В октябре этого года исполнилось 85 лет со дня рождения Бориса Михайловича Теплова — выдающегося советского психолога, внесшего большой вклад в развитие многих областей нашей науки.

После смерти Б.М. Теплова его семья передала в НИИ общей и педагогической психологии АПН СССР его архив. Он состоит из большого количества конспектов, которые Борис Михайлович делал, работая над книгами и статьями, готовясь к лекциям и докладам. Систематичность, тщательность, глубокий и разносторонний охват каждого вопроса — все, что характеризует тепловский стиль работы, поражает каждого, кто знакомится с этими документами.

Большая часть архива Бориса Михайловича относится к вопросам истории психологии. Известно, что Борис Михайлович уделял им большое внимание; его перу принадлежат работы о Сеченове, Белинском, Герцене, статья «О некоторых общих вопросах разработки истории психологии».

Сейчас вниманию читателей предлагается не публиковавшаяся ранее работа Б.М. Теплова о Максе Вертхеймере (1880—1943) — одном из основателей гештальтпсихологии. Судя по тексту, эта статья написана в середине — конце 30-х гг., но для какого издания Борис Михайлович готовил ее — неясно.

В рукописном подлиннике первая страница отсутствует; в таком виде мы и публикуем ее.

...(В. Кёлер) писал: «Историческое развитие гештальттеории началось с исследования Вертхеймера»[2].

Сказанного было бы достаточно, чтобы привлечь внимание советской психологии к работам Вертхеймера: пользуясь переводами основных работ Кёлера и Коффки — в сущности, продолжателей, — мы не имеем на русском языке ни одной строчки «зачинателя» — Вертхеймера. Ничего не имеем и о нем[3].

Но создание гештальттеории — не единственное обстоятельство, дающее Вертхеймеру право на наше внимание. Не только, а может быть, и не столько в этом — основная ценность его творческой личности. Центральная тенденция его психологической работы интереснее и ценнее для нас, чем порожденная им гештальттеория. Она-то — эта тенденция — дает нам полное право назвать Вертхеймера «одним из замечательнейших психологов современности»[4] и притом одним из наиболее поучительных для нас, советских психологов.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

Научно-литературная деятельность Вертхеймера началась в 1904 г. Нам известны 13 работ, опубликованных им за протекшие с тех пор 30 с лишним лет[5]. Принимая во внимание, что некоторые из них представляют собой совсем небольшие статьи в 5—10 страниц и только одна достигает объема в 100 страниц, нельзя не отметить у Вертхеймера некоторой скупости литературного выявления себя.

Все эти работы можно разделить на следующие группы:

1. Исследования по экспериментальной «диагностике фактического положения вещей» (Tatbestandsdiagnostik) (№ 1, 2, 3, 4). (1904—1907).
2. Работы по психологии мышления (№ 5 и 7). (1910—1920).
3. Работы по психологии восприятия (№ 6, 8, 10, 11), (1912—1923).
4. Работы по гештальттеории (№ 11, 12, 13). (1921—1933); сюда же можно присоединить две работы из предыдущей группы (№ 6, 11).

Хронологически последняя работа (№ 13) представляет собой небольшую заметку, лишь иллюстрирующую примерами высказанные ранее мысли; самостоятельного значения она не имеет. Последним значительным произведением Вертхеймера можно считать, следовательно, речь о гештальттеории, произнесенную в Кантовском обществе в декабре 1924 г. (№ 12). Прошедшие с тех пор 11 лет Вертхеймер, как писатель, молчит.

Через все труды Вертхеймера красной нитью проходит одна центральная тенденция: от мертвой, сухой, абстрактной, формалистической психологии университетских кафедр и лабораторий к конкретной «жизненной» психологии, к «естественному способу мышления жизненно ощущающего человека» (№ 9, с. 54). С разных сторон, снова и снова, пытается он охватить научным исследованием всю полноту конкретной жизни, уловить действительное своеобразие психических процессов в том виде, как они протекают в «реальной жизни». Уже в первых работах эта тенденция выявлена очень сильно: утонченные психологические приемы следователя Порфирия Петровича в «Преступлении и наказании» являются образцом для построения лабораторного эксперимента, делаются попытки создать театрализованный эксперимент. В дальнейшем эта тенденция углубляется, направляясь уже не только на методику эксперимента, но и на методы анализа материала, и в конце концов приводит к созданию ... гештальтпсихологии. Пусть этот результат будет признан нами абсолютно не соответствующим заданию. Сейчас нам важно лишь отметить, что субъективно путь Вертхеймера был именно таков.

