несущностный структурный элемент);
лишь некоторые, четко определенные контексты, вызывают срабатывание «спускового механизма» патологической стратегии - аудиально-визуальной склейки; эти контексты, во-первых, абсолютно безобидны с точки зрения любого стороннего наблюдателя и, во-вторых, относятся обычно к числу рядовых житейских ситуаций;
человеческое существо едино в психосоматическом смысле, и поэтому психологические (аудиально-визуальные склейки), поведенческие и соматические (болезни, телесные зажимы) составляющие структурного дефекта не могут быть обособлены друг от друга.

Работа с патологической стратегией может быть разделена на несколько этапов (рис.43).

Рис.43 Этапы работы с патологической стратегией

На первом этапе мы должны подойти к той грани, где осознаваемая часть патологической стратегии предваряется неосознаваемой. Любое патологическое состояние характеризуется периодами обострений. Таковы гипертонический криз, стенокардический или астматический приступы и т.д. Таковы же поведенческие отклонения - например, депрессия или приступ ярости. К этому же классу явлений относятся частые привычные заболевания, которые традиционно не считают хроническими, рассматривая их как обособленные факты (простудные заболевания, ангины и т.д.), привычные травмы, нервные срывы и другие подобные явления, на первый взгляд никак не связанные с определенным структурным нарушением. Скажем, И. преследовала одна и та же травма в области правого плечевого сустава, хотя он прекрасно владел методикой тренировок. Кроме того, травма проявлялась во время вполне щадящих нагрузок. Было установлено, когда она возникла впервые. Это произошло несколько лет назад во время тренировки в спортзале. И. выполнял становую тягу и контролировал свои движения в зеркале. В этот момент кто-то вошел в зал и отразился в зеркале - И. на мгновение потерял контроль над снарядом и получил травму. Он не помнил, кто тогда вошел в зал, и вообще не хотел обсуждать этот вопрос. Однако терапевт обратил внимание на приуроченность травм И., которым он был свидетелем и которые пролечивал в массажных техниках, к определенным моментам - в эти дни И. получал письма от жены, с которой находился в разлуке. Характерно, что в ходе семинаров И. предъявлял - как самую значимую для себя - проблему именно семейных отношений. Целенаправленная работа с И. в технике, близкой к описанной в данной главе, помогла И. вспомнить, что в момент первой травмы в спортзал вошла именно его жена, с которой он в тот момент находился в ссоре.

Таким образом, его привычная травма была связана с направлением мыслей в сторону семейных проблем, что и подтвердилось в дальнейшей работе. Каждый из нас по себе знает, что подобные привычные состояния предваряются вполне определенными телесными ощущениями. Такие ощущения -предвестники могут быть самыми разными - например, у Н. они приобретали характер сильного запаха (иногда приятного, а иногда неприятного). У П., работу с которым мы подробно рассмотрим в следующих главах, пропадала тактильная чувствительность в зонах бицепсов и т.д. Эти ощущения могут приобретать характер болей или неприятных ощущений в разных телесных зонах (боли в области живота, першение в горле, тяжесть в ногах, ощущение давления в глазах и т.д.) - важно, что это всегда определенные кинестетические феномены, которые фиксируются сознанием и могут быть выявлены.

Работа начинается с первичной калибровки - определения основных и текущих модальностей партнера, присоединения и установления надежного раппорта. Затем в ходе опроса выявляется упомянутый кинестетический маркер, всегда предшествующий обострению патологии. С точки зрения структурной психосоматики, этот кинестетический феномен и представляет собой самый первый осознаваемый шаг патологической стратегии, предшествующие ему шаги находятся вне зоны осознания.

Зафиксировав в сознании пациента кинестетическое ощущение-маркер, терапевт направляет центр осознания с первого на четвертый логический уровень, в зону интересующего нас пересечения карт. Это достигается в ходе примерно такого диалога: «Вашему недугу предшествует определенное ощущение. А что вы ощущаете? На что похожи ваши ощущения?». Необходимо последовательно выявить все субмодальности и точную локализацию телесных феноменов. Подобные расспросы относятся еще к первому-второму логическим уровням (когнитивные вопросы: Что? Что происходит?), но уже они концентрируют партнера на собственном существе, что позволяет плавно перейти к трансовым состояниям. В конце концов мы получаем ответ типа: «Как будто что-то сжимает голову». Далее: «А что именно сжимает голову?» - «Будто бы железная каска...» - «А какая это каска? Опишите ее...» - и т.д. Происходит постепенное углубление центра осознания, переход на третий логический уровень (в данном случае он формулируется в виде когнитивных вопросов: Как? Каким образом формируется выделенное кинестетическое ощущение?). Продолжая расспросы, мы должны получить совершенно определенный образ комплекса телесных ощущений, непосредственно предшествующих обострению, сформулированный на четвертом логическом уровне сознания. Это телесная метафора. Переход к четвертому логическому уровню осуществляется за счет вопросов типа: «Это неприятное ощущение, которое вы описываете, - имеет ли оно связь с какими-то другими ощущениями, которые одновременно возникают в других частях тела?». В результате в сознании партнера возникает (как в нашем примере) совершенно четкий образ тяжелой, ржавой железной каски, имеющей целый ряд креплений к телу (например, ремнями, охватывающими плечи и т.п.).

Ощущения, образующие телесную метафору, никогда не бывают изолированно локализованы только в одной части тела; скажем, тяжесть в области головы всегда сопровождается какими-то иными феноменами - например, «ватными» ногами. Или больной говорит: «У меня сжимает голову и давит в груди,» - но при этом до поры до времени он разъединяет в сознании эти проявления. Мы же должны отметить, что такой разнобой в ощущениях связан именно с перенесением центра осознания в область пересеченных травматической склейкой карт. Этот разнобой может быть интерпретирован также в терминах Глобального взаимодействия как расхождение в скорости прохождения ощущений в разных частях тела.

Здесь мы должны сделать несколько важных замечаний.

Оказывается, перемещение центра осознания на тот или иной логический уровень не означает включение в зону осознания всего уровня в целом - по крайней мере (остановимся пока именно на такой формулировке) осознание на четвертом логическом уровне в каждом случае ограничивается областью определенных родственных и смежных карт (но ведь и синтез карт в единую картину - космограмму -происходит только на пятом логическом уровне).

Для сознания, формулирующего целостный образ системы телесных зажимов, телесную метафору, сами искаженные карты доступны лишь отчасти: эти карты деформированы настолько, что сам дефект оказывается как бы «за горизонтом» и подойти к нему без посторонней помощи просто невозможно.

Травматическая склейка и соответствующая телесная метафора, обобщающая и формулирующая в виде образного ряда систему телесных зажимов, на самом деле - суть одно и то же; точнее, мы можем утверждать, что телесные зажимы, травматическая склейка и прочие периферические проявления патологической стратегии представляют собой разные стороны одного и того же структурного дефекта или разные его описания. Что касается телесной метафоры, то до момента, когда терапевт формирует возникновение в сознании пациента этого образа, она «не существует», т.е. разрозненные, связанные с травматической склейкой, ощущения не синтезируются, не обобщаются, не служат «объектом» отражения-отреагирования, порождающим «внутренний образ» на четвертом логическом уровне.

Что же, в таком случае, представляет собой телесная метафора? Мы уже бегло упоминали ранее, что «внутренняя» деятельность также может служить объектом отражения-отреагирования, в процессе которого будут формироваться соответствующие карты, - назовем их «служебными» (хотя их роль далеко выходит за рамки «обслуживания» карт, отражающих «внешние» контексты). В работе с патологическими стратегиями мы сталкиваемся со следующей проблемой: карты, связанные с травматическими контекстами, искажены и недоступны для осознания, однако их проявления вполне осознаются. Чтобы обойти препятствие, связанное со структурным дефектом, терапевт направляет вектор внимания пациента на периферические проявления патологической стратегии таким образом, чтобы была сформирована новая служебная карта, отражающая их совокупность на четвертом логическом уровне, - телесная метафора. Эта карта не искажена, и, опираясь на нее, мы можем проникнуть в ранее недоступную область - область травматической склейки, - подвергнув отражению-отреагированию все шаги патологической стратегии, вплоть до зоны пересеченных карт (рис.44).

Рис.44 Телесная метафора как служебная карта, отражающая патологическую стратегию

Таким образом, мы будем оперировать в «поврежденной» зоне из вновь образованной неискаженной, которая отражает само это повреждение. Дальнейшая работа терапевта сводится к возможно более полному отражению дефекта в сознании пациента, а затем - к корректировке его на всех уровнях «вертикали».

Важно понимать, что любая патологическая стратегия, с чем бы она ни была связана и какие бы ее периферические проявления ни выходили на первый план - будь то соматическая или психическая болезнь, поведенческое отклонение, психоэмоциональная акцентуация[2], всегда сопровождается, в том числе, и рядом телесных зажимов, образующих вполне определенную систему, - телесная метафора может быть вычленена и осознана всегда.

Ее формулировка может быть очень разной - это зависит от особенностей структурной организации человека, в том числе от доминирующей модальности ее внутреннего опыта - однако уже на этом этапе терапевт может проанализировать доступный ему материал и сделать важные промежуточные выводы.

Так, С. Н. вербализовал свои ощущения следующим образом: «Что-то вроде пенькового каната, натянутого под диафрагмой. При этом почему-то возникают тяжесть в груди и какие-то неприятные ощущения в горле». После ряда дополнительных вопросов он смог определить эти ощущения как «першение или скорее неприятный привкус в носоглотке - вроде привкуса канцелярского клея». В этот момент он сделал паузу и внезапно добавил: «Знаете, а ведь это ощущение всегда предшествует у меня ангине, я часто болею ангиной».

