Александр Романович Лурия
«Язык и сознание»
Лекция II. Слово и его семантическое строение
Нашей центральной проблемой является строение сознания, возможность человека выйти за пределы непосредственного, чувственного отражения действительности, анализ способности отражать мир в сложных, отвлеченных связях и отношениях, глубже, чем это может отражать чувственное восприятие. Мы говорили, что это отвлеченное и обобщенное отражение мира и отвлеченное мышление осуществляются при ближайшем участии языка.
Возникает главный вопрос: как же построен язык, который позволяет отвлекать и обобщать признаки внешнего мира, иначе говоря, формировать понятие? Какие особенности языка позволяют делать выводы, умозаключения и обеспечивают психологическую основу дискурсивного мышления? Наконец, какие особенности языка позволяют ему передавать опыт, накопленный поколениями, т.е. обеспечивают тот путь психологического развития, который отличает человека от животных?
Нам уже известно, что язык является сложной системой кодов, которая сформировалась в общественной истории. Обратимся теперь к более подробному анализу строения языка, остановившись на этой проблеме в той мере, в которой это необходимо для психологического анализа передачи информации и для изучения механизмов сознательной психической деятельности человека. Прежде всего нас будет интересовать Слово и его семантическое строение, т.е. Слово как носитель определенного значения. Как известно, Слово является основным элементом языка. Слово обозначает вещи, Слово выделяет признаки, действия, отношения. Слово объединяет объекты в известные системы, иначе говоря, кодирует наш опыт.
Как же возникло Слово, являющееся основным средством кодирования и передачи опыта? Как же построена смысловая (семантическая) структура слова, что именно в структуре слова позволяет ему выполнять эту основную роль обозначения вещей, выделения признаков качеств, действий, отношений? Что позволяет слову обобщать непосредственный опыт?
Происхождение слова. Путь от симпрактического к синсемантическому строению слова
О рождении слова и праязыке в праистории можно только догадываться. Однако несмотря на то что существует значительное число теорий, которые пытаются объяснить происхождение слова, мы знаем о происхождении слова и о рождении языка очень мало. Ясно лишь, что Слово, как клеточка языка, имеет не только аффективные корни. Если бы это было иначе, то тогда так называемый язык животного, который, как мы говорили, является выражением аффективных состояний, ничем не отличался бы от языка человека. Ясно, что эта линия выражения состояния в известных звуках или жестах является тупиковой линией развития. Она не ведет к возникновению слова как системы кодов языка. Источники языка и слова другие.
Есть все основания думать, что Слово как знак, обозначающий предмет, возникло из труда, из предметного действия и что в истории труда и общения, как на это многократно указывал Энгельс, нужно искать корни, которые привели к рождению первого слова.
Можно думать, что Слово, которое родилось из труда и трудового общения на первых этапах истории, было вплетено в практику; изолированно от практики оно еще не имело твердого самостоятельного существования. Иначе говоря, на начальных этапах развития языка Слово носило симпрактический характер. Можно думать, что на, первых, далеких от нас этапах праистории человека Слово получало свое значение только из ситуации конкретной практической деятель-кости: когда человек совершал какой-то элементарный трудовой акт совместно с другими людьми, Слово вплеталось в этот акт. Если, например, коллективу нужно было поднять тяжелый предмет ствол дерева, то Слово ах могло обозначать или осторожно, или сильнее поднимай дерево, напрягись, или следи за предметом, но значение этого слова менялось в зависимости от ситуации и становилось понятным только из жеста (в частности, указательного жеста, направленного на предмет), из интонации и всей ситуации. Вот почему первичное Слово, по-видимому, имело лишь неустойчивое диффузное значение, которое приобретало свою определенность лишь из симпрактического контекста.
Мы имеем мало прямых доказательств этого, потому что рождение языка отодвинуто от нас на десятки тысячелетий. Однако есть косвенные указания на то, что, по всей вероятности, это действительно так.
Антрополог Б. Малиновский опубликовал одно наблюдение, которое проливает некоторый свет на ранний генезис слова. Он показал, что речь некоторых народов, стоящих на низком уровне культурного развития, трудно понять без знания ситуации, в которой эта речь произносится. Так, не понять, о чем говорят эти люди в темноте, когда нельзя видеть ситуации, жестов, ибо только в знании ситуации, а также интонации Слово и приобретает свое определенное значение. Подобные факты в известной мере имеют место в трудных ситуациях, когда к речи должен присоединиться жест, делающий сообщение более понятным.
По-видимому, вся дальнейшая история языка (и это надо принять как одно из самых основных положений) является историей эмансипации слова от практики, выделения речи как самостоятельной деятельности, наполняющей язык и его элементы слова как самостоятельной системы кодов, иначе говоря историей формирования языка в таком виде, когда он стал заключать в себе все необходимые средства для обозначения предмета и выражения мысли. Этот путь эмансипации слова от симпрактического контекста можно назвать переходом к языку как к синсемантической системе, т.е. системе знаков, связанных друг с другом по значению и образующих систему кодов, которые можно понимать, даже и не зная ситуации.
