в раздел Оглавление
«Методы структурной психосоматики»
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Методология и техника работы.
Анализ терапевтических случаев
ГЛАВА IV
Структурная работа
4.2. Семинары и трансперсональные структуры
Современная психотерапия ввела в практику различные формы групповой работы. Отчасти это вызвано тем, что, вопреки мнению непрофессионалов, наведение группового транса достигается легче, чем при индивидуальной работе. Однако эта работа максимально генерализована. Поэтому структурная психосоматика с ее принципиальной ориентацией на конкретное человеческое существо, в целом, выступает против всевозможных массовых «оздоровительных сеансов», «групп психотренинга», «групповой психокоррекции» и т.д. Вместе с тем, учебные и учебно-практические семинары стали основной формой обучения и пропаганды для всех новых медицинских, психологических и родственных школ и направлений. Так происходило и происходит с НЛП и различными телесно-ориентированными методиками. Так происходило и происходит и со структурной психосоматикой, начиная еще с того времени, когда только закладывались ее базовые положения, а самого названия не существовало.
В ходе таких семинаров обычно проводились показательные сеансы терапии, и было отмечено, что часто достигаются очень хорошие результаты. Разумеется, такие показательные сеансы всегда были сугубо индивидуальной работой, которая проводилась публично, однако воздействие их и на других участников семинара было несомненным. Одновременно было замечено, что разъяснение пациентам базовых положений концепции и метода структурной психосоматики благоприятно влияет на результаты работы.
Учебные и учебно-практические семинары всегда проводились в достаточно узком кругу; при десяти-пятнадцати участниках, однако их снижение до четырех-шести человек позволило придать им совершенно новое качество - групповой терапевтической работы, которая при этом сохранила все преимущества работы индивидуальной. Выяснилось, что при таком количественном составе, когда, кроме того, терапевт знакомится с проблемами и статусом участников до начала семинара, а во время него при необходимости проводит дополнительную индивидуальную терапию, именно коллективная работа в значительной степени способствует усилиям терапевта: она усиливает корректирующее воздействие, формирует благоприятную атмосферу, обеспечивает необходимую мотивацию. Более того, оказалось, что в рамках такого семинара часто нет необходимости использовать специальные техники: работу со знаковыми системами, телесными метафорам, сведение логических уровней и т.д., такой семинар представляет собой самостоятельную технику работы.
Он строится как учебно-практическое мероприятие. Семинарским занятиям предшествуют индивидуальные собеседования будущих участников с терапевтом, в ходе которых выясняются важные для дальнейшей работы обстоятельства: проводится первичная калибровка, выясняются проблемы пациента, его мотивация и желательные (ожидаемые) «правила игры»[1], его образовательный уровень, определяются и четко обозначаются рамки взаимоотношений в ходе семинарских занятий.
Последнее очень важно: семинар не только выглядит как «нормальное обучение», но действительно является таковым; одна из целей терапевта - раскрыть суть концепции и метода структурной психосоматики, передать участникам новые для них методы мышления и тем самым способствовать их «личной эволюции». Эта цель ставится явно и ясно. Другая цель: коррекция, терапия как таковая - подразумевается. Разумеется, она понятна и пациентам, но присутствует как бы незримо. Это «дополнительная выгода» для них. На самом деле пациент часто с самого начала стремится получить именно терапевтическую помощь - в первую очередь, и лишь во вторую очередь - знания, однако он чувствует себя комфортнее в рамках сценария «ученик-учитель», чем в рамках сценария «больной-врач». Снятие запретов, внутренних ограничений, противодействия, продиктованных социальными и культуральными стереотипами, очень важно, и в этом случае достигается как бы само собой.
С другой стороны, именно при такой работе мы ясно видим, что задачи и конечные цели обучения и коррекции очень близки между собой, они едва ли не тождественны в том случае, когда речь идет о создании (педагогике) и воссоздании (терапии) полноценной человеческой личности, т.е. о «личной эволюции». Терапия или коррекция переходит в педагогику, а последняя из директивной указующей дисциплины превращается в наставничество (в истинном смысле этого слова), продуктивное и свободное обеспечение предпосылок личностного развития, которое происходит не внешней силой, а волей и трудом самого человека. Мы имеем в виду отношения, в чем-то схожие с традиционной системой «гурушишья парампара». Эти отношения во многом неформальны и более свободны, чем «школьные», но при этом обладают собственной внутренней дисциплиной, собственной - и очень определенной - строгостью. Самое важное, что ведущий семинара ни в коем случае не чиновник (подобно школьному учителю) и не гипнотизер; «укротитель» он - помощник или, лучше сказать, проводник, так сказать, профессиональный егерь, помогающий профану «выследить зверя». Конечно, отношения внутри такого семинара в общем случае не достигают уровня «гуру-шишья парампары», в том смысле, что ведущий не берет на себя ответственность учителя (гуру) по отношению к ученику (парампара), а ученик, в свою очередь, не перепоручает всецело свою волю учителю. Такие взаимоотношения тоже могут возникнуть, но они вовсе не обязательны и не являются видовым признаком данной техники.
В условиях малого семинара (когда «лечение» = «обучение»), явственно проявляется важнейшая терапевтическая установка структурной психосоматики: терапевт не может заменить своей волей волю пациента и не может подчинить своей работой его собственную корректирующую работу в процессе пересоздания структуры личности. Структурная психосоматика категорически возражает против традиционного сценария манипулирования, когда пациент рассматривается как абсолютно пассивная вещь, подлежащая ремонту. В ее представлениях терапевт - не манипулятор, не «часовщик», а проводник, учитель, даже «зеркало»... - его роль «только» в том, чтобы раскрыть перед пациентом его проблемы, указать путь их решения и помочь на этом пути, взять за руку и повести, но не насильно переставлять ноги. Таким образом мы и приходим к заявленному тождеству «лечение=обучение».
Разумеется, «лечение» и «обучение» представляют собой разные виды деятельности (наряду с такими видами, как «игра», «труд» и т.д.), и все же они очень близки, а в идеологии всех видов альтернативной медицины и педагогики почти тождественны. Действительно, здесь «лечение», «исцеление» - это, прежде всего, «обучение искусству быть здоровым», а «обучение» - это «излечение», «исцеление» отношений от жесткой заданности. И в случае болезни, и в случае «незнания» или, точнее, «невежества» (т.е. «неоформленности», «неотесанности», «загрязненности сознания» и т.д.) состояние «инь», являющееся отклонением от природной предрасположенности, врожденных качеств, должно быть переведено в состояние «юань», а уже затем - личными усилиями - в состояние «ян». Для перехода от «инь» к «юань» необходим «целитель», «учитель», «наставник». Для перехода от «юань» к «ян» необходимы уже только собственные усилия - здесь никто не может помочь, возможно лишь указание направления движения.