Работа с С. Н. была начата с болезненных зажимов в области верхней части живота, причем для терапевта было ясно, что эти ощущения как-то связаны и с повышенной агрессивностью С. Н., и с мучительным для него желанием вспомнить событие детства, связанное с матерью, которое все время «ускользало» от него. Что же касается частых заболеваний ангиной, которые, как выяснилось, входили в единый «патологический комплекс», речь об этом возникла только при переходе к телесной метафоре.

Локализация болезненных ощущений, в данном случае в зонах «верх живота-диафрагма», «грудь-область сердца», «горло-носоглотка», позволило связать их с чакрами Манипура, Анахата и Вишудха соответственно, и с определенной тематикой травмированных карт, а также периодами «личной истории». Тематическая выделенность соответствующих чакровых зон - Манипура, проблемы индивидуализации; Анахата, проблемы межличностных отношений; Вишудха, проблемы высшей интеграции элементов вертикали «тело-душа-дух» - и определяющая роль этих чакр в период, когда произошла психотравма, весьма показательны. Проявившееся «внезапно» в период взросления отклонение в поведении С. Н. (повышенная агрессивность) также оказывается связанным с тематикой телесной ориентации и выделенностью в «личной истории» Манипуры, Анахаты и Вишудхи.

В данном случае работа начиналась с выяснения телесного зажима. Могут быть и другие отправные точки. Так, в случае У. телесный зажим был обнаружен далеко не сразу. Он вербализировался в виде следующей телесной метафоры: «Каменный стержень, пронизывающий тело от плеча до плеча» (постоянный зажим в области верхней части спины и стыка между грудными и шейными отделами позвоночника). В ходе дальнейших расспросов последовало уточнение: «похоже на теплый пористый стержень из пемзы». В данном случае, как и в случае с С. Н., работа велась в других техниках, чем описываемые в этой главе, но соотнесение зажима с зоной Вишудхи имело большое терапевтическое значение (в тематическом плане и в плане «личной истории»).

На этом этапе очень важно как можно четче сформировать образ телесной метафоры, проработать все ее детали и субмодальности - она должна быть и для терапевта, и для пациента «реальным внутренним объектом», удобным для манипулирования, оценки, отслеживания трансформаций. Огромное значение имеет текущая калибровка состояния партнера - необходимо по вербальным реакциям отслеживать модальность возникающих ощущений, фазы и глубину транса. Также чрезвычайно важно надежное присоединение, хороший раппорт; необходимо не просто слышать высказывания партнера по поводу его ощущений, а буквально чувствовать их, становиться соучастником внутренней деятельности пациента.

Дальше можно двигаться в двух направлениях: трансформируя телесную метафору при помощи соответствующих телесных техник и возвращаясь вспять по шагам патологической цепочки, подойти к аудиально-визуальной склейке и разрушить ее. Как мы увидим, необходимо провести соответствующие терапевтические мероприятия в обоих направлениях. Их очередность диктуется условиями работы и состоянием пациента, однако только полный цикл: телесная работа с зажимом и психотерапевтическая работа с искаженными картами - обеспечивает успех.

Стоит подробнее остановиться на некоторых тонких моментах работы с патологическими стратегиями.

Перед терапевтом возникает ряд важных вопросов:

как наиболее быстро и эффективно добраться до «центра кристаллизации» патологической стратегии - аудиально-визуальной склейки?
что является надежным критерием того, что терапевт обнаружил именно склейку, а не один из промежуточных шагов стратегии?
каким образом наиболее эффективно отключать «дигитальные голоса» в сознании пациента и что вообще означает нарастающая во время работы дигитальность?

Наиболее удачной является метафора медленно, по кадрам прокручивающегося назад фильма, где каждый кадр - визуальный, аудиальный или кинестетический шаг стратегии.

Задавая вопросы типа: «Что предшествовало этому едва ощутимому покалыванию в груди? Откуда это ощущение «знало», что следует появиться?», - терапевт должен очень внимательно отслеживать глазодвигательные реакции пациента. Например, если реакцией на заданный вопрос является движение глаз партнера в зону визуального воспоминания, то следует незамедлительно задать вопрос: «Что за картинку вы сейчас вспомнили? Что промелькнуло перед глазами?» Конечно, при выполнении такой процессуальной техники большие требования предъявляются к умению терапевта устанавливать надежный раппорт и уверенно калибровать. Терапевта в большей степени интересуют субмодальности картинки или звука, а не их содержание. Очень важно с самого начала формирование третьей позиции[3] у пациента, его максимальная диссоциация от происходящего.

Для этого служат и подчеркнуто нейтральный, «безразличный», даже ленивый тон терапевта, и различные метафоры «чисто научного эксперимента», «академического интереса» не к содержанию травматического опыта, а к его структурному устройству. Необходимо использовать весь терапевтический инструментарий, чтобы «обмануть» механизмы психологической защиты, отключить дигитальную болтовню в голове. Главным инструментом на этом этапе является идентификация и возможность осознание пациентом «дигитального голоса».

Как это происходит на практике?

Например, пациент на вопрос терапевта: «А что вызывает этот тихий звук?» неожиданно отвечает: «Да ничего там нет! Я не знаю, о чем вы меня спрашиваете, не понимаю, чего вы от меня хотите!».

При этом ответ всегда имеет ряд характерных особенностей:

а) он очень быстрый, как будто говорит не сам человек, а кто-то быстро включает в нем внутреннюю «магнитофонную запись»;
б) голос практически лишен интонационной окраски;
в) темп речи, тембр голоса, интонации очень сильно отличаются от тех, которые присущи человеку в обычном состоянии, и от того, как он говорил только что, до этого;
г) ответ сопровождается резким и очень быстрым, почти мгновенным усилением неконгруэнтностей, ярко выраженной «рассинхронизацией» всех вербальных и невербальных ответов партнера.

Именно в этот момент терапевту очень важно «отзеркалить» реакции партнера, дать ему возможность осознать сам факт существования дигитального голоса, выявить его субмодальности, в том числе и его локализацию в теле, ощущения, возникающие во время его прослушивания и т.д. Принципиальным моментом является достаточно жесткое отделение «дигитального» голоса от подлинного голоса человека. Только тогда появляется возможность «выключить», хотя бы на время, дигитальную болтовню.

Таким образом, удается преодолеть сопротивление клиента или, если быть более точным, его «дигитальной» части, неразрывно связанной с ложным, несущностным центром. (Следует отметить, что именно избыточная дигитальность, как сетка, вплетенная во все элементы структуры, и является главным маркером существования ложного центра.)

Инструментами отключения «дигитальной болтовни» являются и использование различных метафор, и применение недирективных (а иногда и директивных) гипнотических техник. Очень важно все время помнить о конечной цели, напоминать пациенту о результате, который он хочет получить.

Тем не менее, даже при удачном преодолении «дигитального сопротивления» общая неконгруэнтность пациента нарастает. Это и не удивительно - ведь мы вступаем в зону значительных структурных дефектов. Именно усиление общей неконгруэнтности и свидетельствует о движении в верном направлении, в сторону аудиально-визуальной склейки.

На одном из «кадров» фильма состояние пациента вдруг становится резко нересурсным. Он, можно сказать, резко «вваливается» в нересурсное состояние. Чаще всего это проявляется в мгновенном застывании всех физиологических процессов, остановке дыхания, сильной асимметрии мимических мышц лица.

Со стороны это похоже на реакцию на резкий и сильный удар или звук. Для терапевта это является маркером, говорящим о том что, вероятнее всего, обнаружена визуально-аудиальная склейка, запускающая всю патологическую стратегию. Терапевту важно максимально быстро «выдернуть» пациента из нересурсного состояния, добиться резкой диссоциации от травматического опыта. Это достигается путем быстрой смены визуальных субмодальностей - можно отодвинуть картинку, уменьшить ее размер и т.д.

Но как убедиться в том, что мы действительно добрались до аудиально-визуальной склейки? Для этого необходимо провести ряд тестов. Вернув пациента в нейтральное состояние, переключив его внимание на какое-то приятное воспоминание и убедившись, по невербальным реакциям, что партнер действительно находится в ресурсном состоянии, - попросите его еще раз представить неприятную картинку со звуком. Если это действительно аудиально-визуальная склейка, то произойдет быстрое вхождение в нересурсное состояние, аналогичное по калибровочным признакам вышеописанному. Если же этого не произойдет, значит, был выявлен лишь один из первых шагов патологической стратегии, близкий к аудиально-визуальной склейке и работа должна быть продолжена.

Важно, что звук - это почти всегда либо высокий и быстрый женский голос, либо низкий и медленный мужской. Он обязательно имеет некоторое смысловое содержание, жизненно важное для перенесшего психотравму человека - как правило, это слова типа: «Да как ты мог! Да я тебя за это!.. Тебя убить мало!..» - и т.д. Всегда такой смысл касается либо оценки личности («Ты - негодяй! Ты - ублюдок!» и т.п.), либо подрывает ее основы существования («Я тебя прибью! Я тебя брошу!» и т.п.), несовместимых с ситуацией раннего детства, когда ребенок целиком зависит от родителей. Если психотравма возникает в другом возрасте, то и тогда смысловое содержание тормозящего звука либо прямо связано с унижением личности, либо угрожает основам существования человека (даже если такая угроза и существует лишь на словах и не может быть осуществлена в принципе - личность, находящаяся в стадии формирования карт, соответствующих контексту, в котором произносится угроза, еще неспособна адекватно оценить ситуацию)[4].