Мы еще будем специально говорить о том, что в наиболее развитом виде этот самостоятельный синсемантический характер кодов, лишенный всякого симпрактического контекста, выступает в письменном языке. Читая письмо, человек не имеет никакого непосредственного общения с тем, кто его написал, он не знает ситуации, в которой писалось письмо, не видит жестов, не слышит интонаций; однако он понимает смысл письма из той синсемантической системы знаков, которая воплощена в письме благодаря лексико-грамматической структуре языка. Вся история языка, следовательно, есть история перехода от симпрактического контекста, от вплетения слова в практическую ситуацию к выделению системы языка как самостоятельной системы кодов. Это, как мы увидим далее, и играет решающую роль в психологическом рассмотрении слова как элемента, формирующего сознание.
Мы мало знаем о праистории языка, общественно-историческом его происхождении и можем только догадываться о нем. Зато мы много знаем о происхождении слова в онтогенезе, о раннем развитии ребенка. Онтогенез (развитие ребенка) никогда не повторяет филогенез (развитие рода), как это одно время было принято думать: общественно-историческое развитие языка, как и всех психических процессов, происходит в процессе труда, общественной деятельности; развитие же языка в онтогенезе у ребенка происходит вне труда, к которому он еще не готов в процессе усвоения общечеловеческого опыта и общения со взрослыми. Однако онтогенетическое формирование языка это тоже в определенной степени путь постепенной эмансипации от симпрактического контекста и выработки синсемантической системы кодов, о которой мы говорили выше.
Может показаться, что язык маленького ребенка начинается с гуления, с тех звуков, которые ребенок произносит в младенческом возрасте, и что развитие языка есть лишь прямое продолжение этих первоначальных звуков. Так думали многие поколения психологов. Однако это неверно. Гуление есть как раз выражение состояния ребенка, а вовсе не обозначение предметов, и характерным является тот факт, что звуки, которые рождаются в гулении, дальше не закрепляются в речи ребенка. Первые слова ребенка часто отличаются фонематической структурой[1] от гуления младенца. Более того, нужно даже затормозить биологические звуки, возникающие при гулении, чтобы ребенок мог выработать те звуки, которые входят в систему языка. Мы можем привести один пример, иллюстрирующий это положение.
Часто думали, что произвольные движения ребенка рождаются из элементарных рефлексов, например хватательного рефлекса. Известно, что у младенца нескольких дней от роду можно наблюдать такой выраженный хватательный рефлекс, что можно даже поднять ребенка, держащегося за пальцы взрослого, которые он рефлекторно схватывает. Однако было показано, что этот хватательный рефлекс ни в какой мере не может быть понят как прототип будущих произвольных движений. Наоборот, нужно, чтобы хватательный рефлекс был заторможен, и только тогда появляется произвольное движение. Хватательный рефлекс это подкорковый акт; произвольное движение регулируется корой больших полушарий; оно имеет совсем другой генезис и появляется только тогда, когда хватательный рефлекс заторможен, когда на смену ему приходит формирование корково-подкорковых связей.
Совершенно то же самое относится и к рождению языка. Первые слова рождаются не из звуков гуления, а из тех звуков языка, которые ребенок усваивает из слышимой им речи взрослого. Но этот процесс усвоения звуков языка, составляющий важнейший процесс формирования речи, происходит далеко не сразу и имеет очень длительную историю.
Начало настоящего языка ребенка и возникновение первого слова, которое является элементом этого языка, всегда связано с действием ребенка и с его общением со взрослыми. Первые слова ребенка, в отличие от гуления, не выражают его состояния, а обращены к предмету и обозначают предмет. Однако эти слова сначала носят симпрактический характер, они тесно вплетены в практику. Если ребенок играет с лошадкой и говорит тпру, то это тпру может обозначать и лошадь, и сани, и садись, и поедем, и остановись в зависимости от того, в какой ситуации и с какой интонацией оно произносится, какими жестами оно сопровождается. Поэтому хотя первое Слово ребенка и направлено на предмет, оно еще остается неразрывным с действием, т.е. носит симпрактический характер.
Только на следующем этапе Слово начинает отрываться от действия и постепенно приобретать самостоятельность. Этот процесс мы не можем проследить в истории общества и можем лишь догадываться о нем, у ребенка же он прослеживается со всей отчетливостью.