В традиции все это понималось очень четко. Определение в Православии духовника как «лекаря человеческих душ» не случайно. Очень любопытно описание начального периода жизни Парсифаля в романах Кретьена де Труа и Вольфрама фон Эшенбаха (связь между легендами о Граале и эзотерической традицией не подлежит сомнению). Парсифаль растет в «дикости» в полном смысле этого слова: мать, которая боится потерять его, искусственно изолирует сына от всего, что могло бы привести его на путь рыцарских подвигов, который предначертан ему по крови. Однако Парсифаль, встретив в глухом лесу, где «воспитывается», рыцаря, отправляется в странствие, почувствовав глубочайшую внутреннюю тягу к этому. Но он, в полном смысле слова, «невежественен» (в куртуазном лексиконе рыцарского романа это определяется как «лишенный вежества»), что приводит его к ряду тяжелейших ошибок, чуть не ставших роковыми. В ходе странствий он должен сперва образовать самого себя, и только после этого сможет проникнуть в волшебный замок св. Грааля - Мунсельвеш. Этот замок и его хозяин, таинственный Король-рыболов, недостижимы не потому, что далеки (в первый раз Парсифаль встречает Короля-рыболова в самом начале своих странствий, но он просто неспособен осознать значение такой встречи), а потому, что соискатель должен быть готов к достижению. Аналогичным образом в буддизме махаяны сансара (профанический плен бытия) тождествен нирване (истинный его плен), и лишь «загрязненность» сознания не позволяет человеку переживать нирваничность окружающей жизни, он оказывается погружен в сансару, т.е. в страдание.
Таким образом, «дикость», «невежественность» не могут рассматриваться как «естественность» - они должны быть «образованы» или «исцелены», «инь» должно перейти в «юань».
Телесный недуг, душевная «детренированность» (невладение элементарными приемами само¬контроля и психотренинга), духовная невоспитанность - все это явления одного плана, которые должны быть преодолены путем «лечения=обучения». Здесь «лечение» - дальнейшее развитие принципа гигиены (от гигиены «внешней» к гигиене внутренних органов и систем организма и самого образа жизни), а «обучение» - та же гигиена психического и духовного уровней организации.
Итак, учебно-практический семинар оказывается одной из терапевтических техник. Содержание занятий сводится к изложению различных аспектов структурной психосоматики во всех ее преломлениях; оно примерно соответствует содержанию этой книги. Форма предельно свободная, но при этом ведущий не должен ни на минуту выпускать происходящее из-под контроля. Обычно каждое занятие начинается с краткого повторения к предыдущих тем, когда необходимо установить, во-первых, степень погружения участников в материал, т.е. насколько они поняли уже пройденное и - что главное - насколько владеют им в практическом смысле (иногда следует отказаться от дальнейшего изложения, осветив пройденную, но не понятую и не воспринятую в виде навыка тему с другой стороны - лучше добиться хоть малого, но истинного успеха, чем удовлетвориться обилием информации, облетающей с умов слушателей, как шелуха, буквально через несколько часов после ее предъявления), а во-вторых, выяснить, какой отклик в их собственной структуре возник в связи с этим.
Это очень важная фаза. Иногда несколько слов, сказанных кем-либо из участников, меняют планы терапевта - теперь он ориентируется на высказавшего их человека и целенаправленно воздействует на него, уловив, что для этого наступил подходящий момент. Вслед за вступительной фазой наступает фаза изложения нового материала. Здесь очень важно уметь преподнести каждую мысль с разных точек зрения и разных позиций, учитывая особенности всех участников: их модальность, жизненный опыт, структуру, склонности, образовательный ценз и т.д. Кто-то лучше воспринимает сказанное через формально-математическое представление (так было с И.), кто-то - через графическое (например, Р. О.), кто-то - через своеобразные формулы-афоризмы, через игру слов и т.д. Очень хорошо работают примеры из области культурального опыта человечества, из литературы, истории, биографические примеры, и передача традиционных представлений с расширением их подобия друг другу и психосоматическим идеям. Приходится по нескольку раз излагать одно и то же, но в разных видах - именно так мы строили и эту книгу. Скажем, излагая концепцию логических уровней сознания, необходимо ввести их, исходя из всех возможных предпосылок: через когнитивные вопросы, через физиологию и признаки транса, через графические представления, через модель Глобального взаимодействия, через феномены времени и скорости прохождения ощущений, через понятия центра осознания и вектора внимания, через традиционное представление о чакрах и «телах» человеческого существа и т.д.; наконец, через собственные ощущения участников - их необходимо «провести» по логическим уровням настолько глубоко, насколько это возможно в каждом конкретном случае. В этом, последнем, т.е. в приобретении собственного опыта, и заключается видовая особенность учебно-практического семинара, его коренное отличие от лекции. Эта особенность и делает его не только учебным, но и терапевтическим мероприятием.
Действительно, чего мы добиваемся и в ходе реализации других терапевтических методик? Во-первых, погружения человеческого существа на глубинные уровни, к истокам самого себя, к незамутненным и неискаженным волениям ядра. Это само по себе способно привести к обновлению структуры на сущностных основах, к ее пересозданию. Если же и глубинные уровни (даже уровень самоидентификации) содержат обширные зоны искажений, то мы, во-вторых, добиваемся исправления дефекта, заполнения пробела, т.е. проводим соответствующую коррекцию.
Это же самое происходит и на семинаре. Прежде всего, мы достигаем устойчивого раппорта, основанного на взаимодействии по сценарию «ученик-учитель», на совместном постижении нового. Во-вторых, мы погружаем участников семинара в состояние глубокого транса состояние, даже когда речь не идет собственно о логических уровнях сознания; наконец, мы обучаем новым методам мышления, даем представления о структуре, структурных феноменах, «личной истории», «личной эволюции», о дефектах и принципах их коррекции. Все это, в целом, уже корректирует личность, даже без специальной работы, направленной на каждого конкретного человека.
Здесь имеет смысл подчеркнуть, что понятие «логические уровни сознания» является центральным во всем концептуальном корпусе структурной психосоматики и, соответственно, важнейшей практической целью семинаров в их «учебной ипостаси». Является научение участников погружаться на глубинные логические уровни и устойчиво пребывать на них, оперируя сознательно соответствующими категориями и приемами мышления. Уже это можно считать предпосылкой коррекции, и в ряде случаев, собственно коррекцией, однако условия работы в малых семинарах позволяют на фоне глубокого транса и готовности к терапевтическому воздействию (она формируется как результат практически закрепленного знания основ структурной психосоматики) провести индивидуальную работу, четко ориентированную на конкретные проблемы и особенности структуры данного человека.
Такая работа, как мы видим, может начинаться уже на стадии предварительного обсуждения пройденного, она может вестись во время изложения нового материала, и ей, по большей части, посвящена третья, заключительная фаза семинарского занятия - свободное обсуждение темы занятия. В ходе такого обсуждения участники излагают свои мысли относительно услышанного, задают вопросы, приводят примеры, предъявляют проблемы и т.д. Общение предельно свободно по форме, но оно должно быть, тем не менее, предельно управляемо терапевтом по содержанию, общему направлению и канве своего развития.
Обычно терапевт еще перед занятием планирует корректирующее воздействие; он знает, кто из участников будет объектом индивидуальной работы, в чей адрес он направляет все вербальные и невербальные воздействия. Семинар приобретает следующую структуру: терапевт-пациент (участник семинара, в отношении которого проводится целенаправленная индивидуальная работа) - аудитория (другие ученики; их роль не пассивна: они своим присутствием и своими реакциями усиливают воздействие терапевта, выступают как своеобразные редакторы). Однако реальные условия терапии, конкретика человеческих обстоятельств и развитие процессов пересоздания структуры часто вносят изменения в планы терапевта - он должен, ориентируясь на реакции участников, выбирать момент воздействия и его форму оптимальным образом и работать с тем пациентом, кто наиболее готов к корректирующему воздействию. Такое воздействие может осуществляться с применением элементов других техник: техники разделения травматической склейки, работы с телесными метафорами или со знаковыми системами - или через предъявление неожиданных примеров, новых мыслительных схем, разбор конкретных случаев, традиционных систем, культуральных реалий и т.д. В данном случае само обучение, оставаясь таковым для других участников семинара, для адресата корректирующего воздействия становится терапией. Часто терапия не ограничивается рамками собственно семинара - для завершения коррекции проводятся специальные индивидуальные сеансы, но и они не выпадают из общего контекста, из ткани семинарской работы и сохраняют черты сценария «ученик-учитель».