В 1924 г. Вертхеймер так описывал ту «исходную ситуацию», из которой родилась Гештальтпсихология. «От событий жизни идут к науке, ищут в ней разъяснения сущности происходящего, погружения, проникновения в нее. При этом, правда, находят многочисленные поучения, сведения, указания на связи, но все же чувствуют себя после этого беднее, чем раньше». Так именно обстоит дело в психологии. То, что является самым важным, самым существенным, самым жизненным в вещах, теряется в процессе психологического исследования. «Кто не переживал того, что обозначается словами: ученик понимает! Кто не переживал сам, как протекает такое «понимание», когда человеку впервые открывается какая-нибудь математическая или физическая зависимость! Справимся же, что говорят по этому вопросу психология, учебники педагогики и педагогической психологии. Я рекомендую вам действительно проделать это и именно с такой точки зрения. Вы ужаснетесь бедности, сухости, нежизненности и совершенной несущественности того, что там говорится» (№ 12, с. 3—4).

Вертхеймер прекрасно знает, что не он первый увидал этот разрыв между конкретной полнотой жизни и мертвой абстракцией науки. Он прекрасно знает и предлагавшиеся «решения» этого вопроса: «И признание принципиально невозможным для рассудочной по самому существу науки постичь конкретное богатство жизни, и предложение некоего суррогата науки в виде «наук о духе» (в противоположность естествознанию или описательной психологии в противоположность объяснительной), получающих доступ к жизненному за счет отказа от таких «прекрасных вещей, как решаемость проблем, строгое продвижение вперед, точное объективное объяснение». Презрительной иронии полны те строки, в которых он говорит об этих путях решения проблемы жизненности. (№ 12, с. 4—5). Его тезис остается неизменным: психология должна изучать «жизненное» и при этом должна оставаться подлинной наукой.

Вот эта-то центральная тенденция творчества Вертхеймера делает его столь интересным для советской психологии, а неудачу, постигшую его попытки реализовать эту тенденцию, столь поучительной для нас. Поучительность эта еще более увеличивается, если принять во внимание выдающиеся достоинства Вертхеймера как исследователя.

Он обладает редкой способностью действительно «жизненно» ставить психологические вопросы, находить «психологию» в самых разнообразных житейских ситуациях. К этому присоединяется замечательная изобретательность и мастерство в постановке исследовательских проблем. Стоит просмотреть набросанную им программу исследования по психологии мышления примитивных народов: более 40 действительно реальных проблем только по психологии числа (№ 5).

В экспериментальных работах Вертхеймера обращают на себя внимание: 1) тщательная продуманность применяемых методов экспериментирования и обработки мате риала; 2) безусловная доказательность (статистическая значимость) количественных результатов и 3) чрезвычайная добросовестность в использовании результатов: во всех сомнительных случаях результаты интерпретируются в смысле неблагоприятном для доказываемого положения[6].

Как писатель, Вертхеймер на первых порах может казаться «трудным». Стиль его да чрезвычайности своеобразен; это касается и словаря, и синтаксиса, и даже монтажа текста. Но это своеобразие не имеет в себе ни малейшего намека на какое-либо оригинальничанье или позу. Стиль Вертхеймера — образец «честного» стиля, мысль целиком подчиняет себе словесный материал. Но материал этот у Вертхеймера не мягкий и податливый, как глина, а твердый и сопротивляющийся обработке, как камень. Фраза не лепится, а высекается. И лишней фразы у Вертхеймера не найдешь. Тексты его предельно лаконичны и содержательны.

«ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ ДИАГНОСТИКА ФАКТИЧЕСКОГО ПОЛОЖЕНИЯ ВЕЩЕЙ» (TATBESTANDSDIAGNOSTIK)

Этой теме посвящены первые четыре работы Вертхеймера: две (№ 1, 4 — одна совместно с Клейном, другая — с Липманом) намечают возможные методы исследования проблемы, две другие (№ 2 и 3) дают экспериментальную реализацию некоторых из них.

Проблема формулируется так: «Нельзя ли найти экспериментальные методы, позволяющие определить, знает ли данное лицо о некотором событии или оно ему незнакомо?» (№ 2, с 59). Или, в переводе на более «психологический» язык: «Какие психические (resp. физиологические) явления, пригодные для целей диагноза, связаны с наличием комплекса, находящегося в состоянии готовности (resp. эмоционально окрашенного)? Можно ли установить их научным путем? Возможно ли при этом исключить влияние воли исследуемого лица?» (№ 1, с. 73).

С точки зрения отношения исследуемого лица к некоторому происшествию возможны три случая: случай Г — знает о нем и не скрывает этого; случай В— ничего о нем не знает; случай С — знает о нем, но отрицает это и старается ввести в заблуждение. Ищутся методы, которые давали бы возможность отличать В от Г.

1. Метод ассоциаций. Испытуемый должен на каждое предъявляемое ему Слово реагировать любым другим приходящим ему в голову словом.

Метод этот — так называемый ассоциативный эксперимент — стал впоследствии, после знаменитых работ Юнга, классическим. И Вертхеймеру — не менее, чем Юнгу — принадлежит заслуга первоначальной разработки его. Его докторская диссертация посвящена обширной экспериментальной проверке его, проведенной в Вюрцбургском Психологическом Институте с самим Кюльпе, в качестве одного из испытуемых (№ 2).

Испытуемые были разделены на группы В и Г. Испытуемые группы Г получали сведения о «комплексе». Например, им сообщалось, что на вилле совершена ночью кража: открыт отмычкой стеклянный шкаф и украдена серебряная посуда. Они знакомились с подробным планом места происшествия и перечнем всех находившихся там предметов. Затем им давалась инструкция: в ассоциативном эксперименте скрывать своё знание «комплекса» и указывалось, чем именно они могут себя выдать.

Количественные результаты экспериментов с большой наглядностью показали основные диагностические признаки случая Г (теперь они известны всякому занимающемуся ассоциативным экспериментом): 1) большое количество реакций, по содержанию связанных с скрываемым комплексом; 2) ненормально длинное Время реакции при невинных по содержанию реакциях на провоцирующие раздражители; 3) большое количество бессмысленных реакций и простых повторений слова-раздражителя. Последние два признака — следствия стремления задержать комплексные реакции.

Одна из серий была специально посвящена тщательному самонаблюдению. Интересно привести некоторые из результатов её. Испытуемые отмечают, что нередко при отчетливом сознании того, что не надо произносить комплексной реакции, содержание комплекса оказывается «столь сильным, что все же одерживает верх». Иногда успешно подавленное комплексное Слово в дальнейшем (при последующих реакциях) выплывает снова с «непреодолимой силой». Эта «сила» состоит: 1) в сильном влечении к произнесению и 2) в заполнении целиком всего сознания. Иногда эту «силу» имеет не самое Слово, а связанный с ним зрительный образ. Часто после успешного подавления комплексной реакции наступает на некоторое время полная «пустота сознания» (vakuum). После «вакуума» — настойчивое искание иррелевантного слова, но когда оно уже найдено, иногда опять «совершенно автоматически» появляется комплексное Слово.