Если вспомнить, с какими контекстами связан травматический опыт и в какие карты он включается, сказанное становится совершенно понятным.

«Картинка» для любого другого человека не представляет собой ничего особенного, она крайне проста и обладает следующими характеристиками: статичностью, черно-белой гаммой (обычно) и, в ста процентах случаев, ассоциированностью (т.е. человек себя в этой картинке никогда не видит, что говорит о смешении логических Уровней). Этот визуальный образ чаще всего очень размыт и неконкретен: он может принимать форму какого-то черного или цветового пятна, с которым приходится дополнительно в дальнейшем работать, выявляя его содержание. Отметим, что это содержание может показаться любому постороннему человеку совершенно нелепым или даже смешным, но для больного такая «пустяковина» страшнее любого монстра из фильма ужасов.

Так, у пациента К. пусковая склейка представляла собой «картинку» черной ложки, сопровождаемую звуком окрика. Оказалось, что в раннем детстве он получил удар ложкой по голове, что привело к формированию патологической стратегии: черная ложка - окрик - «искры из глаз» - звук удара - ... На конечной же стадии это выражалось тяжелейшей гормонозависимой бронхиальной астмой.

Здесь важно отметить два обстоятельства:

Предъявление любой части склейки - картинки или звука - моментально вызывает у человека мощнейшее нересурсное состояние вплоть до слез, острейших телесных реакций и т.д.; такая реакция не зависит от того, как себя чувствует человек непосредственно перед срабатыванием травматического «триггера», произошло перемещение центра осознания из области одной (сущностной) карты в область другой (несущностной), со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Предъявление одной части склейки порождает возникновение другой ее части, звук вызывает зрительный образ, картинка - звуковой, склейка, смешивающая карты, увязывает между собой отдельные элементы опыта.

Можно предположить, что именно звук, несущий неприемлемое для личности смысловое содержание, тормозит развитие нормальной стратегии. Картинка же запечатлевается в момент такого слома и перехода стратегии в русло аномального отреагирования. Таким образом, звук как бы отключает одну карту, а картинка включает другую. Впрочем, образование тесной склейки приводит к тому, что и аудиальное, и визуальное ощущения начинают действовать сходным образом: они нераздельны и выступают в виде единого дефекта, срабатывающего во всех контекстах, сходных с контекстами, в ходе которых возникли, - таким образом, оказываются затронутыми и карты по ситуационному признаку, и карты по тематическому признаку (скажем, ситуации межличностного конфликта и контексты, связан¬ные с обстоятельствами психотравмы) - рис.45.

Итак, в ходе работы мы вступили в зону травматической склейки. Это сопровождается всплеском неприятных ощущений, эмоциями, нервным срывом. Все эти проявления необходимо купировать, не допуская «сваливание» пациента в неконтролируемое состояние развития патологической стратегии. Здесь важен очень тонкий момент: пациент должен оставаться в пределах новой служебной карты, отражающей «внутренний объект» - патологическую стратегию, а не перемещаться в область искаженных карт.

Рис.45 Фазы образования патологической стратегии:

а) нормальными процесс формировании новой карты;
б) развитие сущностной стратегии;
в) торможение сущностной стратегии;
г) образование травматической склейки.

Теперь мы должны осторожно «рассмотреть» составляющие склейку элементы и далее приступить к ее разделению. Таким образом, мы, по сути дела, начинаем разрушать ложную карту - некую химерическую карту, представляющую собой пересечение потенциально сущностных карт в зоне аудиально-визуальной склейки. Мы должны организовать работу таким образом, чтобы склейка перестала существовать как единый структурный дефект, и «представить» сознанию ее составляющие обособленно - тогда несущностность искаженных карт автоматически приведет к их уничтожению, произойдет то, что мы называем структурной перестройкой или пересозданием структуры. Так происходит потому, что дефект не представляет собой фрактальной копии «высшего» уровня организации, он существует как некий замкнутый цикл, вихрь, питаемый волениями ядра личности, но способный сохраняться в структуре лишь до тех пор, пока сохраняет некоторую организованную целостность или, если говорить в тер-минах предложенной метафоры, форму вихря[5]. Как только она будет нарушена, исчезнет и способность вихря паразитировать на волениях «Я хочу!».

Форма, которая необходима для поддержания автоматического существования травматической склейки в области пересеченных карт, - это, во-первых, сцепленность аудиального и визуального ощущений, «настроенных» на группу сходных в тематическом и сущностном планах контекстов, а во-вторых, единство телесных (зажим, соматическая патология), психических (склейки) и духовных (идеологическое «подкрепление», поведенческая аномалия) составляющих.

Остановимся более подробно на технологии разрушения аудиально-визуальной склейки.

Еще раз напомним, что главной ее структурной особенностью является максимальная жесткость, которая выражается в невозможности пациента самостоятельно представить картинку или звук как-то иначе, в других субмодальностях.

Второй особенностью является связанность, сцепленность визуальных и аудиальных составляющих травматического опыта.

Предъявление картинки вызывает «тормозящий» ощущения звук, прослушивание звука мгновенно вызывает в сознании картинку.

Поэтому работу по разрушению аудиально-визуальной склейки можно условно разбить на четыре этапа:

Первоначальное отключение визуальных и аудиальных составляющих склейки.
«Раскачивание» и изменение визуальных субмодальностей склейки.
Изменение аудиальных субмодальностей и разрушение всей травматической склейки.
Экологическая проверка терапии.

Остановимся на каждом из этих четырех этапов подробнее.

На первом этапе необходимо максимально тщательно выявить субмодальности «травматической картинки», добиваясь от пациента отстраненного, «третьепозиционного», к ней отношения. Очень хорошо работает метафора кинотеатра, где на экране можно увидеть изображение, но пропал звук. Как только «включается внутренний голос», можно попросить пациента «выключить» его на несколько секунд. Очень важно перенести центр осознания партнера на четвертый логический уровень, помочь ему взять на себя ответственность за свое состояние и результат терапии (хотя бы на короткое время). Здесь от терапевта требуется большое количество внутренних бессознательных выборов, умения резко менять собственное состояние и внутренние ритмы. Хорошо работает метафора воображаемого пульта, при нажатии кнопок на котором можно «настраивать» воображаемый телевизор: включать и выключать звук, ускорять или замедлять скорость звучания, изменять визуальные субмодальности - размер картинки, цветность, яркость, контраст, объем, движение, ассоциированность-диссоциированность (возможность наблюдать «изнутри» или видеть себя в ситуации со стороны) и т.д.
Если терапевту удалось «выключить» на время аудиальные составляющие травматической склейки, то его важнейшей задачей на втором этапе работы является выявление ключевых визуальных субмодальностей, т.е. тех составляющих визуального опыта, которые особенно сильно вызывают нересурсное состояние пациента.

Обычно ключевыми субмодальностями в подобных случаях являются:

- размер и расстояние до картинки,
- ассоциированность-диссоциированность,
- контрастность,
- цветность, освещенность,
- присутствие или отсутствие движения в картинке.

Далее терапевт приступает к технике «раскачивания» визуальных субмодальностей. Это делается следующим образом. Выявив ключевые субмодальности по невербальным реакциям партнера (например, в картинке особенно неприятны отсутствие движения и очень контрастное, выступающее из фона лицо матери), терапевт усиливает эти субмодальности так, чтобы состояние пациента стало еще более нересурсным, почти непереносимым.

Для чего это делается? Вокруг такого рода травматической склейки, сформированных на ее основе ложных карт и патологических реакций формируются и дополнительные карты отношения к этому опыту, создается ряд поведенческих стереотипов и культуральных ожиданий. Например, больной всячески пытается и самостоятельно сгладить болезненные проявления, и, безусловно, ждет этого и от терапевта. Но как только терапевт пытается ослабить или убрать нересурсное состояние (например, прося пациента уменьшить контрастность лица матери или сделать картинку подвижной), тут же включается аудиальная составляющая склейки - дигитальный голос. Это и не удивительно - его включение связано с массой вторичных выгод, сформировавшихся вокруг патологической стратегии (см. ниже). Поэтому странная, на первый взгляд, тактика терапевта: «Я не хочу улучшать ваше состояние, напротив - я хочу сделать его невыносимым, таким, чтобы вы сознание потеряли», - в данном случае совершенно оправданна. Ведь его задача - «раскачать» субмодальности восприятия, дать пациенту множество внутренних выборов: воспринимать картинку маленькой или большой, цветной или черно-белой, неподвижной или движущейся.

Поэтому усиление «нересурсных» субмодальностей преследует две основные цели:

а) резкое изменение стереотипов пациента, выключение дигитальной болтовни;
б) усиление нересурсного воспитания.

Чем мощнее терапевту удается усилить нересурсное состояние, тем ближе к нейтральной будет конечная реакция, тем больше «амплитуда» внутреннего выбора. Это подобно сжатию пружины или раскачиванию качелей.

В какой-то момент (упражнение необходимо сделать не менее 10-15 раз, максимально быстро усиливая нересурсных субмодальности, с каждым разом увеличивая амплитуду подобных «раскачиваний») пациент говорит: «Я уже не могу усиливать нересурсное состояние. Я даже не могу в него войти. Картинка выглядит теперь совсем по-другому - она стала более размытой, маленькой, а лицо матери не выделяется резко из фона».