Итак, семинар позволяет: а) провести подробнейшую калибровку пациента, детальный анализ его структуры в самых разных контек¬стуальных зонах; б) постепенно приучить его к операциям в состоянии транса, подготовить к техникам структурной психосоматики, ввести в круг ее идей, представлений и методов, научить ориентироваться в ее терминологии. Он обеспечивает благоприятную атмосферу взаимного доверия, а мотивация пациента поддерживается благожелательным отношением других участников. Все это позволяет работать в сложных случаях с высокой эффективностью. Однако, техника семинара, как и любая другая, вовсе не универсальна. Она предъявляет определенные требования к пациенту (это - в первую очередь, способность работать в условиях учебно-практического мероприятия, определенный образовательный ценз, соответствующие мотивации и т.д.) и, разумеется, к терапевту. Обратимся к конкретным примерам.
В случае С. Н. погружение в область структурного дефекта - первичной травматической склейки - произошло во время семинара, на втором занятии цикла. Терапевт планировал на этот день индивидуальную работу именно с этим участником группы, но его реакции были неожиданными. Речь шла о знаковых системах, о содержании этого понятия[2], в качестве примера терапевт описал и продемонстрировал приемы работы с рисунками, с произвольным прямоугольником и точкой (как в случае А.).
Внезапно С. Н. заметил, что вспомнил или, точнее, начал вспоминать обстоятельства своей детской психотравмы. Но он находился в это время в глубоком трансовом состоянии - на пятом логическом уровне.
Высказывания С. Н., казалось бы, не имели никакого отношения к теме занятия, но были вполне понятны терапевту и содержательно, и структурно. Этот пациент обращался за помощью в связи со своими телесными проблемами. В ходе первого ознакомительного сеанса были выявлены характерные зажимы в области низа живота и определен круг характерных личностных проблем: напряженные отношения с матерью, связанные с детским воспоминанием, которое все время ускользало от С. Н., аномальная агрессивность, подкрепленная соответствующими убежденческими схемами, которые декларировались даже с некоторым вызовом, наркомания. Одновременно выяснилось, что С. Н. интересуется вопросами психологии и традиционными психотехниками. Ему было предложено участвовать в семинаре - таким образом он и оказался в группе.
Итак, С. Н. заявил, что начинает вспоминать обстоятельства психотравмы: он вспомнил, как капризничал, как мать пыталась утихомирить его, а затем оставила одного среди незнакомых людей, вспомнил свой страх (позже он заметил, что подобные по силе эмоции не переживал больше никогда в своей жизни), затем следовал провал, и он помнил себя уже вместе с матерью, которая пыталась успокоить его. Это было через несколько часов. Эти часы все еще оставались вне зоны осознания и, вместе с тем, одна только мысль о них повергла С. Н. в панический ужас, в крайне нересурсное состояние.
В этой ситуации терапевту пришлось менять свои планы. Он предполагал работать с С. Н., но в рамках знаковых систем, а теперь переключился на иную технику. Во-первых, было необходимо вывести С. Н. из нересурсного состояния, обратить его к конструктивной работе. Это было сделано очень быстро, когда терапевт отметил, что проникновение С. Н. в «темную зону» собственными усилиями - это большая удача, свидетельствующая, кроме всего прочего, о силе его характера и присущей ему жизненной активности; теперь необходимо идти дальше и выяснить все до конца. После этого С. Н. заявил, что он чувствует связь «темной зоны» с зажимом в области живота и своими частыми ангинами, хотя это и кажется ему странным и нелогичным. Здесь терапевту пришлось изменить тему занятия и перейти к травматическим склейкам. Дальнейшая работа велась в этой технике - зона первичной психотравмы была полностью вскрыта и проработана.
На этом этапе терапевт сосредоточился на детском травматическом опыте С. Н., его структурных последствиях: первичной травматической склейке и телесном выражении последней - зажиме в области Манипуры. Работа со вторичными патологическими стратегиями: повышенной агрессивностью С. Н. и несущностной зоной уровня убеждений, сформировавшейся вокруг них, - проводилась на другом занятии. Оно было специально спланировано вокруг подробного и широкого обзора культуральных, социальных и исторических примеров, связанных с вопросами социального поведения, с проблемой «общество-личность».
Упрощенно говоря, рассматривался вопрос, может ли быть успешной и эффективной позиция агрессивного одиночки, действует ли на практике принцип «человек человеку - волк», достигает ли цели поведение, основанное на «праве сильного». Эти рассуждения велись в рамках общей темы занятия: «Несущностные имплантированные карты и социальные стереотипы»; причем формой занятия был открытый обмен мнениями.
Работа продолжалась несколько часов, но своей цели терапевт достиг. Между прочим, в завершение сеанса С. Н. отметил, что «на самом деле» никогда до конца и не верил в правильность своих взглядов, но придерживался их по принципу: «Пусть это ошибка, но это - моя ошибка; я так поступаю, и будь что будет». Теперь он понимал, что его агрессия была защитной реакцией, не позволявшей развиваться первичной патологической стратегии, приводившей к тяжелому телесному страданию. Подобная реакция достаточно характерна. Сколь бы обширным ни был структурный дефект (даже если он приобретает характер «ложного центра», «ложного Я»), воления ядра всегда ощущаются личностью наподобие некой «точки отсчета», «истинного горизонта». Все же подобная интроспекция не должна вводить нас в заблуждение - если пациент заявляет, что «всегда знал» о неистинности собственных убеждений, то это происходит лишь потому, что к моменту такого заявления терапия продемонстрировала ему чуждость этой зоны его структуры. Что же касается позиции «Я так поступаю, и будь что будет», то она говорит о наличии в этой контекстуальной зоне пробела - человек не умеет пока поступать иначе, у него нет истинных карт, и, хотя ложность прежних очевидна, этому еще нечего противопоставить.
В ходе сеанса терапевт специально спланировал и спровоцировал межличностную конфликтную ситуацию, подобную тем, которые разрешались С. Н. раньше в русле встречной агрессии. Контекст семинара и отношения «учитель-ученик», а также готовность терапевта к возможной реакции пациента и отзеркаливание малейших изменений в его поведении не позволили развиться агрессивному ответу - тем не менее, никаких болезненных ощущений не возникло. В этот момент терапевт резко прервал ход дискуссии и обратил внимание С. Н. на это обстоятельство. Было подчеркнуто, что, поскольку первичная травматическая склейка разрушена и вся патологическая стратегия, связанная с болезненным спазмом в области живота «вычищена» из его структуры, С. Н. лишен необходимости прибегать к каким-либо аномальным поведенческим ходам и должен теперь научиться жить нормальной социальной жизнью.