Через некоторое время после появления элементарных, диффузных, симпрактических слов (примерно в 1г. 6мес 1г. 8 мес.) ребенок впервые начинает усваивать элементарную морфологию слова, и тогда он вместо тпру начинает говорить тпрунька, прибавляя к этому диффузному слову тпру суффикс нька; в этом случае Слово тпрунька уже начинает обозначать не садись, не поехали, не остановились, а лошадь, сани или тележка. Оно приобретает характер существительного, начинает иметь предметное значение именно в связи с усвоением суффикса, т.е. усвоением элементарной морфологии существительного; оно перестает обозначать ситуацию и становится самостоятельным, независимым от своего симпрактического контекста. Характерно, что именно к этому периоду, когда Слово начинает приобретать морфологические дифференцированные формы, относится огромный скачок в словаре ребенка. Если до этого в словаре ребенка преобладали аморфные слова, которые могли обозначать что угодно (как например, Слово тпру) и поэтому в этот период он мог обойтись небольшим количеством слов, имевших разные значения в зависимости от ситуации, жеста и интонации, то теперь значение слова сужается и словарь увеличивается. Происходит усвоение грамматики родного языка и строение слова из симпрактического становится синсемантическим; ребенок оказывается вынужденным обогатить свой словарь, т.е. приобрести другие слова, которые адекватно отражали бы не только предмет, но и качество, действие, отношение. Именно этим объясняется тот удивительный скачок в развитии словаря ребенка, который наблюдался всеми авторами, в возрасте 1г. 6 мес. 1г. 8 мес. До этого периода количество слов, зарегистрированных у ребенка, было порядка 1215; в это время оно сразу доходит до 60, 80, 150, 200. Этот скачок объема словаря ребенка, который был подробно изучен большим количеством авторов, начиная от В. Штерна (1907), Мак-Карти (1954) и кончая Р. Брауном (1973), и объясняется переходом от симпрактической к синсемантической речи. Таким образом, наблюдения над онтогенезом дают дополнительные факты, которые позволяют считать, что Слово рождается из симпрактического контекста, постепенно выделяется из практики, становится самостоятельным знаком, обозначающим предмет, действие или качество (а в дальнейшем и отношения), и к этому моменту относится и настоящее рождение дифференцированного слова как элемента сложной системы кодов языка.
Этот процесс освобождения слова от симпрактического контекста и превращения его в элемент самостоятельных кодов, обеспечивающих общение ребенка, уже был подробно описан нами (Лурия, Юдович, 1956).
Семантическая структура и функция слова
Обратимся к анализу того, какова же психологическая структура слова, каково его семантическое строение?
Выше говорилось, что каждое Слово обозначает вещь, качество, действие или отношение. Однако не имеет ли Слово более сложной смысловой структуры, чем простое обозначение? Что именно приобретает человек, который вырабатывает способность обозначать предметную ситуацию словами? Как изменяются при этом функции слова? Основной функцией слова является его обозначающая роль (которую некоторые авторы называют аннотативной или референтной функцией слова). Слово действительно обозначает предмет, действие, качество или отношение. В психологии эту функцию слова вслед за Л.С. Выготским (1934, 1956, 1960) принято обозначать как предметную отнесенность, как функцию представления, замещения предмета. Слово, как элемент языка человека, всегда обращено вовне, к определенному предмету и обозначает или предмет (например, портфель, собака), или действие (лежит, бежит), или качество, свойство объекта (портфель кожаный, собака злая), или отношение объектов (портфель лежит на столе, собака бежит из леса). Это выражается в том, что Слово, имеющее предметную отнесенность, может принимать форму или существительного (тогда оно обычно обозначает предмет), или глагола (тогда оно обозначает действие), или прилагательного (тогда оно обозначает свойство), или связи предлога, союза (тогда оно обозначает известные отношения). Это решающий признак, который отличает язык человека от так называемого языка животных. Что выигрывает человек благодаря слову, имеющему функцию предметной отнесенности?
Огромный выигрыш человека, обладающего развитым языком, заключается в том, что его мир удваивается. Человек без слова имел дело только с теми вещами, которые он непосредственно видел, с которыми он мог манипулировать. С помощью языка, который обозначает предметы, он может иметь дело с предметами, которые непосредственно не воспринимались и которые ранее не входили в состав его собственного опыта. Слово удваивает мир и позволяет человеку мысленно оперировать с предметами даже в их отсутствие.
Животное имеет один мир мир чувственно воспринимаемых предметов и ситуаций: человек имеет двойной мир, в который входит и мир непосредственно воспринимаемых предметов, и мир образов объектов отношений и качеств, которые обозначаются словами. Таким образом, Слово это особая форма отражения действительности.
Человек может произвольно вызывать эти образы независимо от их реального наличия и, таким образом, может произвольно управлять этим вторым миром. Он может управлять не только своим восприятием, представлением, но и своей памятью и действиями, ибо произнося слова поднять руку, сжать руку в кулак, он может выполнить эти действия мысленно. Иначе говоря, из слова рождается не только удвоение мира, но и волевое действие, которое человек не мог бы осуществить, если бы у него не было языка. На этой регулирующей функции речи человека, которая формируется на основе языка, мы еще остановимся в последующих главах этой книги.