Большое внимание уделяется автором теоретическому осмыслению полученных результатов. В этой части Вертхеймер довольно последовательно придерживается ассоциативной точки зрения и каких-либо оригинальных и интересных мыслей не высказывает. Наиболее интересный с теоретической стороны факт — появление, даже и против воли испытуемого, комплексных реакций в ответ на комплексное раздражение — объясняется «общими законами ассоциации». В объяснениях вовсе не фигурирует понятие бессознательного — в противоположность той интерпретации, которую получали результаты ассоциативного эксперимента у психоаналитиков. Вообще о каком-либо влиянии на Вертхеймера со стороны Фрейда и его школы говорить не приходится. Почти столь же незначительно и влияние Вюрцбургской школы. Автор ничтожно мало пользуется в своих рассуждениях понятием «детерминирующей тенденции», которое как раз в это время создавалось Ахом в недрах того же Вюрцбургского Института. От вюрцбуржцев Вертхеймер заимствовал лишь умение утонченного и детального использования интроспекции. Их теории остались ему чужды. В этом сказалась и присущая ему самостоятельность мысли, и столь характерная для него тяга к конкретному и возможно более точному знанию. За неимением лучшего, ассоциативная точка зрения все же более удовлетворяла требованиям рационалистической науки, чем туманный и загадочный мир «чистой» мысли, открытый школой Кюльпе.

2. Метод репродукции. Испытуемому предлагается для запоминания текст, имеющий: а) некоторые элементы, общие с содержанием исследуемого комплекса; б) другие — похожие на него; в) третьи — совершенно иррелевантные. При репродукциях в случае Г могут наблюдаться ошибки, обнаруживающие «индукционное действие» комплекса.

Этому методу посвящено одно из экспериментальных исследований Вертхеймера (№ 3). Испытуемые — учителя, студенты, служащие, научные работники — делились на группы В и Г. Испытуемые группы Г предварительно изучали «комплекс». В процессе же самого эксперимента все испытуемые знакомились с «текстом для репродукции» и, затем должны были воспроизвести его содержание путем ответа на вопросы. Вот, в качестве примера, один из применявшихся «комплексов» и соответствующий «текст для репродукции».

При репродукции испытуемые должны были отвечать на вопросы такого рода: профессия одного из потерпевших? возраст? Имена потерпевших и фамилии? Отношения между ними? В каком предместье произошло нападение? И т.п.

Весь ход эксперимента — «квазисудоговорения», по терминологии автора, — в сильной степени приближен к условиям судебной практики. Экспериментатор — «квазисудья»— знал о комплексе лишь столько, сколько обычно может знать судебный следователь (знакомило испытуемых группы Г с комплексом другое лицо). Экспериментатор не знал, кто из испытуемых относится к группе Г, кто к В, и должен был в результате эксперимента разрешить эту задачу (что, кстати сказать, удавалось всегда). В начале эксперимента он говорил испытуемому, что «подозревает его в знании некоторого происшествия и в этом направлении будет вести исследование». В одной из серий была специально инсценирована мастерская фальшивомонетчиков, о которой шла речь в комплексе, и испытуемые группы Г изучали ее в «натуре».

Результаты показали, что испытуемые из группы Г при репродукции искажают элементы, похожие на комплексные, в направлении приближения к последним и дают дополнения к «тексту для репродукции», заимствованные из «комплекса». Так, например, в приведенном примере следующие ошибочные ответы давали только испытуемые группы Г и никогда испытуемые из группы В: 1) Ганс Эрлейн; 2) рана на шее; 3) три раны; 4) зеленый кошелек; 5) у грабителей были трости с клинками.

Эти признаки и давали возможность экспериментатору безошибочно выделять испытуемых, знавших комплекс (группу Г). Интересно отметить, что в большинстве случаев испытуемые группы Г, делая такого рода ошибки, выдающие их знание комплекса, пребывали в полном убеждении, что не сделали ни одной ошибки и, следовательно, не выдали себя.

В следующей работе [4] был испытан другой вариант метода репродукции, отличавшийся тем, что репродукция осуществлялась не путем ответа на вопросы, а путем заполнения пропусков в тексте (по образцу известного теста Эббингауза). Результаты были получены аналогичные описанным.

Три других метода, подробно разработанные в статье Вертхеймера и Клейна [1] не были систематически испытаны авторами, но по замыслу они интересны и характерны. В особенности относится это к первому из них —

3. Метод ассоциативных вопросов. Испытуемому задаются двусмысленные вопросы, так организованные, что их можно понять и как относящиеся к исследуемому комплексу, знание которого испытуемый стремится скрыть, и как касающиеся другого иррелевантного комплекса.