Здесь С. Н. и высказал свое давнее сомнение в справедливости собственных убеждений, добавив, что это сомнение побуждало искать его другой выход - и таким выходом были наркотики. Вопросу наркотиков было посвящено еще одно занятие, но в данном случае мы не можем утверждать, что был достигнут устойчивый успех, - для этого у нас было слишком мало материала[3].
К моменту семинара С. Н. уже около девяти месяцев не употреблял никаких наркотических средств. Подобные ремиссии бывали у него и прежде, а общий «опыт» наркотической зависимости в данном случае составлял более десяти лет. Данное пристрастие обставлялось в сознании С. Н. целым рядом убежденческих схем. Можно сказать, что он исповедовал «культурную наркоманию», как некоторые исповедуют «культурное пьянство»: следил за своим состоянием, за качеством потребляемых препаратов, время от времени ложился в частную клинику для гемосорбции и восстановительной терапии. Само потребление наркотиков обставлялось определенным ритуалом, причем С. Н. предпочитал считать себя не просто наркоманом (к таковым он относился отрицательно), а своеобразным исследователем «глубин психики». Отметим, что это характерно для большой группы наркоманов, так сказать, «интеллектуального типа».
Другой пациент, С. Г., говорил, что его привлекает не сам «кайф», а процесс приготовления «зелья», - по его утверждению, это «подлинная алхимия». На этом основывалось утверждение «да, я наркоман, но не такой, как большинство» и пренебрежительное отношение к потребителям готового героина.
Истинный смысл любой эстетизации, героизации или интеллектуализации очевиден - это все те же имплантированные несущностные убежденческие схемы, обосновывающие для личности присутствие в ее структуре соответствующего дефекта - наркомании - и соответствующей патологической стратегии - наркотической зависимости. Все люди этой группы, известные авторам, пробовали самые разнообразные наркотические и психотропные средства, но предпочтение отдавали опиатам кустарного изготовления, неоднократно лечились и даже попадали в тюрьму в связи с «наркоманскими» статьями, но возвращались к наркотикам, оправдывая себя аргументами убежденческого характера.
Употребление опиатов представлялось им «благородным кайфом», «аристократическим занятием» и т.д. В последнее время стали предъявляться и аргументы, основанные на книгах Карлоса Кастанеды. Здесь мы ненадолго отойдем от основной темы и сделаем небольшое отступление.
Сторонники наркотиков и в особенности психотропных веществ, галлюциногенов читают Кастанеду только в этом контексте. Для них крайне привлекательной представляется концепция, проповедующая возможность «личной эволюции» путем применения микселина, дурмана и других подобных средств, хотя «учение дона Хуана» вовсе не сводится к этому.
Вместе с тем, мы должны констатировать, рискуя вызвать неудовольствие большого количества кастанедианцев, что учение их кумира вовсе не безопасно и в достаточной степени сомнительно в самых различных своих элементах. Его неустранимый недостаток - вырванность из общего контекста индейской культуры, механическое перенесение ее реалий в совершенно иные реалии - индустриального общества конца XX века. С точки зрения структурной психосоматики, это та же имплантация, но не на уровне личности, а на уровне культуры современного западного общества.
Вот что пишет в своей статье о Карлосе Кастанеде известный современный философ-эзотерик Рам Тамм: «Основным качеством работ Кастанеды, повсеместно признанных бестселлерами уже со времени выхода в свет его первой книги, является их большая суггестивность. Его книги буквально приковывают внимание читателя: взывая к самым естественным сантиментам, они в то же время предлагают как бы жемчужину эзотерической мудрости, по которой так тоскует множество людей во всем мире. Более того, многие принимают работы Кастанеды как книги наставлений для использования этой мудрости на практике, надеясь с помощью чудотворной магии яки разрешить все жгучие проблемы человеческого существования. И венец всего - это то, что историю рассказывает не какой-нибудь индийский или китайский мудрец из забытого прошлого, а их современник, ученый, специализирующийся в антропологии. Он задает дону Хуану те же вопросы, которые хотел бы задать читатель, пытается критически анализировать свои переживания; он не верит, он рационалист и скептик; он все желает проверить на опыте, чтобы узнать действительную ценность того, через что ему приходится проходить.
Однако со временем подобные попытки оканчиваются неудачей, и в конце концов мы видим, как прежде важничающий, позитивистски настроенный западный человек медленно превращается в колдуна яки, в «человека знания», для которого нет разницы между реальностью и сном... натурфилософские взгляды которого основываются, в первую очередь, на магической практике и силе суггестивного воображения. Это как раз та метаморфоза, которую хотели бы пережить многие западные люди, чтобы вернуться к гармоническому «золотому веку» ранней цивилизации, оставив позади все невзгоды и разочарования современного существования.
Это то, чего многие в этом мире пытаются достичь с помощью религии, наркотиков, искусства, философии, различных социальных движений и даже насилия. И вдруг появляется живой пример (который, между прочим, так основательно «стер свою личную историю», что жизнь его уже стала мифом), и люди любой ценой стремятся поверить ему, как если бы это было их единственным «кубическим сантиметром шанса». В целом, книги Кастанеды оказались захватывающими, инакоборческими боевиками по отношению к западному позитивному стилю мышления, они в значительной мере помогли заполнить вакуум практического мистицизма, который в самом деле стал проблемой в западном мире». Сказанное очень легко разобрать в терминах структурной психосоматики.
Наличие в культуральной структуре западного общества существенного пробела (мы можем назвать это традиционным образом - «кризисом духовности») приводит к легкой имплантации в эту науку всевозможных несущностных конгломератов - социально-политических, поведенческих, псевдомистических и т.д. С точки зрения механизма такой имплантации, содержательная сторона этих имплантантов не имеет значения; это может быть псевдоязыческая идеология нацизма, «культурная наркомания» или учение Кастанеды, причем, если некоторые из этих имплантантов в любых условиях несомненно несущностны, то другие, в другой социальной структуре в ряде своих элементов, могут оказаться вполне истинными.
Для индейца, живущего в условиях родового строя, поиски духа-помощника (сопряженные с огромными трудностями - постом, отшельничеством и т.д.), вполне естественны. Так же естественно для обитателя мексиканской сьерры, например, современного индейца-уиголя, живущего по обычаям и укладу предков, совершать переходы до 500 км в поисках галлюциногенного кактуса пейотля, терпеть голод и жажду. Кактус нужен ему не для экспериментов над собой, не для заполнения душевной пустоты. Он используется один раз в году на священном ритуале в церемониальном центре племени (Тунике), куда за сотни километров стекаются все уиголи. Здесь они становятся участниками сверхъестественной мистерии, цель которой - воссоздать, как они верят, обстановку, необходимую для обновления жизни на земле, дать новую жизнь богам и творимому - в который уже раз - их миру.
Согласитесь, что есть огромная разница между юношей-индейцем, который, истощенный многодневным постом, претерпевающий все трудности и опасности одиночества, всеми силами стремится обрести «тайного помощника», без чего не может стать «человеком», полноправным членом собственного народа, между паломником-уиголем, претерпевающим голод и жажду в пустыне в поисках «духовного сердца «не ради самореализации, но для того, чтобы его племя могло в очередной раз восстановить связь с Нашими Предками, в мистическом ритуале обновить дряхлеющую Вселенную, и за¬падным человеком, участником семинара по «магии древней Мексики». Он заплатил свои пятьсот долларов, принял ванну в гостиничном номере и только что съел гамбургер - теперь он вправе ожидать, что его научат, как «двигать точку сборки» и «стирать личную исто¬рию»... Он может позволить себе быть фанатиком. Рам Тамм резюмирует: «Само учение профильтровано в книгах Кастанеды через традиционную привычку позитивного «описания мира», и драматизм в большей степени возникает за счет эмоций и воображения автора. Поэтому этим писаниям нельзя доверять, как источнику оригинального учения или как практическому руководству по магии яки.