После этого можно перейти к третьему, важнейшему этапу работы - к изменению аудиальных субмодальностей склейки. Почему этот этап так важен? Дело в том, что аудиальная составляющая склейки несет в себе не только чисто структурные элементы (определенный тембр, громкость, интонационная окраска голоса), но и важнейшие содержательные моменты, которые являются своеобразным строительным материалом, «раствором», связующим элементом, идеологическим обоснованием ложных карт четвертого логического уровня сознания.

Поэтому работа с дигитальным голосом неизбежно подразумевает и работу со всей искаженной зоной карт.

Как это происходит на практике? Выше мы уже касались содержательной стороны «дигитальных» высказываний, напомним лишь, что они, как правило, задевают и искажают уровни самоидентификации. Поэтому терапевту на начальном этапе работы с аудиальной составляющей склейки необычайно важно выделить сначала не содержательные, а структурные компоненты - субмодальности дигитального голоса.

Терапевт тщательно выясняет темп речи, тембр, интонационную и ритмическую окраску, громкость, расстояние до источника звука, смысловые акценты и т.д., тщательно калибруя состояние клиента и усиливая ключевые субмодальности - особенно интонационные особенности речи и слова, на которые делается акцент. Такая работа очень эффективна в группе, к которой и обращены третьепозиционные, эмоционально не окрашенные комментарии терапевта. Здесь необычайно важна работа на контрастах - то быстро «погружая» пациента в нересурсное состояние, то мгновенно «вытаскивая» его оттуда, формируя к происходящему третью позицию, давая возможность осознать, рассмотреть ранее недоступную зону искаженных карт. Для этого задаются риторические вопросы, которые и не подразумевают немедленного ответа или ответа вообще: что стояло за действиями взрослого, который так говорит с ребенком? каковы намерения взрослого? соответствует ли им способ их реализации? и т.д. Очень важно, чтобы в этих дигитальных, тормозящих ощущения ин¬тонациях пациент узнал собственный дигитальный голос, послушал его в состоянии «объективного исследователя».

Именно в этой части работы используется большое количество метафор, исторических, культуральных примеров и т.д.

Когда у пациента к «тормозящему» голосу и собственным нересурсным состояниям выработана третья позиция, внимание его разделено и можно переходить к изменению аудиальных субмодальностей. Лучше всего работает метафора ускоренной магнитофонной записи или раскрученной пластинки.

Если удается действительно изменить субмодальности, то возникает, зачастую, смеховой эффект - ведь содержание высказываний остается тем же: «Вечно у тебя так! Ты идиот, ты мне не нужен!» и т.д., а интонация, все аудиальные субмодальности резко неконгруэнтны содержанию. Появляется возможность еще больше усилить третью позицию по отношению к травматическому опыту, действительно изменить к нему отношение.

На последнем этапе работы терапевт проводит экологическую проверку терапии: он просит пациента вновь вспомнить травмирующую ситуацию. Если работа выполнена успешно, у пациента возникают специфические невербальные реакции - он вспоминает картинку и звук с уже измененными субмодальностями, на какое-то мгновение «физиология застывает»: ведь человек ожидает быстрого наступления нересурсного состояния, «память тела» еще сохраняется - и... ничего не происходит, состояние остается нейтральным. Это похоже на состояние после снятия гипса после травмы - рука или нога уже не болит, но есть еще ожидание боли.

После этого, в течение всего семинара или курса лечения терапевт просит пациента вспоминать и другие контексты, генерализованные вокруг аудиально-визуальной склейки и также вызывавшие патологическое отреагирование и нересурсное состояние. При правильно выполненной работе никаких проявлений патологической стратегии не наблюдается. Так постепенно «пересобирается» на более сущностной основе искаженный участок структуры.

На практике, однако, все не так просто. Структурный дефект может вернуться, поскольку сильный телесный зажим со временем восстановит всю патологическую стратегию, включая ее начальные шаги, т.е. аудиально-визуальную склейку, - форма дефекта еще не разрушена. Это понятно, поскольку вертикаль принципиально неразделима относительно отражения-отреагирования. Поэтому психотерапевтическую работу необходимо дополнить телесной, ориентированной на трансформацию телесных метафор. С другой стороны, если работать только с телесным следом стратегии, не затрагивая ее «триггера», такая работа дает лишь временное облегчение - мы не затронем пересечение карт четвертого логического уровня.[6]

В этом случае привычный зажим может и не вернуться - патологическая цепочка может найти другой выход, произойдет смена симптома, но исцеление (т.е. восстановление целостности) не наступит. Именно поэтому для эффективного лечения мы должны воздействовать на оба конца патологической цепочки: психотерапевтически - на травматическую склейку, с помощью телесно-ориентированных практик - на мышечный зажим.

Сколько времени занимает такая работа? Иногда несколько часов, иногда - значительно больше. Однако следует понимать, что разрушение аудиально-визуальной склейки и коррекция пересеченных карт, с одной стороны, и ликвидация при помощи телесных техник зажимов, с другой, на самом деле не являются завершением терапии. Два указанных мероприятия затрагивают уровень «псюхе» («души») и «сомы» («тела»), но духовные проблемы не снимают, хотя эти проблемы уже не подпитываются телесными и психологическими сбоями. Очень часто самопроизвольно наступает сдвиг и в этой области, но он может переживаться очень болезненно, едва ли не как крушение жизненных устоев. Однако такой сдвиг может и не произойти - и тогда дефекты структуры все равно будут сказываться на самых разных аспектах жизни человека.

Речь идет, прежде всего, о поведенческих отклонениях и мировоззренческих схемах, возникших для обслуживания патологической стратегии (или, в других терминах, как их обобщение). Человеческое сознание не способно перенести иррациональности собственного поведения. Для обоснования аномалий изобретается масса причин, которые приобретают, в первую очередь, вид карт четвертого логического уровня - убеждений, благо, что их и изобретать-то не надо: общество имеет массу социальных, культуральных и других стереотипов на все случаи жизни. Если таких убеждений, сформированных вокруг стратегии, много, они естественным образом влияют и на уровень космограммы (даже если космограмма не структурирована, она все равно есть, пятый логический уровень так или иначе существует), и даже на уровень самоидентификации.

Так, в случае с С. Н. патологические стратегии породили явное поведенческое отклонение - повышенную агрессивность, которая была очевидна для самого С. Н. Он объяснял ее с «идеологических» позиций, как нечто осознанное, присущее ему по убеждению и выстроил по этому поводу целую философию (уровень карт). Сквозь призму этой философии он рассматривал и других людей, различные жизненные ситуации, выносил оценки, т.е. вокруг несущностных убежденческих схем, затронувших важнейшие в социальном плане области карт, связанные с индивидуализацией и межличностными отношениями, начинала формироваться космограмма; наконец, и самоидентификация С. Н. стала складываться под тем же воздействием - позиционирование собственного Я относительно других феноменов Мира осуществлялось им в терминах: «Я - сильная личность», «Я - одиночка», «Каждый за себя - один Бог за всех», «Я не понят» и т.д. Подобные искажения (подчеркнем, что мы не даем моральной оценки особенностей мировоззрения С. Н., - дело в их сущностности) приводят С. Н. ко множеству неприятных и опасных ситуаций, которые он толковал не как следствие собственного поведения, а как еще одно подтверждение собственных взглядов (обычным уровнем мышления С. Н. был второй-третий логический уровень, где «Я» не представлено или слабо выражено, т.е. человек отделяет свои поступки и их последствия от самого себя). Обычно сильные искажения структуры требуют компенсации в другой области - такая компенсация как бы «противоположна по знаку» искажению и также несущностна. В случае С. Н. повышенная агрессивность компенсировалась наркоманией.

Близок к описанному еще один феномен. Травматический комплекс генерализуется, т.е. любая патологическая склейка со временем «обрастает» множеством контекстов, казалось бы, далеких тематически и ситуационно от исходного. (Почему это происходит?) Здесь подходит такая метафора: компьютерный вирус, внесенный в какую-либо программу, может «заражать» все другие программы, с которыми зараженная программа взаимодействует. Похожим образом расширяется и зона влияния на структуру человеческого существа с травматической склейкой. Рано или поздно, в зону пересечения попадают жизненно важные для человека карты, например, связанные с получением удовольствия, - так возникают так называемые «вторичные выгоды». В жизненном пространстве человека (неважно, относится ли это к его внутреннему миру или к области социальных, культуральных и каких-либо других отношений) происходит нечто, запускающее патологическую стратегию, но карты смешаны - одновременно запускаются и другие стратегии: человек получает удовольствие. Складывается, на первый взгляд, парадоксальная ситуация: плохо, но ... хорошо.

Когда вовлеченных в зону искажения карт слишком много, т.е. когда личность получает слишком много вторичных выгод от собственного недуга, это говорит о сущностных дефектах космограммы. Встречаются такие больные, которые отказываются от лечения не потому, что достигнуты плохие результаты, а именно потому, что они «слишком» хороши, - налицо патология самоидентификации. Человек предпочитает болеть или даже умереть, но не меняться.

Вторичные выгоды постоянно встречаются в практике структурной психосоматики. Разумеется, с ними имеет дело и любой врач, однако часто этому аспекту не уделяется достаточного внимания. Здесь важны два момента.