Действенность этого приема, может быть, легче всего показать на одном эпизоде из «Преступления и наказания» (часть третья, глава V), на который ссылаются и авторы метода.

Первый разговор Раскольникова со следователем Порфирием Петровичем. За два дня до убийства старухи-процентщицы Раскольников был у нее, закладывал вещи; этом факте известно Порфирию Петровичу, и Раскольникову незачем его скрывать (иррелевантный комплекс). Во время убийства, совершенного в восьмом часу вечера, в квартире второго этажа, мимо которой должен был проходить убийца, работали два маляра, один из которых задержан по подозрению в убийстве. В конце длинного разговора, в котором участвует приятель Раскольникова Разумихин, касавшегося принципиальных вопросов, затронутых в статье Раскольиикова, Порфирий Петрович без всякой подготовки производит следующую разведку.

«— Да вот, кстати же! — вскрикнул он, чему-то внезапно обрадовавшись. — Кстати вспомнил, что же это я!... Вот в чем дело-с, вся-то суть-с: проходя тогда по лестнице... позвольте, ведь вы в восьмом часу были-с?

—В восьмом, — отвечал Раскольников, неприятно почувствовав в ту же секунд; что мог бы этого и не говорить.

—Так проходя-то в восьмом часу-с, по лестнице-то, не видали ли хоть вы, во втором-то этаже, в квартире-то отворенной — помните? двух работников, или хоть одно из них? Они красили там, не заметили ли? Это очень, очень важно для них!...

— Красильщиков? Нет, не видал... — медленно, и как бы роясь в воспоминаниях отвечал Раскольников, в тот же миг напрягаясь всем существом своим и замирая от муки поскорее бы отгадать, в чем именно ловушка и не просмотреть бы чего? — Нет не видал, да и квартиры такой, отпертой, что-то не заметил... а вот в четвертом этаже (он уже вполне овладел ловушкой и торжествовал) — так помню, что чиновник одет переезжал из квартиры... напротив Алены Ивановны... помню... это я ясно помню... солдаты диван какой-то выносили и меня к стене прижали... а красильщиков, нет, не помню, чтобы красильщики были.. да и квартиры отпертой нигде, кажется, не было. Да, не было...

—Да ты что же! — крикнул вдруг Разумихин, как бы опомнившись и сообразив. — Да ведь красильщики мазали в самый день убийства, а ведь он за три дня там был? Ты что спрашиваешь-то?

—Фу, перемешал! — хлопнул себя по лбу Порфирий».

Здесь два «ассоциативных вопроса». На первом вопросе — «ведь вы в восьмом часу были-с?» — Раскольников прямо выдал «исследуемый комплекс»: в восьмом часу он был в качестве убийцы. Двусмысленность вопроса он понял, уже ответив. Со вторым вопросом — о красильщиках — он справился, но это напряжение «всего существа» и «замирание от муки», о которых говорит Достоевский, разве они не скажутся в каких-либо признаках, которые сумеет уловить внимательный экспериментатор?

4. Метод восприятия. В наиболее показательном варианте этого метода испытуемому предъявляются тахистоскопические слова, очень похожие на «комплексные слова»: Mutter (Mütter), Molch (Dolch) или же слова с пропущенной буквой, которую можно дополнить и в комплексном, и в иррелевантном смысле: — eld (Feld, Geld). Диагностическими признаками случая Г будут служить прочтение «комплексного слова» вместо сходного иррелевантного и дополнение неполных слов в смысле «комплексных».

5. Метод отвлечения внимания. «Многие люди могут спокойно работать, когда в комнате ведутся безразличные разговоры: но если заговорят об «интересном», становится трудно сосредоточиться на работе, появляются ошибки в письме, в счете, в логических операциях». Если предложить испытуемому непрерывно выполнять некоторую однообразную работу, поддающуюся точному измерению, и одновременно предъявлять ему известный ряд раздражителей, то несомненно, что в случае Г «комплексные раздражители», как более интересные, эмоционально окрашенные и влекущие за собой целый ряд ассоциаций, будут сильнее отвлекать внимание от выполняемой работы, чем индифферентные. И чем больше испытуемый будет стремиться подавить психическое действие «комплексных раздражителей», тем сильнее это будет отражаться на успешности работы.