Однако многие читатели (особенно в Восточной Европе, где вакуум мистицизма ощущается особенно остро) склонны принимать книги Кастанеды как Евангелие и - что еще хуже - подвергаются соблазну потреблять наркотики в надежде на развитие магических сил. Из-за упомянутых выше причин результаты, как правило, бывают очень грустными, потому что максимум, чего западный человек сможет достичь такой практикой, - это открыть себя всевозможным видам социального психоза и встать на путь духовной деградации». Здесь следует отметить очень важный момент, свойственный имплантации на любом уровне - на уровне личности или общества, безразлично: имплантант по сравнению с исходной формой, сущностной для какой-то иной структуры, всегда профанирован, искажен.
Это вполне естественно - ведь он вырван из структуры, лишен многочисленных связей с ней, а для лучшего «приживления» снабжен чуждыми себе элементами, которые могут помочь ему укорениться на новом месте. Он везде маскируется подо что-то, чем на самом деле не является, он как кукушкино яйцо, подброшенное в чужое гнездо. Случаи излечения здесь единичны и весьма показательны - они связаны с «личной эволюцией» личности, с «внезапно» возникающим ощущением «мне это больше просто не надо».
Пациент Л. именно так и описывал свои переживания: «Однажды утром я понял, что это мне больше просто не надо». Он неоднократно и безуспешно лечился, а после самостоятельно принятого решения не употребляет наркотики уже двадцать лет. Похожее переживание испытал и А. И., который отказался от наркотиков под воздействием личных мотивов (любовь и женитьба) и воздерживается от них уже пятнадцать лет. В обоих случаях «внезапное решение» явилось конечным результатом большой внутренней работы, повлекшей за собой качественный скачок. В терминах структурной психосоматики мы можем определить это как «личную эволюцию» и «структурную пересборку». Как минимум, личности здесь необходимо заполнить пробел структуры, который прежде заполнялся наркоманией, - заполнить сущностными убежденческими схемами. Разумеется, это редко можно сделать только путем личных усилий и никогда - только под внешним воздействием, без собственной внутренней работы. В случае С. Н. терапевт постарался разрушить именно убежденческие схемы, сформированные вокруг наркотической зависимости и представляющие ее в качестве некоего «духовного деления», «странствия», «занятия для избранных».
Работа велась, опять-таки, с привлечением обширного культорологического и исторического материала. Разбирались традиционные взгляды на проблему наркотиков и массовые стереотипы, существующие по поводу этих взглядов. Темой занятия было «Чакровая система и измененные состояния сознания». Центральным тезисом был известный тезис авторитетов йоги: «Наркотики действительно «раскрывают» те или иные чакры и открывают путь к другим планам существования, но это суррогатное средство, не сравнимое с путем духовного совершенствования и к тому же очень опасное»[4].
В ходе занятия, которое также строилось как свободная дискуссия, С. Н. признал: «Да, действительно. Наркотики - это замена, паллиатив истинного развития, нет и не может существовать «культурной наркомании»». Тогда он высказал следующее утверждение: «Я понимаю теперь, что просто обманывал себя, приукрашивая собственную слабость, но мне нравится наркотическое состояние, и поэтому я возвращаюсь к наркотикам вновь и вновь».
Терапевт поставил перед С. Н. такой вопрос: «Кому нравится наркотическое состояние - вам или кому-то в вас?». В первый момент это повергло С. Н. в полное недоумение, но затем, после тщательного разбора субмодальностей, связанных с наркотиками и наркотическим опьянением, он признал: «Да, у меня создается впечатление, что все это нужно не мне, а кому-то во мне». Терапевт заметил, что состояния измененного сознания, доступные в ходе «личной эволюции», по своему качеству несравнимы с наркотическим опьянением, и С. Н. была Дана возможность погрузиться в одно из них[5].
После этого терапевт сообщил С. Н., что его пристрастие к наркотикам полностью закрывает для него путь к таким состояниям и он должен выбирать, чего он хочет для себя: развития собственного Я или развития «ложного Я» в себе, которому наркотики действительно необходимы.
После терапии С. Н. находился в полной растерянности. Он заявил, что происшедшее меняет в корне все его отношение к миру и собственной жизни, но он просто не готов ни оценить эти перемены, ни сделать какие-либо выводы. В данный момент он не знает, как будет жить дальше, что произойдет в плане его отношения к наркотическим средствам. «Действительно, - заметил он, - «естественные» измененные состояния сознания несравнимы с теми, которые дают наркотики». Он просто не знал, что делать со своим новым опытом. Невербальные реакции, происходившие в это время, свидетельствовали о начале структурной пересборки всего существа С. Н.: были заметны характерные «изменения осей симметрии» телесной структуры и т.д.
К сожалению, по житейским обстоятельствам дальнейшая работа с С. Н. была невозможна. По сведениям, которые есть у авторов, к моменту написания настоящей книги (спустя шесть месяцев после завершения работы) С. Н. к употреблению наркотиков не вернулся; таким образом, он воздерживался от них уже пятнадцать месяцев - это самая длительная ремиссия в истории его болезни. Вместе с тем, мы не можем утверждать, что здесь достигнуто излечение.
Приходится констатировать, что наркомания - это очень сложная терапевтическая проблема, требующая специальных исследований и специальных корректирующих средств. Она связана с феноменом «ложного Я», развивающегося в наркомане и подчиняющего себе все его существо, причем сама проблема носит трансперсональный характер и напрямую связана с социальными и культуральными реалиями. В связи с этим, она требует коррекции на уровне общества в той же мере, как и на уровне личности. В этих своих особенностях наркомания подобна гомосексуализму[6].
Мы можем сколько угодно проявлять свою «цивилизованность» и «просвещенность», демонстрируя терпимость к «сексуальным меньщинствам», и тем не менее никто не может доказать, что гомосексуальная ориентация имеет сущностный характер.
Признание несущностности гомосексуализма и терпимость в отношении гомосексуалистов абсолютно совместимы между собой. Это разные проблемы или, по крайней мере, разные аспекты проблемы. Действительно, отношение к геям и лесбиянкам как к роду изгоев или даже преступников - это пережиток средневековья, следствие своеобразного социально-психологического «отсечения» проблемы. Так некогда поступали с прокаженными: изгоняя их из общества, общество как бы защищает себя от проказы как таковой. Так сейчас поступают с инвалидами. Массовое сознание не хочет ничего знать об инвалидах, будто бы такое незнание способно защитить его носителя от несчастного случая и инвалидной коляски. Однако случай гомосексуализма значительно сложнее. Здесь мы не можем констатировать болезнь в обычном смысле этого слова. Но мы можем говорить онесущностности гомосексуального поведения. Действительно, оно противоречит волению «Я хочу быть!» в его родовом и видовом выражениях[7].