Далее, благодаря слову человек может оперировать вещами мысленно при их отсутствии, совершать умственные действия, умственные эксперименты над вещами. Человек может вообразить, что он поднимает килограммовую или пудовую гирю и чувствовать, что он легко может сделать первое, но лишь с трудом второе, хотя в действительности гирь перед ним нет; человек может это сделать с помощью мобилизации всех тех признаков, которые таит в себе Слово.
Наконец последнее: удваивая мир, Слово дает возможность передавать опыт от индивида к индивиду и обеспечивает возможность усвоения опыта поколений.
Как мы указывали, животное имеет только два пути организации своего поведения: использование наследственно закрепленного опыта, отложившегося в его инстинктах, и приобретение новых форм поведения путем личного опыта. В отличие от этого, человек необязательно должен всегда обращаться к личному опыту, он может получить его от других людей, используя речь как источник информации. Подавляющая часть формирования нового опыта человека (как житейского, так и получаемого в процессе школьного обучения) использует именно этот специфически человеческий путь. Роль слова в психическом развитии человека была детально изучена А. Н. Леонтьевым (1959, 1975), и мы не будем останавливаться на этом особо.
Следовательно, с появлением языка как системы кодов, обозначающих предметы, действия, качества, отношения, человек получает как бы новое измерение сознания, у него создаются доступные для управления субъективные образы объективного мира, иначе говоря, представления, которыми он может манипулировать даже в отсутствие наглядных восприятии. И это есть решающий выигрыш, который получает человек с помощью языка.
Слово и смысловое поле
Было бы, однако, неверным считать, что Слово является лишь ярлыком, обозначающим отдельный предмет, действие или качество.
На самом деле смысловая (семантическая) структура слова гораздо сложнее, и исследование подлинной смысловой структуры слова, как это многократно отмечалось в лингвистике, требует гораздо более широкого подхода.
Хорошо известно, что многие слова имеют не одно, а несколько значений, обозначая совсем различные предметы. Так, в русском языке Слово коса может обозначать или косу девушки, или инструмент, которым косят траву, или узкую песчаную отмель. Слово ключ также может обозначать и инструмент, которым отпирают дверь, и родник или источник и т.д.
Так, Слово ручка может одинаково обозначать и маленькую руку ребенка, и прибор для писания, и дверную ручку и ручку кресла, иначе говоря, совершенно различные предметы, общим для которых является лишь то, что все они какими-либо сторонами связаны с рукой человека.
Слово поднять, которое с первого взгляда обозначает одно определенное действие, на самом деле также многозначно. Оно может обозначать наклониться и поднять что-нибудь с пола (поднять платок), или поднять что-либо вверх (поднять руку), или поставить какой-либо вопрос (поднять вопрос) или вообще начать какое-либо действие, меняющее прежнее состояние (поднять шум), а Слово сдать либо успешно выдержать экзамен (он сдал экзамен), либо ухудшить свое состояние (он сильно сдал) и т.д.
В английском языке эта многозначность слов выражена еще более отчетливо, и Слово to go может обозначать и идти, и ехать, и начинать и т.д.; Слово to run может обозначать быстро идти, играть роль, предлагать проект, а Слово bachelor может иметь значение рыцарь, холостяк, человек имеющий низшую научную степень, молодой тюлень и т.д. (Кати, и Фодор, 1970; и др.). Такие слова хорошо известны как в русском языке, так и в других языках; они называются омонимами.
Множественное значение одного и того же слова встречается не так редко, и полисемия является скорее правилом языка, чем исключением (Виноградов, 1947; Щерба, 1958; и др.).
Все это показывает, что явление многозначности слов гораздо шире, чем это могло казаться, и что точная предметная отнесенность или ближайшее значение слова является по существу выбором нужного значения из ряда возможных.
Чаще всего это уточнение значения слова или его выбор осуществляется семантическими маркерами и семантическими дистинкторами, которые уточняют значение слова и отделяют его от других возможных значений. Обычно эта функция определяется той ситуацией, тем контекстом, в которых стоит Слово, а иногда и тем тоном, которым Слово произносится (он купил себе шляпу или он шляпа).
Все это дало многим исследователям основание считать, что Слово почти никогда не имеет лишь одной, твердой и однозначной предметной отнесенности и что более правильным будет утверждение, что всякое Слово всегда многозначно и является полисемичным.
Именно поэтому, по мнению ряда авторов, для уточнения понимания конкретной предметной отнесенности (или ближайшего значения) слова одной лингвистики (или ее раздела лексики) недостаточно, и выбор ближайшего значения слова определяется многими факторами, среди которых есть как лингвистические, так и психологические конкретный контекст слова, включение его в конкретную действенную ситуацию и т.д. (Ромметвейт, 1968, 1972; Катц, 1972; Катц и Фодор, 1963; и др.).
Факт многозначности слов не исчерпывается, однако, только упомянутым явлением полисемии слова. Пожалуй, наиболее существенным является то, что наряду с прямым референтным или денотативным значением слова существует еще и обширная сфера того, что принято называть ассоциативным значением.
