Человеческую психику, по Лакану, составляют явления реального, воображаемого и символического порядка (по аналогии с триадой фрейдовской первой топики: бессознательное – предСознание – Сознание). Реальное – это самая сокровенная часть психики, всегда ускользающая от наглядного представления, описания и понимания, это хаос, недоступный именованию. Реальное психики настолько непостижимо, что, характеризуя его, Лакан постоянно употребляет кантовский термин вещь-в-себе.

Воображаемое – есть индивидуальный вариант восприятия символического порядка, субъективное представление человека о мире и прежде всего о себе самом. Это то, что роднит нашу психику с психикой животных, поведение которых регулируется целостными образами (гештальтами).

«Сон, – пишет Лакан, – имеет структуру фразы или буквально – ребуса, то есть письма, первоначальная идеография которого представлена сном ребенка и которое воспроизводит у взрослого то одновременно фонетическое и символическое употребление означающих элементов». Для того, чтобы получить доступ к бессознательному, нам нужно снять контроль сознания, так же как это происходит в сновидениях. Именно поэтому мы используем арт-терапевтическую методику «несуществующее животное», в которой бессознательный материал переносится на чистый лист бумаги, а игра и реальность смешиваются.

Как и при трактовке сновидений, важным аспектом для понимания является полное погружение в персонажа и в его историю. Именно поэтому мне придётся попросить вас на несколько минут превратить интересы каждого из пациентов в ваши собственные и вместе с нами погрузиться в подробности историй этих животных, ибо такого перенесения с необходимостью требует интерес к скрытому значению рисунка.

В главе «Первичные процессы в искусстве психотиков» Крис даёт подробное сравнение работы первичного процесса сгущения в сновидениях и рисунках пациентов с шизофренией.

Согласно Крису, в сновидениях людей с шизофренией слова и объекты часто взаимозаменяемы, например, звуковые ассоциации заменяют объектные ассоциации. Таким образом, двойственное значение слов используется во сне подобно двойственному значению форм в рисунке.

Такое явление не является редкостью; оно происходит тогда, когда прорывается действие первичного процесса, например, в речи пациентов. Человек с шизофренией пытается восстановить нарушенные отношения с внешним миром, но он не достигает объектов, останавливаясь лишь на пути к ним. Он схватывает лишь слова, которые воспринимает как объекты. Словарная репрезентация, согласно Фрейду, заменяет в данном случае объектную репрезентацию, и сама является объектом для работы первичных процессов. Такое объяснение природы шизофренических каламбуров может во многом соответствовать объяснению природы шизофренических процессов в творческой деятельности.

Крис считал важным то, что в рисунках людей с шизофренией у формы существует множество значений. Объекты меняют своё значение; некоторое внешнее сходство образует мост для соединения образов. Крис заключает, что игра слов и форм является аналогичными явлениями, особой манифестацией в вербальном и графическом выражении пациентов. Он находит подобное отношение игры автора – человека с шизофренией к существующим нормам общества. Например, речь шизофреника, какой бы непонятной она не была, очень часто является синтаксически правильной. Так же и рисунки, сохраняющие при всей странности содержания некоторые структурные и формальные элементы, принятые в обществе.

Психотический пациент творит, чтобы изменить реальный мир. Он не стремится найти зрителя, и способы его выражения остаются неизменными.

«Ага не имеет пола. Он может жить на воде и на суше. Предпочитает пользоваться насекомыми. Есть лягушек и траву. Травоядное и не травоядное. Любит на солнышке погреться. Ага сам по себе и веселый и грустный может быть. Дружелюбный, кусается и можно погладить. Друзей не нарисовать. У птиц со стороны есть враги и друзья. Вред приносят люди, подстреливают. Ага хочет дружить со всеми.»

Большая часть трудности в установлении контакта пациентом зависит от того, что проективная идентификация пациента носит тотальный характер. Поэтому у психотика существует бессознательная фантазия о том, что у объектов, в чей разум проникли части его собственной личности, виртуально нет больше собственного разума, и что этот объект больше не нужно считать отдельной личностью. Психотический пациент не проявляет никакого отношения к людям, потому что бессознательно не может отличить самого себя от них. Тотальность этой проекции также повлияла на их чувство деперсонализации, потерю контакта с самим собой, от который страдает наш психотический пациент. Он говорил, обращаясь к рисунку: «Ага, ты же нарисован. Можно порвать и выбросить на помойку».