Мы не беремся предсказывать, как будет развиваться общество в этом плане, однако заметим, что переход гомосексуализма из «первой сферы» в область «принятого и дозволенного» во все времена было неблагоприятным симптомом, предвестием краха очередной общественной формации. В этом легко убедиться на примере Спарты перед Пелопонесскими войнами или Римской империи периода упадка. В среде сокрушивших Рим варваров гомосексуализм воспринимался как безусловная аномалия. Любопытно, что героизация, интеллектуализация и эстетизация «однополой любви» присуща гомосексуалистам в еще большей степени, чем подобные явления свойственны наркоманам, причем в качестве примеров очень часто обращаются именно к императорскому Риму и поздней Спарте. Разумный подход очевиден: человек в своей конкретик, как личность, как партнер в общении, должен оцениваться и восприниматься независимо от его сексуальной ориентации, при этом гомосексуализм должен рассматриваться как отклонение, несущностная аномалия, терапевтическая проблема. Вряд ли терапевт должен пытаться «лечить» гомосексуальность своих пациентов, однако он должен задумываться о возможности коррекции феномена возрастающего гомосексуализма на общественном уровне организации структуры антропосферы.
Подобным образом развивается и отношение общества к наркомании. Рассуждения о дозволенности «легких наркотиков» - это только первый признак возможных перемен. Мы, конечно, далеки от утверждения, что в грядущем общественная мораль полностью примет наркотики и наркоманию в качестве «нормальных» элементов социальной жизни, но такая возможность есть, и ее надо учитывать. По крайней мере, групповая мораль в различных слоях общества претерпевает здесь существенные изменения[8] - наркоманы входят в моду.
Какие-либо запретительные или разъяснительные меры здесь малоэффективны, как и главные инвективы или высокоморальные проповеди. Необходима сознательная коррекция в смысле структурной психосоматики на государственном и общественном уровнях, коррекция, структурная по своей сути. Однако сегодня мы можем говорить только о необходимости такой коррекции, о ее теоретических и методологических основах: мы не знаем ни способов, ни средств, необходимых для ее осуществления, мы не располагаем и соответствующими возможностями. С другой стороны, мы должны констатировать, что структурная психосоматика способна предложить и способы, и средства - это вопрос соответствующих исследований. Не существует принципиальной разницы между структурами разных уровней организации - все они подчиняются одним и тем же законам. Более того, говоря о любой терапевтической работе строго, мы должны говорить о групповой структуре пары «терапевт-пациент», а не об одной лишь структуре пациента. Возвращаясь к случаю С. Н. в плане техники малых семинаров, отметим, что здесь мы видим воздействие собственно семинарского занятия, самого его процесса, на структуру пациента: приближение к травматической склейке, не запланированное терапевтом, и запланированная им коррекция уровня убеждений - все это происходило без использования других технических приемов. И, вместе с тем, другие технические приемы использовались - по мере необходимости. Структурная работа тем и сильна, что не предполагает жестких технических рамок; ее жесткость в другом: в безусловном следовании концептуальным и методологическим основам с точки зрения планирования и проведения терапии и принципу «экологичности» - с точки зрения практики работы.
Случаи И. и Р. О. представляют собой еще большее переплетение и смешение техник. Здесь основные результаты были достигнуты во время семинарских занятий, и другие техники, в том числе применявшиеся во время индивидуальных сеансов, все равно проводились в общем контексте семинарской работы. В этом плане можно сказать, что семинар не ограничивается рамками учебного занятия, теми несколькими часами, когда группа собирается вместе; его границы иные: уже подготовленная беседа с будущим участником, первичное общение, устанавливающее рамки сценария будущего «действия» представляет собой некую психологическую границу, пересекая которую, пациент вовлекается в терапевтическое мероприятие. И до тех пор, пока сохраняется взаимодействие «учитель-ученик», это мероприятие продолжается - иногда дни и недели спустя после формального завершения цикла. В этом смысле семинар можно рассматривать не как череду разных сеансов, продолжительностью 3-4 часа каждый, а как один сеанс, длящийся несколько недель, Изменения, которые происходят с пациентом, когда он остается наедине сам с собой, вообще очень важны в практике структурной психосоматики, а в условиях семинара они приобретают первостепенное значение. Терапевт постоянно должен анализировать текущие телесные ощущения участников, их воспоминания, сновидения, направление их мыслей и деятельности (как «внешней», так и «внутренней»), поэтому опрос с целью выявления любой динамики в этой сфере необходим перед каждым занятием. Хорошо, если он ненавязчиво включается в начальную фазу. Тогда же выявляются все невербальные признаки, которые могут служить предвестием серьезных структурных сдвигов. Очень хорошо, если одновременно терапевт работает с членами группы в телесных техниках - пусть это даже простой релаксационный «массаж» безо всякой работы с телесными метафорами и каких-либо суггестивных задач. Такая практика дает возможность наилучшим образом контролировать все нюансы статуса пациента, все метафоры его состояния и постоянно «возобновлять» присоединение на уровне тела, восстанавливать в своей памяти цельный образ психосоматики каждого участника группы.
Именно так проводилась работа в тех группах, членами которых были И. и Ф., и постоянные краткие сеансы телесной терапии в этих случаях очень помогли терапевту в других аспектах работы.
Выше мы подробно описали работу с Р. О. В этом случае особенности техники малых семинаров как метода коррекции особенно очевидны - необходимые изменения структуры пациента происходили под действием, казалось бы, чисто учебного мероприятия и часто в ходе него. Вместе с тем, они продолжались и между занятиями и требовали также индивидуальной работы вне временных и ситуационных рамок собственно обучения.
Отметим, что Р. О., когда работа адресовалась другому, был прекрасным помощником терапевта. Он в достаточной мере понимал направленность и характер воздействия терапевт, и своим поведением, вербальными и невербальными реакциями поддерживал его. Это же можно сказать об И. Вообще в малых группах такая ситуация весьма характерна - уже на втором-третьем занятии, когда участники начинают минимально ориентироваться в рамках структурной психосоматики, их поведение становится осмысленным и направляется к достижению общей цели. Это можно интерпретировать и так, что в данном случае мы имеем дело со структурной коррекцией трансперсонального уровня, - такая группа обретает свою структуру и свой структурный и содержательный статус. Проблемы каждого приобретают общий характер, сущностные перемены, происходящие в каждом из участников, воспринимаются как общее достижение и влияют на всех.
Это действительно так, и это имеет огромное значение. В настоящий момент структурная психосоматика в основном ориентирована на индивидуальную коррекцию. Но ее концептуальная база, ее метод и методология позволяют работать с любыми уровнями организации антропосферы: с малыми группами, социальными и культуральными общностями и т.д. Пока подобная работа ограничивается исключительно анализом соответствующих феноменов и процессов. Но в ходе малых семинаров мы имеем дело с первыми систематическими попытками практической коррекции на трансперсональном уровне. Если быть предельно строгим, подобная работа встречается и при индивидуальной терапии, особенно когда дело касается детей: здесь почти невозможно эффективно воздействовать на пациента, не затрагивая уровень семейных отношений, не «пролечивая» одновременно родителей[9].