Если не учитывать вторичные выгоды, во многих случаях лечение просто невозможно - их механизм развивается вглубь структуры, вплоть до уровня самоидентификации, и все терапевтические мероприятия будут просто отторгаться, либо патологические цепочки перестроятся, но не исчезнут;
Вторичные выгоды носят адаптационный характер. Их наличие свидетельствует о глубинных дефектах структуры (только в таком случае «хорошо» отождествляется с «плохо») либо, что чаще, о «внешних» по отношению к человеческому существу конфликтах - вторичные выгоды оказываются реакцией, способом адаптации в ненормальных семейных, социальных и т.п. условиях. Ясно, что это - ложный, несущностный способ адаптации, однако, разрушая вторичную выгоду, терапевт должен быть готов предложить пациенту что-то взамен, а это невозможно без глубинной структурной работы, а иногда требует и воздействия на окружение больного.

Часто (особенно это касается детских болезней) коррекцию нужно начинать с близких пациента, а не с него самого. Приходится констатировать, что в ряде случаев, терапевт бессилен предпринять что-либо кардинальное (это особенно касается тех случаев, когда речь идет не о семейных, а о социальных реалиях, например, о культуральных стереотипах восприятия обществом инвалидов). Может показаться, что это бессилие абсолютно, однако глубокое структурирование личности позволяет ей самой открыть истинные и экологичные схемы жизненного поведения и правил игры, которые позволяют отказаться от вторичных выгод патологии. В конечном счете, «плохо» никогда не может быть «хорошо». Иногда терапевту все же приходится останавливаться перед барьером вторичных выгод. Дело в том, что именно в этом случае важна мотивация пациента: если он не хочет меняться (т.е. идет о взрослом, отвечающем за себя и сознающим последствия своего выбора человеке), то вряд ли стоит заставлять его это делать. Однако для такой личности абсолютно закрыты какие-либо перспективы «личной эволюции».

Поясним сказанное на нескольких случаях из практики Д. Атланова (анализ случаев проведен авторами этой книги). Они показательны потому, что раскрывают разные аспекты возникновения вторичных выгод, а также обстоятельства, в которых оказывается столкнувшийся с ними терапевт.

Больная X. Примерно с пятилетнего возраста страдала тяжелой формой суставной патологии (боли в суставах, которые затем перешли в суставную неподвижность и тяжелую инвалидность - X. была прикована к инвалидной коляске и не могла самостоятельно выполнять самые элементарные действия: есть, удерживать руками даже легкие предметы и т.д.; болезнь интерпретировалась официальной медициной как тяжелый полиартрит). В поле зрения терапевта X. оказалась в возрасте девятнадцати лет, и он, проанализировав анамнез, убедился, что патология не может носить органического характера: до ее появления X. не перенесла никаких серьезных инфекций, травм и т.д. Анализы подтвердили это предположение. Дальнейшая работа с использованием психотерапевтических и телесных техник показала, что недуг X. - типичный случай периферического проявления патологической стратегии, коренящейся в психотравме. Ее недуг так повлиял на отца, что он посчитал своим долгом вернуться, - патологическая стратегия получила социальное подкрепление. Создалась ситуация порочного круга: уход отца породил психотравму, психотравма вызвала недуг, недуг вернул отца в семью. Глубинные уровни структуры X. были искажены вторичной выгодой ситуации, которую упрощенно можно сформулировать следующим образом: следует болеть для того, чтобы в семье все было хорошо. Она и болела, даже тогда, когда со временем эта формула потеряла актуальность. Дело в том, что ее заменила другая формула. Но об этом чуть позже.

Исходя из своего понимания причин патологии X., терапевт спланировал лечение - и за несколько сеансов добился отличных результатов: X. стала вставать, двигаться, научилась самостоятельно есть, набирать номер телефона и выполнять другие простые действия. Однако после этого совершенно неожиданно для терапевта X. сказала: «Я понимаю, что могу полностью исцелиться, стать нормальным человеком, но я этого не хочу. Я боюсь большого мира, в который должна буду выйти, и предпочитаю оставаться инвалидом». На этом лечение прекратилось.

Структурная психосоматика могла бы полностью обойтись без понятия «вторичная выгода». Мы используем его по традиции и для некоторого терминологического разнообразия. Так, в случае X. вначале травматический контекст «уход отца» генерализовался, по воле обстоятельств, на всю сумму семейных контекстов в целом. Парадоксальным образом «возвращение отца» также стало травматическим контекстом, запустившим патологическую цепочку. Далее разрастание дефекта вглубь приняло такой тотальный характер, что затронуло уровень самоидентификации, исказив само позиционирование личности в обществе и Вселенной (в данном случае такой пафос оправдан); сущностная формулировка: «Я - человек, активная и ответственная личность» заместилась иной: «Я - инвалид, о котором заботятся». Для X. травматическим стал весь глобальный контекст человеческого бытия, ее космограмма была сформирована таким образом, что естественным состоянием девушки оказывалось состояние глубокой инвалидности. Эти глубинные конструкции допустили терапевтическое воздействие в том объеме, который не требовал коррекции космограммы и самоидентификации: X. стало легче жить, но большего она и не хотела, поскольку полное исцеление вынудило бы ее к огромным новым усилиям. Терапия была прекращена за неимением достаточной мотивации как со стороны больной, так и со стороны терапевта.

Мы видим, таким образом, что вторичная выгода - это не какой-то отдельный феномен, а разрастание дефекта вширь (генерализация контекста) и вглубь (искажение космограммы и уровня самоидентификации.

Больная Ж. М. в течение двадцати лет страдала недугом, который определялся официальной медициной как «рассеянный склероз». При этом все эти годы диагноз ставили «под вопросом», что само по себе крайне удивительно. Дело в том, что хотя все симптомы были налицо, болезнь не прогрессировала, и основной гистологический признак -декальцинацию нервных окончаний - обнаружить не удавалось. Но симптоматика, повторяем, была характерной. Ж. М. активно лечилась и у официальных медиков, и у экстрасенсов; перепробовала все возможные школы и методики терапии - бесполезно. Приглашенный психотерапевт обратил внимание на два обстоятельства - возникновение болезни и семейные отношения, сложившиеся между Ж. М. и ее мужем.

Недуг возник, когда Ж. М. было девятнадцать лет (она была замужем меньше года). Вместе со своим мужем она попала в аварию и на какое-то время оказалась в больнице. Симптоматика «рассеянного склероза» стала проявляться сразу же после выписки из больницы и все эти годы оставалась на одном уровне. Недуг не помешал Ж. М. стать матерью двоих детей, нормально работать и вести во всех отношениях нормальный образ жизни - с некоторыми очень важными нюансами.

Муж Ж. М., профессиональный военный, летчик (к моменту работы терапевта с Ж. М. - в отставке), представлял собой тип так называемой «сильной» личности, склонной к директивному, авторитарному стилю общения, диктату в отношении своих близких. Он окружал свою жену заботой и такой степенью опеки, которая представлялась естественной лишь в контексте ее «тяжелого недуга»: каждый день провожал ее на работу, встречал, сам совершал все покупки, никуда не отпускал жену одну из дома и т.д. Ее это вполне устраивало - она представляла собой тип личности «слабой» и социально не активной, не склонной к каким-либо самостоятельным действиям или принятию решений.

Первый же сеанс с Ж. М. позволил терапевту сделать вывод, что ее недуг не имеет ничего общего с настоящим рассеянным склерозом и что корни его лежат в семейных отношениях Ж. М., в той модели опеки и подчинения «по необходимости», которая установилась между супругами.

Были проведены три сеанса структурной работы с использованием психотерапевтических и телесных техник - и сразу же был зафиксирован сдвиг в лучшую сторону. Интересно, что для Ж. М. Этот сдвиг субъективно сопровождался появлением очень ярких многокрасочных сновидений, в которых она действовала, уже полностью излечившись, - возникали ситуации, которые до сих пор представлялись ей невозможными: вот она одна ходит по магазинам, приобретает какие-то новые вещи по собственному выбору (до сих пор выбор всегда был за мужем) и т.д. Изменился ее социально-поведенческий статус: Ж. М. стала общительнее, добрее к людям, много рассуждала о планах на будущее и т.д.

Неожиданно перед четвертым сеансом к терапевту приехал супруг Ж. М. и, ссылаясь на нее, сообщил, что она полностью отказывается от лечения, отказывается даже встретиться с терапевтом. По телефону она подтвердила это желание, но как-то очень кратко, неразвернуто и немотивированно. Муж Ж. М. был явно смущен и предлагал даже оплатить не проведенные терапевтом сеансы. При этом было ясно, что он прекрасно понимает, что же произошло на самом деле, - именно поэтому он и испытывал такую неловкость.