Главный интерес всех работ этой группы — методический. Они характеризуют Вертхеймера как чрезвычайно остроумного и изобретательного экспериментатора, давшего классическую разработку ассоциативного эксперимента и предложившего ряд других, не менее, а может быть и более, интересных методов. Но — что самое важное для нас — эти вертхеймеровские методы отличаются от всего арсенала экспериментальных методик современной им психологии. Отличаются своей «жизненностью» и тенденцией проникнуть глубже, чем это принято в психологических лабораториях. Поэтому, может быть, они и не нашли себе применения в практике этих лабораторий. Но как раз поэтому они и могут заинтересовать нас.

ПСИХОЛОГИЯ МЫШЛЕНИЯ

Две работы, посвященные вопросам психологии мышления (№ 5 и 7), представляются нам самыми ценными произведениями Вертхеймера.

Умный, талантливый и добросовестный исследователь, задавшийся целью сделать психологию «жизненной», не утеряв при этом ее «научности», силою фактов был приведен к тому единственному методу научного мышления, которым эта цель могла быть достигнута, — к диалектике. Упрямые факты потребовали еще больше: они потребовали материалистического объяснения. И Вертхеймер проявил исключительную для буржуазного ученого «объективность»: он выполнил и это требование фактов. Так было написано одно из замечательнейших исследований в области мышления — работа Вертхеймера о числах и числовых образах у примитивных народов [5].

Было бы, конечно, наивностью искать в ней диалектического материализма как целостного мировоззрения. Весьма вероятно, что автор даже удивился бы, узнав, что его точку зрения назвали материалистической. Кто знает, может, он это почел бы даже оскорбительным. От материализма «в себе» иногда бывает очень далеко до материализма «для себя», Речь идет, конечно, не о диалектическом материализме и тем более не о сознательном использовании его как единственного метода подлинно научного познания, а о материалистических и диалектических тенденциях, пронизывающих основные мысли этого исследования.

Цель работы — поставить «реальные проблемы» для исследователей мышления примитивных народов (der Naturvolker), в связи с чем дается анализ уже известных фактов, касающихся понятия числа и числовых образов у примитивов. Схема мыслей автора в этой работе приблизительно такова:

1. Математическое (числовое) мышление у примитивов определяется «биологическими факторами», биологической полезностью. Не надо смущаться термином «биологический». Вертхеймер под «биологическими факторами» разумеет «практику», в частности же и главным образом — трудовую практику. В одном месте он расшифровывает «биологическую полезность» какого-нибудь понятия, как его трудовое использование (с 148)7, в другом — говорит еще недвусмысленнее, что развитие числовых операций определяется «экономическими и техническими условиями» (с. 135). С «биологизмом» в том смысле, как мы употребляем этот термин, мысли Вертхеймера имеют мало общего.
2. Мышление примитивов (в частности, их числовое мышление) противополагается «нашему чисто-логическому», абстрактно-математическому мышлению. Но первое вовсе не является лишь «низшей ступенью» второго. Оно принципиально от него отлично своим отношением к практическим задачам; оно менее абстрактно, гораздо сильнее определяется конкретными задачами практики. Оно «дает и меньше, и больше, чем наше чисто-логическое мышление. Меньше, потому что многие мыслительные операции всеобщего и произвольного характера лежат вне его поля зрения; больше, потому что оно движется путями, принципиально близкими к действительности... Это недостаток с точки зрения технического прогресса и т.п., но это преимущество с точки зрения приспособленности к конкретным жизненным ситуациям» (с. 115).
3. Но и мы в «практической жизни» — примеры главным образом из торговой и ремесленной практики — постоянно пользуемся первым, «близким к действительности», типом математического мышления, так что он оказывается вовсе не исключительной принадлежностью примитивных народов.
4. Итак, противопоставляются друг другу «наше чисто-логическое» мышление, с одной стороны, и «естественно-практическое» мышление — с другой. А внимательное рассмотрение конкретных фактов, разбираемых Вертхеймером (некоторые примеры даны ниже), показывает, что это противопоставление в основном сводится к противопоставлению мышления формально-логического и диалектического. (Вертхеймер этих терминов, конечно, не употребляет.) Узаконенное в «нашей» (т.е. буржуазной) логике понимание математического мышления, как абстрактного, негибкого, мертвого, чуждого живой действительности, оказывается, не покрывает собой всего вообще математического мышления. Есть другое, конкретное, живое, тысячами корней связанное с действительностью математическое мышление, и оно оказывается насквозь пронизанным элементами диалектики.
5. Это естественное, практическое мышление обладает еще одной — важнейшей — особенностью: в нем отношения между понятиями отражают отношения между вещами. Следующую формулу Вертхеймер называет своим «основным положением»:

«Там, где естественная, жизненная, конкретная, нужная связь не содержится в вещах или не требуется конкретной ситуацией, там в начале не существует и логической связи, невозможно никакое логическое объединение» (с. 114).. Но эта особенность свойственна лишь «естественному» мышлению в противоположность нашему, которое логически идет в направлении «все считаемо» и «все может быть объединено связью типа и».

Парадоксальное положение: чтобы открыть в мышлении диалектику и способность отражать действительность, надо было отправиться к дикарям! Странность подобного эвристического приема, однако, несколько уменьшается, когда представишь себе положение исследователя, который должен пробиться к естественному, живому мышлению через учебники формальной логики и курсы традиционной психологии. Обходной путь — через Австралию и Тихоокеанские архипелаги — может в подобных обстоятельствах оказаться самым доступным.

Мысли, которые мы были вынуждены изложить здесь в виде сухой схемы, Вертхеймер развивает на анализе конкретных проблем. Приведем несколько иллюстраций.

а) Не всякие вещи считаемы. У многих народов нет множественного числа от слова «мать». Это показывает, что их мышление применяет понятие «не в любой логической операции, а только там, где оно имеет биологический смысл». С другой стороны, некоторые слова употребляются только во множественном числе, так как соответствующие вещи «имеют биологическое значение только во множестве». «Вообще: выполнять числовые операции, смысл которых не коренится в живой действительности, чуждо примитивным народам, даже невозможно для них». Легко может случиться, что люди, считающие бревна, деньги и т.п., не могут считать, например, деревни. Одному индейцу в процессе обучения языку дали перевести фразу: «Белый человек застрелил сегодня шесть медведей». Он отказался переводить, потому что «не может белый человек убить за один день шесть медведей» (с. 112—113).

б) «Образы неопределенного множества (Haufengebilde), не играющие в математике никакой роли, в естественных условиях жизни (а также у крестьян, пастухов, охотников,. поваров, торговцев, садовников) часто имеют большое значение и достигают высокой ступени, развития; например, стадо, стая, толпа, горсть, носимый груз, «груз на одного верблюда», «сколько следует» и «по вкусу» — в поваренных рецептах; много, мало». Сюда же примыкают образы множества с приблизительной числовой характеристикой: «человек около сорока лет», «20-е годы прошлого столетия», «было человек двенадцать». Не надо думать, что эти приблизительные понятия свидетельствуют о недостатках мышления, его неточности, смутности. Бывают задачи, в которых было бы практически бессмысленно выводить числовую точность за границы, определяемые природой самой задачи. Но «принципиальная структура нашей логики требует чуждой действительности оценки точности». Существуют вопросы, бессмысленные с формально-логической точки зрения, но имеющие реальный смысл с точки зрения живого мышления: когда, при постепенном отнятии отдельных предметов, куча перестанет быть кучей? Или, при увеличении числа предметов, когда их станет много, очень много? И т.д. Здесь — говорит Вертхеймер — речь идет о своего рода приблизительном разностном пороге для приблизительных образов множества (c. 117—I19).