Как отмечал ряд авторов (Дизе, 1962; Нобль, 1952; и др.), Слово рождает не только указание на определенный предмет, но неизбежно приводит к всплыванию ряда дополнительных связей, включающих в свой состав элементы близких с ним слов по наглядной ситуации, по-прежнему опыту и т.д.
Таким образом, Слово становится центральным узлом для целой сети вызываемых им образов и коннотативно связанных с ним слов, которые говорящий или воспринимающий задерживает, тормозит с тем, чтобы из всей сети коннотативных значений выбрать нужное в данном случае ближайшее или денотативное значение. Эти комплексы ассоциативных значений, непроизвольно всплывающих при восприятии данного слова, были детально изучены, и частота, с которой всплывали эти ассоциативные значения, была даже измерена целой серией авторов (Кент, Розанов, 1910; Лурия, 1930; Дизе, 1962; Вейнбергер, 1959, 1962); таким образом, в науку было введено новое понятие семантическое поле, стоящее за каждым словом (Тирр, 1934; Порциг, 1934; и др.).
В советской лингвистической литературе проблема коннотативного значения слова была подробно изучена А.П. Клименко (1964, 1970). К объективному анализу семантических полей, проведенному за рубежом Рисом (1949), Разраном (1949), а в нашей стране Л.А. Шварц (1948, 1954), О.С. Виноградовой (1956), О.С. Виноградовой и Н. Эйслер (1959), А.Р. Лурия и О.С. Виноградовой (1959, 1971), мы еще вернемся.
Все это показывает, что психологически Слово далеко не исчерпывается неизменной и однозначной предметной отнесенностью, что понятие семантического поля, которое вызывается каждым словом, является вполне реальным и что поэтому как процесс называния, так и процесс восприятия слова на самом деле следует рассматривать как сложный процесс выбора нужного ближайшего значения слова из всего вызванного им семантического поля.
Наличие такого семантического поля, из которого называющий каждый раз должен сделать выбор, отчетливо проявляется в широко известных в психологической литературе явлениях трудностей припоминания слов, состояниях, при которых искомое Слово как бы находится на кончике языка (широко известное явление tip of tongue phenomenon, описанное Брауном и Мак-Нилом (1966), когда искомое Слово замещается другим, взятым из общего смыслового поля).
Ниже мы еще увидим, насколько важным является это положение и насколько следует учитывать его при подходе к нарушениям процесса называния или понимания слова при ряде патологических состояний мозга, изучаемых нейропсихологией.
Категориальное значение слова
До сих пор мы говорили лишь о непосредственной функции слова в обозначении того или иного предмета, действия или качества, иначе говоря, о денотативном и коннотативном значениях слова. Однако сказанное не исчерпывает ту роль, которую играет Слово в отражении действительности и в переработке информации.
Наиболее существенную роль играет вторая важнейшая функция слова, которую Л.С. Выготский назвал собственно значением и которую мы можем обозначить термином категориальное или понятийное значение.
Под значением слова, которое выходит за пределы предметной отнесенности, мы понимаем способность слова не только замещать или представлять предметы, не только возбуждать близкие ассоциации, но и анализировать предметы, вникать глубже в свойства предметов, абстрагировать и обобщать их признаки. Слово не только замещает вещь, но и анализирует вещь, вводит эту вещь в систему сложных связей и отношений. Отвлекающую или абстрагирующую, обобщающую и анализирующую функцию слова мы и называем категориальным значением. Разберемся в этой особенности слова подробнее.
Мы уже говорили, что каждое Слово не только обозначает предмет, но выделяет его существенный признак. Это очень легко видеть, анализируя корень слова. Например, Слово стол имеет корень'-стл-', а этот корень связан со словами стлать, постилать, настил. Говоря Слово стол, человек выделяет его качество: это что-то, что имеет признак настила, на котором можно писать, обедать или работать, но обозначаемый этим словом предмет всегда должен обладать соответствующим признаком. Слово часы не просто обозначает определенный предмет, который, например, лежит перед нами; это Слово указывает на то, что этот предмет имеет функцию измерения времени (часа), и если он не имеет отношения к измерению времени, значит, это не часы. Слово сутки имеет корень соткать (стыкать, переносное стык дня и ночи). Слово корова является родственным с латинским словом cornu =роги, по сути говоря, раньше означало рогатый, тем самым оно выделяет признак, характерный для коровы.
Эту анализирующую или абстрагирующую функцию слова наиболее легко видеть в недавно возникших сложных словах. Так, самовар обозначает предмет, который сам варит; телефон обозначает предмет, который на расстоянии (теле-) передает звук; телевизор обозначает предмет, который дает возможность на расстоянии видеть, и т.д. В таких новых словах особенно наглядно выступает эта анализирующая функция слова.