Ситуация, между тем, представляется очевидной. Авария произошла в тот момент, когда отношения Ж. М. С мужем только складывались. Они могли установиться в любой модели, вполне допустимой, если принять в расчет личности супругов. Однако именно в больнице проявилась та форма отношений, которая устраивала обоих: ее, вследствие ее глубокого социально-поведенческого инфантилизма, устраивал «вынужденный» отказ от собственной воли и, одновременно, подчеркнутая забота со стороны супруга; его, вследствие собственных карт семейных отношений, ориентированных на лидирование мужа, возможность все решать за жену и проявлять о ней заботу. Вполне возможно, что иные отношения и не могли бы сделать их семью стабильной, но они требовали определенного ситуационного обоснования. Так, вслед за травмой, следствием объективных причин, возник субъективно обусловленный недуг. Ясно, что он не мог возникнуть «на пустом месте», но о причинах структурного порядка мы можем только догадываться, поскольку работа в этом направлении терапевтом проведена не была. Предположительно, у Ж. М. был некоторый детский травматический опыт, исказивший карты социального поведения и ставший причиной ее инфантилизма в этой зоне четвертого логического уровня. Если такое искажение имело место, наверняка существовала и соответствующая патологическая стратегия. Во время болезни искажение генерализовалось на контексты ее отношений с мужем (видимо, и изначально оно было связано именно с контекстами семейных отношений), патологическая цепочка развилась на периферию в виде хронического недуга, достаточного для обоснования структуры семейных отношений, поддерживающих искажение, но не опасного, - возник порочный круг, в который были вовлечены оба супруга. Вмешательство терапевта в такой ситуации оказалось «неудобным», поскольку грозило нежелательными для обоих переменами.

Здесь мы должны сделать несколько замечаний.

Искажение, распространившееся от исходного пункта - травматической склейки, действительно ведет себя подобно некоторой «личности», реагируя на все попытки коррекции и стремясь к поддержанию собственного существования. Образно говоря, оно тоже «хочет быть», но для «подлинной» личности, для сущности это «хочу» оборачивается в «надо»; есть ли разница между «Я хочу быть» ядра и «хочу быть» ложного центра, развившегося из искажения структуры? Есть и существенное: следование «хочу быть» дефекта всегда приводит к патологии - иначе быть и не может, ведь оно несущностно, чуждо человеческому существу; кроме того, оно закрывает путь к «личной эволюции», поскольку всякий сдвиг в сторону сущности отнимает у ложного центра часть его «жизненного пространства»; конечно, так тоже можно жить, причем иногда очень счастливо, особенно если отождествить себя с ложным центром, однако такая жизнь во всех отношениях ограниченна по сравнению с возможной «сущностной» жизнью. Выбор, впрочем, за самим человеком.
При рассмотрении структуры человеческого существа, ее дефек¬тов и связанных сними проблем мы не можем ограничиваться «по¬верхностью кожи» - необходимо исследовать всю зону осознания, ко¬торая включает в себя других людей, семейные отношения и т. д. Структура искажения может оказываться целостной только при таком комплексном рассмотрении. В случае Ж. М. каждый из супругов вла¬дел, так сказать, половиной структурного дефекта, который оказывал¬ся устойчивым образованием только из-за такой дополнительности. Особенно часто подобное явление наблюдается у детей, чьи недуги вообще не могут быть поняты в отрыве от семейных отношений, отно¬шений со сверстниками, учителями и т. д. 3. Структурная психосоматика не делает принципиальной разницы между структурными закономерностями организации человеческого существа и малых групп, разного рода социальных общностей и т.д. Мы можем рассматривать случаи, подобные случаю Ж. М., с самых разных позиций: как ее личную проблему, как проблему ее супруга, как проблему их семьи, - проводя соответствующий анализ. Во всех случаях принципы и инструментарий этого анализа будут одними и теми же, выводы - также, разным будет лишь промежуточное описание вовлеченных в конфликт структур. Ниже мы продемонстрируем некоторые конкретные примеры структурно-психосоматического анализа надындивидуальных - групповых, социальных, культуральных - феноменов.

Выясняется, что болезнь и любая другая патология не являются чем-то внешним по отношению к человеку, а точнее, по отношению к текущей триаде; напротив, они составляют часть таковой, а следовательно, излечение - это всегда изменение, структурная перестройка в сторону большего соответствия сущности. Часто мы встречаем такое Развитие сюжета: проходит болезнь - и человек меняется вплоть до, казалось бы, не связанных с патологией убеждений, вплоть до космограммы и самоидентификации, что проявляется внешне как полная смена модели социального поведения. Это может произойти «без видимой причины» - ведь и разрушение патологической склейки или «массажная» работа с телесным зажимом напрямую никак не связаны с убеждениями, мировоззрением и позиционированием в Глобальном взаимодействии. В том же случае, когда подобный самопроизвольный сдвиг и пересоздание структуры не происходят, это свидетельствует о наличии глубинного сущностного конфликта, который требует других техник работы, ориентированных на уровень космограммы и ядро личности.

Именно исходя из этого, мы и формулируем задачи терапии, какими они предстают с точки зрения структурной психосоматики: они не в том, чтобы «победить недуг», а в том, чтобы помочь конкретному человеку стать сущностнее; предоставить, в конечном счете, ему возможность большей свободы внутреннего выбора (если мы вспомним, что представляет собой свобода с точки зрения Глобального взаимодействия). Значительно важнее поставить перед самим человеком какие-то вопросы, чем навязать со стороны их решение. Именно в этом терапия смыкается с искусством и практической философией, становится «искусством жизни», чуждым, однако, мессианству и морализаторству. Терапия становится зеркалом, в котором человек должен увидеть себя и, в соответствии с увиденным, привести в порядок свое лицо. Такое зеркало должно быть абсолютно нейтральным, абсолютно беспристрастным, но, вместе с тем, и лишенным дефектов. В этом и заключается самая большая сложность. Речь идет, разумеется, не о безупречности терапевта, а о безупречности терапии, хотя нам известны случаи, когда серьезные личные проблемы самого врача делали его работу односторонней и неэффективной. В общем случае, терапевт должен быть хорошо структурирован, - по крайней мере, до уровня космограммы, - и не должен останавливаться в развитии, т.е. быть открытым для необходимых изменений стиля собственной работы. Но мы хотели подчеркнуть другой момент: работа в техниках структурной психосоматики никогда не бывает односторонним процессом; если терапевт представляет собой зеркало для пациента, то и пациент, точнее, работа с ним воздействует на терапевта. Продолжая нашу метафору, можно сказать, что, во-первых, структурная работа представляет собой полупрозрачное зеркало между пациентом и терапевтом (терапевт наблюдает, будучи сам невидимым), во-вторых, терапевт сам является таким зеркалом (создает условия безупречной терапии), и в-третьих, пациент является «зеркальным мастером» (формирует терапию и терапевта постановкой проблемы и требованиями к тактике и стратегии лечения).

Рассмотрим несколько конкретных примеров.

Пациент К. страдал тяжелейшей гормонозависимой бронхиальной астмой. Он лежал под капельницей три месяца, и у врачей стало складываться мнение, что он не жилец. С ним никто никогда не работал телесными методами, и первые ощущения терапевта во время сеанса были очень странными: тело как будто железобетонное; сильнейший зажим в области живота от мечевидного отростка до паха, до лобковой кости, и целая система зажимов на шее, на голове.

Разбирая локализацию этих зажимов, мы можем констатировать их соотнесенность с чакровыми зонами Свадхистаны и Манипуры (живот; наиболее сильные зажимы), Вишудхи и Аджны (шея, голова).

После установления телесного раппорта была использована техника работы с этими зажимами как с телесными метафорами: проминались области их локализации с одновременным задаванием вопросов: «Что происходит? Как трансформируются ощущения?». К. воспринимал спазмированные участки своего тела сначала как какие-то инородные «железные предметы», которые затем превращались в «деревянные», потом в «текучие», и наконец эта «жидкость» начинала растворяться в теле, циркулировать в нем, спускаясь вниз, отдавая тепло, ему стало легче дышать. Это сопровождалось вопросами терапевта: «Куда направляется тепло? Что теперь происходит?» и т.п.

Сеанс длился два часа; в результате, в течение последующих двух месяцев у К. никаких астматических проявлений не наблюдалось. Затем некоторые из них вернулись, но в значительно более легкой форме. Однако остался очень глубокий зажим в области живота, с которым продолжалась работа на дальнейших сеансах. На уровне телесных ощущений этот феномен воспринимался терапевтом как стальной канат. Понятно, что с таким образованием ничего нельзя было сделать на уровне чисто вербальной работы, и тактическая задача терапевта состояла в том, чтобы, устанавливая с К. каждый раз как можно более глубокий раппорт, постепенно и осторожно разминать спазмированный участок, сопровождая эти действия вопросами: «Что происходит? Какие возникают ощущения?». Выяснилось, что К. действительно воспринимал зажим как какой-то канат, который постепенно будто бы таял, отдавая тепло, - и это тепло шло в ноги, в руки, в голову. Наряду с индивидуальной терапией, К. в течение года участвовал и в семинарах по структурной психосоматике.

Затем у К. возник острейший кризис. Это было во время семинара в Москве в мае 1995 года. Стояла жара, и К., который к этому времени уже полтора года обходился без гормонов, оказался в реанимации. Дежурный врач сказал: «А зачем ему капельницу ставить? Все равно ему уже ничего не поможет». Но К. решил, что будет жить, - и он выкарабкался и пришел на последний день семинара.

Тогда-то и удалось, при помощи структурного подхода, разворачивая «обратный фильм», добраться до патологической склейки («черная ложка», удар по голове, окрик - об этом сказано выше) и разрушить ее. После этого К. излечился полностью, астма больше не возвращалась. Иногда у него, правда, возникали какие-то неприятные ощущения в области живота. Дальнейшая работа, однако, показала, что группа ложных карт (об их существовании говорили, к примеру, противоположные кинестетические ощущения, выявленные в ходе сеансов), связанная с патологической стратегией, не была полностью перестроена. В сентябре 1996 года К. сказал такую фразу: «Я понимаю, что я здоров, но что-то во мне еще сидит, что-то еще мне мешает, я хочу разобраться в этом». Предыдущая терапия разрушила у К. ощущение ложного ядра - это и привело к активизации сущности и субъективному вычленению несущностных участков структуры в качестве чужеродных образований. Дальнейшая работа шла уже в других техниках и была направлена на более глубокие логические уровни - о ней мы расскажем ниже, а сейчас разберем ту часть терапии, которая была непосредственно связана с работой с патологическими стратегиями. Скажем лишь, что у К. была выявлена еще одна психотравма.