Справляться с таким переносом мешает и чувство психического паралича, который пациент стремится приписать находящимся вокруг него людям. Пациент делает это, чтобы дать некоторую реальность фантазии о том, что объекты не имеют собственного разума. Эти атаки являются выражением переноса деструктивных импульсов, во власти которых находится пациент. «Если будут враги – порвет и выбросит на помойку».В конце он говорит: «Ага 33 года, он еще сможет летать».

На рисунке обилие органов чувств: глаза, уши, нос, рот с языком, протянутые лапки и усы-вибриссы. Наличие перечисленных органов так же подчёркивается и самой испытуемой, она, в рассказе о животном говорит: «Он по запаху и по ощущениям выбирает и так живёт».

Органов чувств много, однако практически всем им запрещено функционировать: глаза закрыты – нежелание или запрет видеть; нос сильно заштрихован – желание закрыть его, сделать недоступным для запахов; рот плотно сжат, а язык прикушен; и даже лапынарисованы нечётко, пальцы почти недифференцированны.

Испытуемая говорит: «У него лапки протянуты вперёд потому что он ищет, а глазки закрыты, потому что он боится. Зажмуривается от страха: будь что будет, главное – не видеть того, что будет», т.е. страх будущего, нежелание видеть его, запрет. Так же она рассказывает, что Скукондель «очень не любит всяких новшеств.

язык в психоанализе – контакт с матерью, а впоследствии контакт с миром. Мы видим подчёркнутость этого запрета в прикушенном языке.

Айзекс пишет, что большинство фантазий, как и невротические симпто‑ мы, служат и другим целям, кроме удовлетворения желаний: отрицанию, поддержке, всемогущему контролю, возмещению и т.д. Они нацелены на снижение напряжения, тревоги и вины, но полезно выделять различные виды этих процессов и их конечные цели. Фантазии не происходят из артикулированного знания внешнего мира, их источник находится внутри, в инстинктивных импульсах. Например, торможение питания, иногда появляющееся у совсем маленьких детей после отнятия от груди, оказывается, проистекает из тревоги, связанной с первичными оральными желаниями алчной любви и ненависти: страха уничтожения (посредством разбивания на куски и поедания) единственного объекта любви – груди, которая ценится так высоко и желается так страстно. Иногда полагают, что бессознательные фантазии, такие как «разбить на куски», не могут возникнуть в душе ребёнка до тех пор, пока он не поймёт, что разбить на куски человека, значит убить его. Здесь, однако, не учитывается тот факт, что такое знание является унаследованным в телесных импульсах как двигатель инстинкта, в цели инстинкта, в возбуждении органа (в данном случае, рта). Таким образом, здесь язык теряет свойство исполнения желаний и становится содержанием неудовлетворенных инстинктивных желаний.

На себя обращает внимание отсутствие мимики на лице Скуконделя. Крис пишет: выраженные мимикой эмоции направлены на понимание их другим человеком, они нацелены на контакт. Наша испытуемая сознательно уходит от контакта, о чём говорит блокировка органов чувств. Сюда же относится контроль эмоционально – выразительных движений, служащих коммуникации, поза ничего не выражает.

Может показаться, что на картинке мёртвое существо. Однако, всё в нём выражает желание жить и вместе с тем запрет на это желание. Так, Фрейд описывает образы Эроса и Танатоса, противоположных начал, олицетворяющих жизнь и смерть, находящихся в вечной борьбе друг с другом и в конечном счёте уравновешивающих живое и мёртвое.

В рассказе отражается конфликт в отношении с людьми, настороженность и страхи, связанные с контактом с «другими». Лакан определяет их выражением «жизнь или кошелек». Это ситуация вынужденного выбора: субъект либо откажется от удовлетворения своих сокровенных желаний, и тогда он сможет продолжить жизнь как член культурного общества, либо не отдаст «кошелька», но тогда он будет исторгнут из жизни и его желания все равно останутся неудовлетворенными. Отдавая «кошелек», субъект отдается на милость Другого, а именно, он вынужден принять тот смысл, который другие люди припишут его призывам.

Винникот пишет: единство пары разрушается рождением эго и не-эго (я и не-я) субъекта и объекта. Это развитие может происходить нетравматически в том смысле, что утраченное единство восстанавливается в переходном пространстве. Первоначальная незаметная трещина расширяется, занимая всё больше и больше пространства, заполняясь переходными объектами, символическими представителями примитивного единства, промежуточными между мной и не-мной. Иллюзия связи между self и внешним миром, основанная на опыте отношений с «хорошей матерью» материализуется в этих объектах. В этом пространстве существует вера что объект, другой, хотя и отделён от субъекта, всё равно удовлетворит нужды и ожидания последнего. Таким образом, то, что окружает нас, выстраивается вокруг нас в определённой связи, и даже в хорошо предусмотренном порядке. Переходные объекты выстраиваются как мосты между мной и не-мной, как символы первичного единства, они сохраняют впечатление примитивного всемогущества.