Значит, каждое Слово не только обозначает предмет, но производит и гораздо более глубокую работу. Оно выделяет признак, существенный для этого предмета, анализирует данный предмет. В старых словах или словах, заимствованных из других языков, мы иногда не ощущаем этого, в новых словах мы видим это более отчетливо. Эта функция выделения признака или абстракции признака является важнейшей функции слова. Однако и это положение еще не является достаточным.
Каждое Слово не только обозначает вещь, не только выделяет ее признаки. Оно обобщает вещи, относит их к определенной категории, иначе говоря, несет сложную интеллектуальную функцию обобщения. Слово часы обозначает любые часы (башенные, настольные, ручные, карманные, золотые или серебряные, квадратные или круглые). Слово стол обозначает любой стол (письменный, обеденный, карточный, квадратный или круглый, на трех или на четырех ножках, раздвижной или простой). Значит, Слово не только выделяет признак, но и обобщает вещи, относит их к определенной категории, и эта обобщающая функция слова является одной из важнейших. Обобщая предметы, Слово является орудием абстракции, а обобщение есть важнейшая операция сознания. Именно поэтому, называя тот или другой предмет словом, мы тем самым относим этот предмет к определенной категории. Это и означает, что Слово является не только средством замещения вещи, представления; оно является и клеточкой мышления, потому что важнейшими функциями мышления являются именно абстракция и обобщение. Следует, однако, отметить и другую сторону интересующей нас проблемы.
Слово является не только орудием мышления, но и средством общения. Всякое общение иначе говоря, передача информации необходимо требует, чтобы Слово не только указывало на определенный предмет, но и обобщало сведения об этом предмете. Если бы человек, говоря часы, имел в виду, например, лишь одни определенные часы, а воспринимающий это Слово, не имеющий соответствующего опыта, не понимал бы обобщенного смысла этого слова, он никогда бы не смог передать собеседнику свою мысль. Однако слова часы и стол имеют обобщенное значение, и это является условием понимания, условием того, что человек, называя предмет, может передать свою мысль другому человеку. Даже если этот другой человек представляет названную вещь иначе (например, говорящий имеет в виду карманные часы, а воспринимающий настольные или башенные часы), все равно предмет, отнесенный к определенной категории, позволяет говорящему передать определенную обобщенную информацию. Значит абстрагируя признак и обобщая предмет, Слово становится орудием мышления и средством общения.
Существует, однако, еще более глубокая и важная функция значения слова. В развитом языке, который является системой кодов, Слово не только выделяет признак и не только обобщает вещь, относя ее к определенной категории, оно производит автоматическую и незаметную для человека работу по анализу предмета, передавая ему опыт поколений, который сложился в отношении этого предмета в истории общества.
Покажем это только на одном примере. Слово чернильница прежде всего обозначает определенный предмет, относит слушающего к одному конкретному предмету, например к чернильнице, стоящей на столе. Но это Слово выделяет в этом предмете существенные признаки, обобщает предметы, т.е. обозначает любую чернильницу, из чего бы она ни была сделана и какую бы форму она ни имела. Однако это еще не все. Разберем, что именно человек передает, когда говорит Слово чернильница.
Слово чернильница имеет корень, а этот корень 'черн-' выделяет определенный признак, он указывает, что этот предмет связан с какой-то краской, следовательно, этот признак вводит предмет в определенную категорию предметов, которые имеют дело с цветом (черный, красный, зеленый и т.д.). Значит, эта чернильница есть какой-то предмет, который имеет отношение к краске, к цвету.
Но Слово чернильница рядом с корнем 'черн-' имеет и суффикс '-ил-', который вводит этот предмет в другую категорию. Он обозначает некоторую орудийность (чернила, белила, шило, мотовило), т.е. предмет, который служит орудием для чего-то. Тем самым суффикс '-ил-' вводит Слово в еще одну категорию, уже не имеющую отношения к цвету, а имеющую отношение к орудийности, и это наслаивает на Слово чернильница еще один признак, указывая, что названный предмет, имеющий отношение к краскам, имеет и орудийное значение.
Однако Слово чернильница имеет и второй суффикс '-иц-', который вводит этот предмет еще в одну категорию, т.е. он относит этот предмет к категории вместилищ (чернильница, сахарница, пепельница, перечница). Таким образом, когда человек говорит чернильница, он не только указывает на определенный предмет, он анализирует те системы связей, категорий, в которые этот предмет входит. Тем самым через Слово передается весь опыт поколений, который был накоплен в отношении чернильницы: становится ясным, что это вещь, имеющая отношение к краскам, орудийности и вместилищу. Таким образом, называя предмет, человек анализирует его, причем делает это не на основании конкретного собственного опыта, а передает опыт, накопленный в общественной истории в отношении его функций, и передает, таким образом, систему общественно упрочившихся знаний о функциях этого предмета.