Однако в этом случае групповая работа оказывается как бы случайным дополнительным фактором, ответвлением основной линии терапии. Происходит, так сказать, нормализация социального фона - и только. В случае работы в семинаре, если, разумеется, терапевт вполне осознает это обстоятельство, работа изначально ориентирована на трансперсональный уровень. Проводя коррекцию конкретной личности, терапевт работает с отдельными группами зажимов, отдельными зонами карт, отдельными патологическими склейками, однако успех в одной области сказывается на общем статусе пациента. Точно так же, работая в семинаре, терапевт воздействует на отдельных его участников - и тем самым воздействует на всю структуру группы и на каждого ее участника. Общее воздействие, адресованное равно всем («учеба»), оборачивается воздействием на каждого, индивидуальное воздействие («терапия») - воздействием на всех.
Так, стремительный прогресс Р. О. непосредственно сказался на ситуации И. и послужил «катализатором» структурных изменений последнего. Это было особенно заметно после занятия, на котором Р. О. преодолел вторую барьерную мембрану. Признаки глубокого транса и пересборки всего существа Р. О. были очевидными не только для терапевта, но и для остальных участников семинара. Можно сказать, что все они - и терапевт в том числе - испытали сильнейшие переживания, в чем-то сравнимые с переживанием Р. О. Терапевт является такой же частью группы, как и пациенты. Его положение выделено, но все же он не расположен «вне» того социального образования, перестройка которого происходит, и мы должны констатировать, что результат такой групповой работы для ведущего иногда по ценности равен результатам, полученным его партнерами. Так, в случае Р. О. опыт, приобретенный терапевтом, был просто неоценим.
То же - или почти то же - было и в случае И. Его перестройка не была столь стремительной и столь последовательной, как перестройка Р. О., причем индивидуальная работа за пределами учебных занятий занимала больше времени. Она сводилась и к телесной терапии - в том числе к необходимой терапии привычных травм И., и к обсуждению его переписки с женой, и к свободной работе с различными убежденческими составляющими его структуры.
На первый взгляд, космограмма и уровень убеждений И. представляли собой противоречивое и странное соперничество двух «центров тяжести». С одной стороны, можно было констатировать гипертрофированный культ мужественности и целый ряд связанных с этим убежденческих схем патриархального толка. С другой стороны, И. - всячески подчеркивал рациональность, современность и, так сказать, осознанную западную ориентацию своего мышления. Он говорил о правах индивидуальности, о личной инициативе, свободном предпринимательстве и т.д. Выделенность вербально-логических и формальных конструкций в его сознании действительно имела место: еще со школы И. наиболее силен был именно в математике, а, скажем, физика, где формульных операций с некоторыми абстрактными объектами часто недостаточно и возникает необходимость осознания «физического смысла» математических выражений[10], давалась ему с трудом.
Это было специально проверено терапевтом и полностью подтвердилось. Операции с формально-логическими конструкциями были для И. приятной и занимательной игрой, тогда как переход от них к содержательной стороне, конкретным объектам и явлениям, которые символизируются через абстрактный математический аппарат, представляли заметную проблему. Наконец, важной областью убежденческих конструкций И. было глубокое и, как показала работа, сущностное в своей основе, православное мировоззрение. Его религиозность была результатом сознательного пути и сформировалась уже в зрелом возрасте. Как всякая истинная в психосоматическом смысле этого слова убежденческая зона, православие И. было лишено фанатизма и ксенофобии - он с большим уважением отзывался об исламе и знакомых ему мусульманах, отмечая, в частности, искренность и силу их веры. Вместе с тем, он четко различал сущностные и несущностные религиозные убеждения других людей и прекрасно понимал опасность таких феноменов, как сектантское сознание, в том числе и в православной среде.
В принципе, эти три группы убеждений не являются непримиримыми и антагонистическими - они могут при определенных условиях образовывать продуктивный синтез, формируя целостную и сущностную космограмму. В данном случае было иначе: противоречия выражались в том, что в нескольких контекстуальных зонах И. одновременно давал несколько взаимоисключающих оценок, его поведение было противоречивым, целеполагание неопределенным. Наиболее уязвимой зоной была зона отношений с собственной женой. Здесь превалировали патриархальные установки, но одновременно декларировалось, что «женщина должна быть свободна», излагались вполне языческие взгляды на структуру семьи и при этом говорилось о священных основах брака, его «церковности», отрицалась возможность прощения (прежде всего, «нелояльность» в отношении мужа, малейшего «предательства» его интересов). Важно, что это были не только слова, - на практике И. действовал точно таким же образом. К примеру, он поощрял свою супругу проводить время вне дома, с подругами и без него (подкрепляя это «современными» взглядами на роль и права женщины), точно так же он поощрял ее учиться, делать карьеру, но когда в результате такой повышающейся социальной активности жены какие-то мелочи бытового плана оказывались невы-полненными, когда она задерживалась где-то, причем по вполне объяснимым причинам, он устраивал сцены. Он делил обязанности на «женские» и «мужские», причем «зарабатывание денег» относил к последним, и, что называется, «слышать не хотел» об «ее деньгах», «ее вкладе в бюджет семьи» и т.д.
Другой конфликтной зоной была зона личных жизненных целей и желательных достижений. Здесь и декларации, и поступки И. были столь же противоречивыми. На вопрос: «Чего вы хотите? К чему стремитесь?» - он неизменно отвечал: «К успеху». Но вот сам успех он формулировал то в плане чисто западной модели делового успеха, то совершенно иначе - в плане личного развития, причем в различных областях - от чисто физической до психотехнической и духовной. Как мы понимаем, первое и второе вполне совместимы между собой, но в сознании И. эти цели противопоставлялись. Даже декларируя свою «западность», он одновременно говорил о неприменимости «западных» норм к условиям России и об особом избранном ее пути. Эта мысль также сама по себе может иметь вполне сущностную ориентацию, она вполне возможная, как базис некоторого анализа и целеполагания, в данном случае представляла собой сугубо негативную, отрицательную убежденческую конструкцию по принципу: «Это нельзя, это не так». Вопросы «Что можно?» и «Что так?» просто не возникали, не говоря уже о вопросах четвертого логического уровня «Почему это нельзя?» и «Почему это не так?».
Третий конфликт лежал в области самооценки, формирования «идеального образа мужчины», которому он и хотел бы следовать.
Анализ всех этих противоречий показывал, что суть проблем И. коренится в его гипертрофированном культе мужественности, который, в свою очередь, был построен как «зеркальное отражение» образа и поведения его отца - «неудачника», «слабого интеллигента» и «алкоголика». Точно так же - «зеркальным образом», формировались и карты семейных отношений. Более того, его супруга имела сходные проблемы, и эта пара образовалась по принципу «взаимной дополнительности искажений», как в описанном выше случае Ж. М. Однако в семье И. «гармония недостатков» не установилась - по той причине, что оба супруга к моменту брака находились еще в середине собственной «личной истории» и сохранили большой потенциал развития. Они менялись, пробелы в структуре заполнялись, и конфликт из области возможности перешел в область реальности. Оба супруга хотели измениться, измениться должна была и их семья, но на пути перемен встали структурные дефекты, принявшие форму обширных несущностных зон убежденческого уровня, искажений космограммы и уровня самоидентификации.