Так же, Винникот пишет: у субъекта с фантазиями можно заметить отражение первичного насилия, причиной которого явилась «недостаточно хорошая мать». В этой области непережитого отличия, которое субъект не смог ассимилировать, и находятся корни предвестников суперэго. Мы хотим подчеркнуть, как они близки к иллюзии. И то и другое получено извне для возмещения нехватки чего-либо, для заполнения пустоты в структуре переходного пространства. Здесь обитает «тёмная» сторона Супер – Эго – сторона, по мнению Фрейда, коренящаяся в инстинкте смерти. В конце концов, инстинкт и драйв находят психическое отражение в желании. Тогда здесь мы находимся в сфере анти-желания, где Танатос символизирует препятствие, предел, который нельзя перейти, или же он выражает силу, противоположную жизненному импульсу: анти-драйв.

Возможно, более правильным было бы говорить не об инстинкте, а о Танатосе как неассимилированном другом.

Следующий рисунок инфантилен. Во время беседы испытуемый смеялся, рассказывая об образе жизни Йонига, что свидетельствует о регрессии как механизме защиты. Стоит отметить внешнюю астеничность животного, оно выглядит очень тонким, слабым, но в рассказе говорится, что он крайне силён, настолько, что у него нет врагов. Чем больше задавалось вопросов, тем сильнее и агрессивнее становилась защита – из травоядного животное превратилось в кровожадного хищника. Здесь обозначается конфликт – между желанием быть сильным и имеющейся в реальности слабостью.

Обращает на себя внимание размер головы животного по отношению к размеру тела, это свидетельствует о ценности ума, а описание характера это подтверждает: Йониг хитрый и умный. Голова может быть важной и потому, что именно на ней находятся органы чувств, отвечающие как за связь с внешним миром, так и носитель инструмента удовлетворения желаний – питание и кусание во время игры.Большие уши-рога – единственное реальное средство защиты, изображённое на рисунке, но испытуемый никак не комментирует их наличие. Вполне возможно, что есть в жизни обследуемого нечто такое, что он вынужден постоянно слышать, слушает это внимательно, но желает от этого защититься.

Возможно, обследуемый отрицает или вытесняет наличие у себя самого агрессии. Яркой иллюстрацией этого процесса может явиться узнавание себя в зеркале, идентификация со своим отражением. Но этот момент радостного узнавания себя в зеркале или откликания на своё имя является также и моментом отчуждения, ибо субъект навсегда остаётся очарован‑ ным своим «зеркальным Я», тянется к нему, как к недосягаемому идеалу цельности. «Чем иным является Я, – пишет Лакан, – как ни чем – то, что первоначально переживалось субъектом как нечто чуждое, но тем не менее внутренне. Субъект первоначально видит себя в другом, более развитом и совершенном, чем он сам». Таким образом: «Либидозное напряжение, вынуждающее субъекта к постоянному поиску иллюзорного единства, постоянно выманивающее его выйти из себя, связано с той агонией покинутости, которая и составляет особенную и трагическую судьбу человека». Кроме того, в этом зеркальном двойнике находится источник не только желания, но и завистливой агрессии.

Мы видим пустые глаза, большие уши, аккуратно выведенные нос и губы в противовес совершенно схематичному телу. Обратим внимание именно на губы – они крупные, объёмные, с намёком на чувственность. Здесь следует говорить об оральной фиксации обследуемого. И это выражается не только в нарисованных губах животного, даже рассказ активно обозначает эту тему – эти животные кусаются не только для того чтобы убить добычу, им это нравится, это способ взаимодействия.Фрейд иллюстрировал явления регрессии и оральной фиксации метафорой осады крепости. Таким образом, можно сказать что обследуемый крайне истощён, произошла регрессия до оральной стадии, которую он активно обозначает. Направление нарисованной головы указывает на ориентацию на прошлое, но глаза пусты, что говорит о страхах либо о травматическом событии. Это могла быть деспотичная мать, которая слишком рано оторвала ребёнка от груди. В нём скопиласьоральная агрессия младенца, у которого прорезались первые зубы, агрессия, которую он так и не смог выплеснуть.

Данные интерпретации не являются единственно верными. Мы хотели показать, как могут взаимодействовать между собой рисунки и сновидения.