Следовательно, Слово не только обозначает предмет, но и выполняет сложнейшую функцию анализа предмета, передает опыт, который сформировался в процессе исторического развития поколений.
Наконец, у приведенного слова остается еще один компонент, который до сих пор не был подвергнут анализу. Во многих развитых языках (таких, как русский, немецкий, тюркский) Слово имеет еще одну часть флексию, которая может меняться при употреблении слова (чернильниц-а , чернильниц-е , чернильниц-у , чернильниц-ей , чернильниц-ы ), тем самым изменяя отношение, которое данный предмет имеет к окружающей ситуации . Присоединяя к слову флексии, мы ничего не меняем в самом значении слова; чернильница, как предмет относящийся к краскам, орудийности, вместилищам, сохраняется, однако функциональная роль названного предмета меняется. В одном случае чернильница так называемая словарная или нулевая форма, и Слово просто указывает на существование данного предмета; Слово чернильницу (в винительном падеже я вижу чернильницу) означает, что этот предмет является объектом какого-то действия; чернильницы (в родительном падеже) означает, что этот предмет рассматривается как часть (край чернильницы), или здесь дано указание на отсутствие предмета; с помощью формы чернильницей человек придает этому предмету орудийное значение (значение предмета, который используется для каких-то целей). Иначе говоря, флексия создает новые психологические возможности для функционального обозначения предмета, она дает возможность не только отнести предмет к известной категории, но и указать на ту форму действия, которую играет предмет в данном контексте. Это и позволяет сказать, что язык является системой кодов, достаточных для того, чтобы самостоятельно проанализировать предмет и выразить любые его признаки, свойства, отношения.
Итак, обозначая предмет, Слово выделяет в нем соответствующие свойства, ставит его в нужные отношения к другим предметам, относит его к известным категориям. Эта анализирующая и обобщающая функция слова выделяется некоторыми авторами, занимавшимися семантикой слова, в специальных схемах, две из которых мы приводим на рис.3, взятом из работ Квиллиана (1966, 1969).
Из этих схем видно, какое огромное число свойств скрывается за, казалось бы, такими простыми словами, как животное, клиент и т.п.
Все это и говорит о том факте, что Слово не только удваивает мир, не только обеспечивает появление соответствующих представлений, но является мощным орудием анализа того мира, передавая общественный опыт в отношении предмета, Слово выводит нас за пределы чувственного опыта, позволяет нам проникнуть в сферу рационального.
Рис.3. Схема строения ситуационных и категориальных форм обобщения (по Квиллиану)
Все это дает возможность утверждать, что Слово, обладающее предметной отнесенностью и значением, является основой системы кодов, которые обеспечивают перевод познания человека в новое измерение, позволяет совершить скачок от чувственного к рациональному, т.е. к возможности как обозначать вещи, так и оперировать вещами в совершенно новом, рациональном плане.
Лексические функции и валентности слов
Сейчас мы можем перейти еще к некоторым дополнительным положениям, которые, однако, имеют важное значение и будут широко использованы нами при анализе построения целой фразы.
Многие исследователи указывали на то, что семантические поля оказываются обычно четко организованными и что некоторые из слов, входящих в данную семантическую группу, обладают большей доступностью (availability), чем другие.
Эта доступность некоторых слов, облегчающая их выбор из многих других, объясняется частично контекстом, привычностью и частотой встречаемости данного слова (Миллер, 1967; Мортон, 1971; Катц, 1966, 1972; и др.), установкой личности и ее непосредственным опытом (Ромметвейт, 1968, 1973; и др.); однако нередко доступность нужного слова и большая вероятность его всплывания зависят от тех лексических связей, которыми характеризуются многие слова.
Легко видеть, что Слово врач неизбежно вызывает по ассоциации другое Слово лечить, Слово метла мести, Слово топор рубить, Слово игла шить и т.д. Еще более отчетливо это можно проследить в словах, обозначающих действия (глаголах), и в словах, обозначающих качества (прилагательных).
Уже давно принято различать непереходные (законченные), не требующие дополнений глаголы (спать, голодать, жить) и переходные глаголы, которые сами оставляют чувство незаконченности и требуют дополнения каким-либо другим словом. К этому классу относятся, например, такие глаголы, как пить (что-то), желать (чего-нибудь), отдать (что-нибудь), купить (что-нибудь), одолжить (что-нибудь у кого-нибудь) и т.д. (Филлмор, 1972; Фодор, Бивер, Гарретт, 1968).
То же относится и к прилагательным, которые почти всегда требуют дополнения соответствующим существительным, выбор которого определяется как смысловой близостью, так и частотой встречающихся сочетаний (ср. красный флаг, Советский Союз, спелое яблоко, острый нож и т.д.).
Обо всех этих факторах, указывающих на то, что многие слова переживаются как неполные и требуют дополнения другими словами, принято говорить как о валентностях слов, и именно эти валентности в значительной мере определяют то преимущество, с которым всплывают те или иные связанные с ними слова. Именно поэтому валентности слов оказываются важным дополнительным фактором, который определяет выбор нужного слова.