С точки зрения текущей темы изложения, важно отметить, что анализ проблем И. и вся корректирующая работа с ним проводились в рамках малого семинара. Именно в этих условиях были реализованы стандартные техники - сведение логических уровней сознания, работа с телесными метафорами, работа со знаковыми системами - как «показательные сеансы». В чисто телесных техниках решались проблемы телесных зажимов и привычных травм пациента (и те и другие, как отмечалось выше, коренились в дефектах уровня убеждений, в конфликтах контекстуальных зон семейных отношений, т.е. имели, с точки зрения ортодоксальной терапии, чисто психологические и социально-психологические причины). Прогресс был достаточно явным, но резкое изменение статуса И. было достигнуто, когда терапевт перешел к обучению нелинейным приемам мышления, т.е. к тому, что мы должны считать основой «личной эволюции». В данном случае И. был готов к ней и большая часть его структуры нуждалась в дальнейшем развитии, однако обширные пробелы и зоны дефектов не позволяли подойти к порогу перемен собственными усилиями - терапевт своей работой, которая в данном случае наиболее точно воплощает тождество «обучения» и «лечения», позволил пациенту сделать решающий шаг.
В этом еще одна - и очень важная - особенность техники малых семинаров: они прекрасно подходят на роль инициации «личной эволюции»; возможно, именно «личная эволюция» и является их истинной и конечной целью. Но в этом же заключено и естественное ограничение этой формы работы: если цель «личной эволюции» по ряду причин не может быть поставлена в плане конкретной человеческой личности, если для этого нет предпосылок, нет условий или нет мотивации, то вместо семинарской работы значительно разумнее воспользоваться другой техникой и реализовать ее в ходе «обычной» парной терапии.
Таким образом, мы еще раз приходим к выводу, что «личная эволюция» является «конечной целью» структурной психосоматики, подобно тому как психосоматический постулат является ее базовой концептуальной посылкой, структурный анализ - базовым методологическим приемом, логические уровни сознания - центральным понятием, Глобальное взаимодействие - общей моделью «личности-и-Универсума», а принцип экологичности - основой мировоззрения.
[1] Для учебно-практических семинаров по психологии, психотехнике, эзотерике и т.д. весьма характерно, что подлинной мотивацией человека является не желание обучиться какому-то новому знанию или приобрести навык, а, прежде всего, разрешить свои личностные проблемы. Очень важно определить, от чего же он стремится исцелиться. Такие проблемы далеко не всегда носят характер какого-либо телесного или душевного страдания - очень часто они имеют социальную или мировоззренческую природу. Это может быть конфликтность социальных связей человека, отсутствие смысла жизни, неудовлетворенность образом своей жизни и т.д. Таким образом, вопрос должен ставиться в следующих ракурсах: "Зачем человек хочет участвовать в семинаре? Почему он обратился именно к структурной психосоматике?
[2] Последовательность изложения концепции и метода структурной психосоматики в каждой конкретной семинарской группе диктуется составом участников и задачами терапевта и может не совпадать с принятой в этой книге как было и в данном случае.
[3] наркомания ставит перед нами очень сложные проблемы, связанные с критериями излечения от этой болезни. Распространено мнение, что наркоман останется таковым до конца своих дней. Мы бы предпочли говорить о излечении наркомании в том смысле, что удается преобразить структуру человека таким образом, что в дальнейшем он может свободно и в условиях свободного выбора обходиться без соответствующих одурманивающих веществ - упрощенно говоря, находясь рядом со шприцем, полным героина, он не протянет к нему руку и вовсе не под воздействием страха или какого-либо искусственного блока (лекарственного либо психологического), а потому что это ему не надо.
[4] Наркотики мобилизуют чакры, забрасывают центр осознания на глубинные логические уровни, где личность не способна ориентироваться; она получает бессистемные ощущения, абсолютно бесполезный опыт, который, во-первых, способен существенно поколебать всю структуру личности (скажем, феномены пятого уровня воспринимаются как феномены первого или второго, "внутренняя" реальность - как "внешняя" и т.д.), при этом, во-вторых, разрушается и истощается вся чакровая система человека. Наркоман не может работать с чакрами в традиционных психотехниках - они для него и трудноисполнимы, и опасны.
[5] Традиция знает способы индуцировать переживания измененных состояний сознания, например той или иной формы самадхи, в другом человеке. В данном случае речь идет о самадхи, которая в традиции "Суварнапрабхасотамма-сутры" ("Сутры золотого света") носит название peamudita ("радость"). Сутра образно говорит, что переживающий это самадхи видит, что все миры "наполнены неисчислимыми (по количеству) сокровищами".
[6] Феномен гомосексуализма требует отдельного анализа. В качестве гипотезы мы можем предположить, что природа его двояка: в некоторых случаях он связан с несущностными искажениями трансляции целостного генома, возможно, даже в предыдущих поколениях, а в других случаях это имплантированный несущностный дефект, простирающийся от уровней окружения и поведения до уровня самоидентификации.
[7] В случае несущностных искажений генома на генетическом, передающемся по наследству, уровне гомосексуализм может в видовом смысле быть даже исполненным определенного "защитного" смысла - ведь таким образом несущностная линия пресекается, не оставляя потомства.
[8] Речь идет не только о маргинальных и богемных сообществах, но и о таких слоях, как "университетская среда", "молодежная среда", "уголовная стрела". Даже в маргинальных секторах общества происходят показательные изменения. Так, в уголовной среде в прошлом (еще лет двадцать назад) существовало категорическое правило: наркоман никогда не мог стать держателем общака. Теперь это правило повсеместно нарушается.
[9] Практика (например, материалы, предоставленные Д. Атлановым) показывает, что часто по отклонениям ребенка можно диагностировать недуги родителей и особенности структуры их семьи. Конфликты на семейном уровне всегда "записываются" в теле и психике ребенка, а болезни родителей, часто помимо какой-либо генетической передачи, проецируются в его структуру. Первое достаточно ясно. Второе же можно понять через ряд упрощенных примеров. Действительно, укоренившееся в семье неправильное питание одинаковым образом скажется на состоянии желудочно-кишечного тракта и родителей, и ребенка. То же можно сказать и о других искажениях образа жизни и аномалиях среды обитания (к которым могут относиться особенности бытовых условий, места жительства и т.д.). Интересно и то, что очень часто у родителей и детей встречаются одинаковые телесные зажимы. Это объясняется имплантацией в ходе "личной истории" ребенка соответствующих убежденческих схем, проявляющихся, в том числе, и телесно. Здесь важно подчеркнуть, что убеждения, т.е. карты четвертого логического уровня, совсем не обязательно должны иметь вербализованную, концептуально-логическую форму, т.е. они могут быть и вовсе "бессловесными".
[10] Речь идет не о том, что математика "проще" физики, а о том, что по крайней мере на школьном уровне, эти науки требуют разного стиля мышления. Впрочем, и на уровне "высших достижений" это тоже так. Недаром такие гении физики XX века, как Эйнштейн, Бор или Гейзенберг, в своих построениях часто шли не от математики, а от философии. Однако, и профессиональная математика далеко выходит за рамки умелого манипулирования формальными выражениями - здесь всегда нужно видеть цель такой манипуляции, т.е. выходить за рамки сугубо линейного формального способа мышления. Тем более это необходимо при сопоставлении различных по своему формальному отображению объектов, с чем всегда связан генезис новых математических концепций. Никакое "линейное" построение, никакая формально-логическая цепочка не могли бы привести Декарта к созданию аналитической геометрии, а Колмогорова - к аксиоматической теории вероятности. Очередь сугубо формального искусства оперировать знаками приходит лишь тогда, когда базовые положения новой концепции сформировались в сознании выдвинувшего их человека.