Этот случай показателен во многих планах. Работа с К. начиналась тогда, когда многие базовые положения структурной психосоматики еще только формулировались. В результате были допущены ошибки, а некоторые результаты казались неожиданными. Так, в ходе работы изменилась сама личность К. вплоть до уровня самоидентификации (например, были изжиты такие культуральные стереотипы: деятель искусства должен быть нищим, он не может быть успешным человеком в социальном плане и т.д.). Изменилась самая жизнь К., хотя специальная работа в этом направлении не проводилась.

С точки зрения сегодняшнего опыта и концепции структурной психосоматики, история болезни К. представляется достаточно ясной: в детстве в разное время он перенес две психотравмы, затронувшие разные группы карт. Генерализация травматического опыта привела к разрастанию зоны структурных искажений, сплетению дефектов в неразделимый клубок, что привело к мощным телесным аномалиям в виде системы зажимов и бронхиальной астмы, отклонениям в поведении, ложным картам идеологического типа, проблемам в области самоидентификации и т.д.

Первоначальный выбор терапевта в пользу телесной работы был на первом этапе абсолютно правильным и даже вынужденным; вряд ли удалось бы добиться какого-то результата, применяя психотерапевтические техники на фоне тяжелейших зажимов и сложной соматической патологии, однако переход к разрушению травматической склейки запоздал - это и вызвало кризисе мае 1995 года: зона пересеченных карт, не затронутая в ходе трансформации телесных метафор, спровоцировала новое развертывание патологической стратегии на периферию. Однако телесная сторона дефекта была уже проработана, и когда на семинаре удалось подойти к травматической склейке и разрушить ее, автоматически наступило улучшение.

На этом этапе были допущены две неточности:

проблемы К. были очень серьезными, и следовало ожидать определенных последствий дефекта на глубинных уровнях и проработать их;
пристальный анализ зон локализации зажимов должен был навести на мысль о нескольких психотравмах, перенесенных К.

Однако в 1995-1996 годах такие аспекты структурной работы еще не были изучены.

На примере К. мы видим также, что травматическая склейка, зародившаяся в области карт четвертого логического уровня, развертывается и на периферии (травматическая склейка - патологическая стратегия - соматический недуг, телесные зажимы), и в «плоскости» уровня убеждений (идеологическое «обоснование» аномалии, генерализация контекстов), и к ядру личности (нарушение космограммы и самоидентификации), образуя как бы структуру (несущностную) в существе, согласно собственной матрице. На практике нам почти всегда приходится иметь дело с подобными запущенными случаями, когда только работа в технике разрушения травматических склеек и трансформации телесных метафор оказывается недостаточной - возникает настоятельная потребность в иной структурной работе. Мы говорили, что такая работа следует за работой с патологическими стратегиями. Это верно, но только в смысле причинно-следственной связи, а не последовательности терапевтических мероприятий. Глубинная структурная работа может завершать периферическую, а может и предшествовать ей.

Так было с пациентом С. Здесь все развивалось на фоне тяжелых наследственных недугов: ДЦП и врожденного порока сердца. В результате С. свыкся с массой неизбежных, как ему казалось, социальных ограничений; от него можно было постоянно слышать: «Ведь я этого не могу, это не для меня.». Будучи весьма успешным в профессиональном плане человеком (врач-кардиолог), в других контекстах он был очень неэффективен и слабо социализирован. Здесь приходится констатировать глубокую инфантильность в некоторых существенных секторах структуры, имплантацию множественных ложных карт, проявившихся в целой серии контекстов в виде несущностных стратегий.

Когда в его жизни произошла трагедия: умерла мать, к которой С. был очень сильно привязан, - он оказался в состоянии глубочайшей Депрессии, которая сопровождалась массой периферических телесных проявлений, в частности, очень тяжелыми утренними приступами стенокардии (в связи с чем врачи делали весьма пессимистические прогнозы). С. пытался лечиться, провел три месяца в клинике неврозов, но Результат был нулевым. К нему применяли методы разъяснительной психотерапии, медикаментозное лечение, что еще больше ухудшило его состояние. Такое развитие событий закономерно: в случае С. мы можем наглядно проследить связь между нарушениями нормального формирования структуры в процессе «личной истории», имплантацией несущностных карт и возникновением патологических склеек, инициирующих соответствующие стратегии.

Выяснилсь, что в раннем детстве С. перенес психотравму, затормозившую формирование очень важных карт. Все последующее структурирование в этой зоне оказалось заторможенным, что и может быть охарактеризовано как инфантилизм. Важно, что в других зонах развитие шло нормально, - непроработанность структуры в некотором, даже очень важном, секторе, не мешала структурированию в других секторах. Это типично. Очень часто мы можем встретить прекрасных специалистов своего дела, абсолютно беспомощных в простейших жизненных ситуациях. Как тут не вспомнить Козьму Пруткова: «Специалист подобен флюсу - полнота его одностороння». Однако структура не терпит абсолютных пустот, хотя бы уже потому, что личность вынуждена действовать, в том числе и в тех контекстах, относительно которых у нее не сформированы сущностные карты. Так происходит имплантация сторонних карт, социальных и культуральных стереотипов. В случае С. для него, инвалида с детства, именно мать являлась источником постоянного культурального пресса, от нее шла имплантация ложных, с точки зрения сущности С, карт, социальных стереотипов. Смерть матери явилась для С. повторной психотравмой, тематически связанной с зоной, искаженной ранним травматическим опытом. Ясно, что речь идет о картах, определяющих отношение к смерти. Они являются одними из важнейших на самом раннем этапе «личной истории», во время первичной индивидуализации, когда личность впервые осознает свою собственную смертность, а вместе с этим, и собственную жизнь как нечто противоположное смерти. Действительно, одно невозможно без другого. Можно выразиться даже более определенно: именно ощущение конечности собственного бытия в этом мире и означает индивидуализацию личности, вычленение ее из аморфного «всего» в качестве отдельного элемента.

Дальнейшее отражение этой проблемы вновь приводит личность к интеграции во «все», но уже на новой основе - личного бессмертия (остановимся на этом, чтобы не переводить разговор в плоскость религиозно-философских и конфессиональных споров). Ответственными за эту группу карт являются Муладхара и Сахасрара, первая и седьмая чакры, как бы замыкающие человеческое существо в кольцо. Раскрытие Муладхары завершается к 35 годам (в норме), но уже в первые два года эти чакры играют решающую роль. Как личность С. остался «большим ребенком», полностью зависимым от матери. Смерть матери, во-первых, лишила его такой опоры, заменявшей до поры до времени, отсутствие собственных социальных карт (вспомним социальную неэффективность и инфантильность С), во-вторых, вновь активизировала нерешенную проблему жизни и смерти, в-третьих, освободила сущностные участки структуры С. (также достаточно мощные - ведь в профессиональном плане С. был вполне успешен). Все это привело к мощнейшим внутренним конфликтам и срабатыванию патологической стратегии. Прежде она не развивалась, поскольку С. просто «заслонялся» матерью от всех травматических контекстов, теперь же это стало невозможным. Можно предположить далее, что в данном случае патологическая стратегия имела более сложную форму, включающую две патологические склейки (рис.46): первая возникла в раннем детстве, но тормозилась материнской опекой, вторая возникла после смерти матери и перебрасывала патологическую цепочку в таком направлении, что итогом оказывались сердечные проблемы.

Рис.46 Развитие патологической стратегии в случае С:

а) первичная психотравма;
б) повторная психотравма.

Добавим к сказанному, что врожденные болезни С. свидетельствуют о существенных искажениях трансляции генотипа уже в пренатальный период.

Работа терапевта с С. строилась со стороны стратегий. Первый этап ее был очевиден, поскольку смысловое содержание повторной психотравмы было известно. Терапевт целенаправленно убрал травматическую склейку, связанную с похоронами. После трехчасовой работы, в ходе которой затрагивались также карты, связанные с личностными и культуральными убеждениями (например, обсуждалось отношение к смерти, похоронные обряды в разных культурах и огромное различие между общественным и личным взглядом на сам факт смерти человека), удалось добиться того, что С. мог безболезненно внутренне просматривать «фильм» похорон матери. После этого его отношение к самой смерти изменилось, начала формироваться соответствующая группа карт, причем сущностным образом. При этом исчезли все периферические проявления, в том числе и утренние приступы стенокардии.

Однако первичная травматическая цепочка сохранилась - о ней свидетельствовали и остаточные телесные проявления (тяжесть в сердце, слабость и т.д.). Кроме того, осталась заблокированной и связь с множеством все еще не структурированных социальных карт. С целью коррекции этих дефектов на следующих сеансах проводилось погружение в детский травматический опыт, его сканирование, т.е., по существу, отслеживание отдельных карт. Здесь наконец удалось выявить первичную психотравму и соответствующую ей травматическую склейку - она относилась к возрасту примерно двух с половиной лет, когда С. впервые оказался в больнице и ему была проведена операция на сердце. Очевидно, что этот контекст напря¬мую связан с проблематикой жизни и смерти; временная привязка травматического опыта также соответствует активности ответственных чакровых зон. Кроме того, в это время важную роль играет Свадхистана (проблемы индивидуализации, смежные с проблемами жизни и смерти), - с нею были связаны телесные зажимы в нижней части живота. После проработки зоны первичного дефекта с С. произошли не только телесные, но и личностные, и социально-поведенческие изменения: он начал знакомиться с женщинами, стал еще более успешен в плане карьеры и т.д.