Мы еще поговорим ниже о той роли, которую играют лексические функции слов, вводящие данное Слово в систему других слов и имеющие большее значение в порождении связного предложения.
В советской лингвистической науке вопрос о валентностях слов был изучен особенно подробно, и это понятие стало тесно связано с семантическим анализом их видов.
Авторы, разработавшие эту проблему, выделили несколько основных категорий таких лексических функций и сгруппировали их в относительно небольшое число категорий. Так, они склонны различать такие виды связей, как incip давать начало, (дождь начинается, стихотворение приходит в голову), fin кончать (ссора окончилась, осень прошла), func функционировать (повар имеет функцию готовить пищу, часы имеют функцию показывать время), caus каузировать (мотор вызывает движение, удар вызывает. движение) и т.д. (Апресян, 1974; и др.). Иначе говоря, можно выделить ряд семантических групп слов, в которые входят данные слова; эти семантические группы определяют связь слов и вероятность появления того или иного слова, следующего за исходным. Это положение выходит за пределы простого утверждения, что Слово обозначает вещь, извлекает признак и обобщает. Можно обобщать вещи по-разному, следовательно, Слово может иметь известные семантические функции или группы способов их применения.
К сказанному можно добавить и второе положение, имеющее большое значение для лучшего понимания как процесса порождения связей слов, так и процесса порождения элементов целой фразы.
Тот факт, что разные слова имеют неодинаковую тенденцию вызывать другие слова или, как мы уже указали, разные валентности, вводящие слова в целое предложение (ср. Фодор, Бивер, Гарретт, 1968; Филлмор, 1973; Кифер 1972; и др.), имеет большое значение. Исследования показали, что слова имеют разное число потенциальных связей, составляющих основу предложения, иначе говоря, обладают разным числом валентностей.
Так, слова любить и ненавидеть имеют одну валентность (любить кого, ненавидеть кого), слова рубить и копать две валентности (рубить что и чем, копать что и чем), слова покупать и продавать три валентности (покупать что, у кого, за сколько, продавать что, кому, за сколько), Слово одолжить четыре валентности (одолжить что, у кого, кому и на сколько) и т.д.
Исследования, проведенные в современной лингвистике, показали, что в русском языке нет слов, которые обладали бы большим числом валентностей, чем три-четыре (максимум пять), и что, таким образом, каждое Слово имеет ограниченное число лексических связей.
Положение о валентностях слов, иначе говоря, о числе потенциальных связей слова, имеет очень большое значение как для лингвистики, так и для психологии речи. Оно еще понадобится нам на следующем этапе исследований при изучении порождения целого предложения.
* * *
Сказанное можно резюмировать в следующих положениях. Слово как элемент языка всегда обозначает известную вещь, признак или отношение, а язык состоит из системы сложных кодов, которые вводят обозначаемую вещь в системы связей и отношений.
Слово является продуктом длительного развития, в процессе которого оно выделяется из симпрактического контекста и становится самостоятельной системой кодов, располагающей различными средствами обозначений любого предмета и выражения любых связей и отношений.
Развитие языка является процессом эмансипации от симпрактического характера и выделения слова как синсемантической системы.
Структура слова сложна. Слово имеет предметную отнесенность, т.е. оно обозначает предмет и вызывает целое смысловое поле, Слово имеет функцию определенного значения, иначе говоря, выделяет признаки, обобщает признаки и анализирует предмет, относит его к определенной категории и передает общечеловеческий опыт. Оно позволяет человеку выходить за пределы непосредственного восприятия, обеспечивая тем самым тот скачок от чувственного к рациональному, который является существенным для сознания человека.
И наконец, Слово имеет лексические функции, т.е. входит в известные классы смысловых отношений; оно располагает аппаратом, который создает потенциальную необходимость связи одних слов с другими, обеспечивая переход от единичных слов к их синсемантическим связям, определяя те законы, по которым оно вступает в связи с другими словами. Все это и является важнейшим механизмом, который дает возможность сделать из слова основное орудие сознательной деятельности человека.
Теперь ясно, насколько фундаментальное значение имеет Слово и какое центральное место оно занимает в формировании человеческого сознания.
[1] Под фонематической структурой языка мы вслед за современной лингвистикой (Трубецкой, 1936; Якобсон, 1971; и др.) понимаем систему организации звуковых кодов языка, в которой определенные признаки имеют смысловое различительное значение. Эта фонематическая система языка отличается от фонетической структуры языка, при анализе которой различаются лишь физические характеристики звуков речи безотносительно к их значению. Вопрос о фонетической организации звуковой речи выходит за пределы темы этих лекций, и мы не будем останавливаться на нем особо.
[2] В других языках (например, в английском или французском), которые не располагают флексиями, их роль берут на себя вспомогательные слова (предлоги, союзы).