Только затем был совершен переход к телесной работе. Это были три или четыре сеанса, абсолютно безмолвных, когда в состоянии глубокого раппорта прорабатывались различные точки и зоны, особенно тщательно живот - зона подавленных эмоций. Терапевт оперировал через кинестетику, фактически, он создавал фон, условия, а основная работа (с самим собой) проводилась С. После этих процедур с ним происходили удивительные, но, с точки зрения структурной психосоматики, закономерные феномены: в сознании всплывала масса воспоминаний, образов, снов, он вдруг «беспричинно» плакал, т.е. шло постепенное структурирование жизненного опыта на более сущностной базе, шло формирование социальных карт, связь с которыми была восстановлена после разрушения первичной травматической склейки и вытеснения имплантированных карт. Важно, что процесс переосмысления (переживания) жизненного опыта продолжался спонтанно и между сеансами - даже в таких «неподходящих» местах, как общественный транспорт.

Сказанное очень важно для понимания метода структурной психосоматики в целом. Что такое разрушение травматической склейки? Это погружение человека в один раз уже пережитый опыт, но таким обра¬зом, чтобы травматическое переживание заменилось нетравматическим, произошло новое отражение - с третьей позиции. Это принципиально важно. Даже когда терапевт обсуждает в содержательном плане какие-то убежденческие, космографические или связанные с самоидентификацией конструкции пациента, он, во-первых, не имеет права навязывать что-то и давать какие-то оценки, во-вторых, обязан строго соблюдать третью позицию и, в-третьих, должен перевести в третью позицию относительно обсуждаемого самого пациента. Недопустима директивность, менторство, тон проповедника; возможна лишь демонстрация (с использованием, по возможности, более широкого социального и культурального материала) и отзеркаливание «внутренних» структур партнера - далее должно работать, переструктурироваться его собственное существо. Иными словами, структура должна быть результатом личного переживания, личного опыта, «личной истории» - неважно, что иногда к каким-то ее эпизодам приходится возвращаться или проходить за считанные дни путь, который в норме требует трех с лишним десятков лет.

Последний (кажется, это был шестой) сеанс был посвящен решению профессиональных и карьерных проблем С, которые состояли в том, что под влиянием остаточных имплантированных карт он не мог внутренне принять некоторые «правила игры», испытывал затруднения при публичных выступлениях и т.д. После коррекции в этой зоне С. больше ни с какими жалобами не обращался: он научился самостоятельно и эффективно жить в том «жизненном пространстве», которое было дано ему природой, причем жить полнокровной жизнью «нор¬мального» человека (т.е., в даосских терминах обрел состояние «юань»).

Этот пример очень показателен. Любой дефект связан с «личной историей», и очень часто психотравмы и соответствующие им травматические склейки образуют сложные конгломерации. Так, у Р. О. были обнаружены три разновременных психотравмы, связанные с одной и той же патологической стратегией. Структурные дефекты проявляются различно и по-разному «обрастают» контекстуальными привычками, периферическими феноменами, глубинными и убежденческими искажениями. В каждом конкретном случае приходится по-новому строить тактику терапии, используя техники как строительный материал в рамках общих методических, методологических и концептуальных схем - и при этом опираться на раппорт и калибровку как на единственные источники текущей информации о происходящем. Третья позиция терапевта должна распространяться и на его собственные навыки и умения - необходимо постоянно, непосредственно в процессе работы анализировать собственные действия и двигаться не «по инструкции», а подобно первооткрывателю на вновь открытом континенте. Таким образом, структурной психосоматике нельзя научиться, освоив операционные схемы с четкой последовательностью шагов, - это всего лишь элементы, базирующиеся на более глубоком фундаменте, который и необходимо усвоить в первую очередь. Техники данной методики - это (если следовать предложенной нами метафоре) умение ориентироваться по компасу, составлять карту, ставить палатку и т.д. Но суть действий путешественника в другом: он - исследователь. Другое сравнение: элементы техники боксера - это только средства, для осуществления тактических и стратегических расчетов, и в целом - жизненных целей спортсмена. Исходя из сказанного, в этой части настоящей книги мы будем описывать технические приемы не только как таковые, но и, главным образом, как дидактический материал, позволяющий передать методику, методологию и концепцию структурной психосоматики как подхода к человеку во всех аспектах, в том числе и терапевтическом.

В заключении этой главы поставим следующую проблему: если «внутренние», глубинные дефекты (те же травматические склейки) порождают периферические проявления (телесные зажимы, соматические недуги, поведенческие аномалии), то может ли быть и обратное - могут ли перенесенные травмы вызывать соответствующие отклонения на уровнях души и духа? Из общих соображений мы должны ответить утвердительно, однако общие соображения не всегда справедливы. Возможен ли, в частности, такой механизм образования патологической стратегии: перенесенная тяжелая телесная травма вызывает искажение карт, далее - травматическую склейку, и это приводит к убежденческим и более глубоким дефектам, которые потом уже сказываются в новой зоне периферии?

В плане поставленного вопроса была очень интересной работа с П., ветераном-афганцем, который перенес несколько тяжелых ранений и других травм. На первом же этапе были выявлены чрезвычайно устойчивые патологические стратегии (по поводу их проявлений: болей в пояснице, головных болей и бронхиальной астмы - он и обратился к терапевту). Очень скоро они стали складываться в общую картину, неожиданную для терапевта. На первый план вышли поведенческие аномалии П., дальнейшее исследование которых заставляло сделать вывод: по крайней мере часть дефектов П. порождена не психотравмами, а соматическими повреждениями, повлиявшими на глубинные уровни структуры и через них вернувшимися на периферию в иных телесных зонах. Как работать с подобными искажениями? В этом и многих других случаях телесная работа должна сопровождаться совершенно иными терапевтическими техниками, центральным понятием которых является понятие неконгруэнтностей.

[1] Эти отклонения могут быть и единственным видимым нарушением - следствием патологической стратегии.
[2] Под последними мы понимаем выраженный сдвиг в психоэмоциональной сфере. Отклонение от нормы, которое, вместе с тем, не может рассматриваться как психическая болезнь н одновременно сказывается на успешности человека, т.е. выходит за рамки простой черты характера.
[3] Под третьей позицией (термин восходит к практике НЛП) будем понимать нейтральное, отстраненное, безэмоциональное восприятие процесса. Этому важнейшем) инструменту анализа и терапии посвящена специальная глава книги.
[4] В разные периоды «личной истории» человек зависит от разных зон окружения - от родителей, сверстников, узкого круга близких, всего общества. В каждый период Угрозы со стороны такого окружения для человека жизненно важны. Когда отношения на каждом из таких уровней еще только формируются, личность не способна оценить степень и серьезность такой угрозы и любая угроза, высказанная в соответствующей форме, воспринимается всерьез.
[5] Эта форма вихря представляет собой как бы некоторую замкнутую несущностную структуру, обладающую собственным квазигомеостазом (потому что он, все-таки, зависит от подлинного гомеостаза человеческого существа, с гибелью которого «погибнет» и «паразит мозга») и даже способностью к фрактальному развертыванию. Именно поэтому, если подобное образование окрепнет, оно становится «ложным центром» или «ложным Я».
[6] Здесь мы постоянно употребляем термины «карты», «логический уровень» применительно лишь к психологическим феноменам, чтобы как-то выделить их. При этом следует помнить, что на самом деле любой логический уровень, в том числе и уровень карт, имеет свои телесные, душевные и духовные составляющие, принципиально неразделимые относительно отражения-отреагирования. Иными словами, и группа телесных зажимов, осознаваемая как телесная метафора и связанные с этой системой убежденческие конструкции - все это в целом и является картой четвертого логического уровня. В чем ее отличие от периферической телесности? Именно в том, что выше было определено как состояние информационной и энергетической насыщенности структурного уровня. Энергетика здесь тождественна, в некотором смысле, степени материальности. В таком разрезе можно принять даже - в качестве метафоры - схему оккультистов о «грубых» и «тонких» энергиях; чем глубже уровень, тем энергия «тоньше». В терминах структурной психосоматики это означает, что периферия преимущественно энергетична (т.е. материальна), ядро - преимущественно информационно (т.е. структурно). Переход от периферии к ядру - это переход от элементов структуры к структуре как таковой, в которой последовательно «включаются» все более общие связи и планы. Можно сказать, что на смену «веществ)» приходит «существо».

Мир Психологии

Пошаговое выявление патологических стратегий. Работа с психотравмами

«Методы структурной психосоматики»

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Методология и техника работы.
Анализ терапевтических случаев

ГЛАВА II

Работа с патологическими стратегиями

2.1. Пошаговое выявление патологических стратегий. Работа с психотравмами.

Вы недавно смотрели...

Форма поиска

«Методы структурной психосоматики»

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Методология и техника работы. Анализ терапевтических случаев

ГЛАВА II

Работа с патологическими стратегиями

2.1. Пошаговое выявление патологических стратегий. Работа с психотравмами.

Вы недавно смотрели...

Методология и техника работы.
Анализ терапевтических случаев