в) К операции деления можно подходить с двух разных точек зрения. Согласно одной из них (мы назвали бы ее формально-логической или формально-арифметической), разделив один предмет пополам, мы всегда получим два: безразлично, чего два, каких-то единиц. Согласно же другой точки зрения (свойственной живой, практической мысли), сломав пополам копье, я получаю вовсе не две (каких-то единицы), а один кусок копья (с наконечником) и один кусок древка. Живая мысль не боится таких скачков. Делим цепь, состоящую из 8 колец: 1) пополам — получаем цепь, состоящую из 4 колец, 2) еще пополам — получаем цепь из 2 колец, 3) еще пополам — получаем вовсе не цепь, а просто кольца. Третье деление дает скачок, но «для примитивных людей и для детей этот скачок — совершенно разумная операция» (с. 135).

г) Числовой ряд не всегда мыслится бесконечным. «Там, где мышление по самому существу своему направлено на постижение, действительного и биологически реального, там при относительно несложных экономических и технических условиях жизни границы действительного владения числами сравнительно невысоки... В более высоких же частях ряда функционируют приблизительные образы множества». Бесконечность числового ряда ограничивается практической целесообразностью. Один туземец не мог применить к свиньям число 100: «Так много свиней не бывает». Естественному мышлению не свойственно продолжать операцию: за пределы, определяемые потребностями практики. Этому «туземцы научаются впервые в европейских школах» (с. 135—137).

д) В операции сложения: 3 + 3 = 6 новое название 6 может казаться туземцу бессмысленным: 3+3 и есть 3+3. «Самое важное в сложении заключается в том, что 6 является действительно чем-то другим по сравнению с 3+3; а именно: получаемым путем 1 + 1 + 1 + 1 + 1 + 1, или 3×2, или 5 + 1, может быть определяющимся своим местом в десятке; короче, в том, что сложение означает новую предетерминацию, новое включение или членение» (с. 142).

е) «Не всякий осмысленный счет состоит в присчитывании единицы». По этому принципу человек может считать очень далеко и все-таки не иметь никакого понятия о числах, которые он считает. Если знаешь только то, что это число на единицу больше предыдущего, это последнее также на единицу больше ему предшествующего и т.д., то этим не дано еще никакого понятия о действительном количестве». Надо иметь хотя бы приблизительное понятие о том, сколь далеко это число от 1 или от каких-нибудь практически известных, понятных чисел, или «образов неопределенного множества» (фура яблок, суточный паек и т.д.) (с. 142—143).

ж) В. Оствальд в «Очерке натурфилософии» утверждает следующее: «Число яв ляется мерилом действенности или ценности соответствующей группы: чем больше число, тем больше и ценность, и наоборот», а также: «Все, что выполнимо в группе чисел (деления и классификации всякого рода), выполнимо и в соответствующей со считываемой группе». Вертхеймер указывает на ограниченность этих тезисов. Параллельность рядов чисел и ценностей вовсе не так абсолютна:

1) малым, изменениям числа иногда не соответствует никакого реального, осмысленного изменения действенности или ценности; чтобы подняться на следующую ступень ценности или действенности, иногда нужно определенное конечное увеличение числа (сосчитывание зерен или капель воды).
2) Увеличение числа за известными пределами иногда не дает уже никакого увеличения действенности или ценности.
3) Не всякое деление, выполнимое в числах, выполнимо в сосчитываемых вещах (1/2 лампы, 1/26 гроша, 1/2 турка) (с. 145—146).

Теоретические взгляды Вертхеймера нашли себе отражение и в тех методических указаниях, которые он — в конце статьи — дает исследователям мышления примитивов. «Исследователь не должен догматически ожидать (у примитивов) только наших мыслительных образований и операций, только их и видеть, только их и искать и довольствоваться констатированием отсутствия их иди смутного и неточного пользования ими. Он должен попытаться возможно более вжиться в данный способ мышления и потребности, с которыми оно связано».

Перед нам должны стоять следующие вопросы: «Как поступают люди, когда жизнь ставит перед их мыслью такие задачи, в которых мы оперируем числами? И каковы бывают эти задачи?» Для ответа на эти вопросы надо производить наблюдения в таких, например, положениях: при доставке древесных стволов для постройки дома или корма для скота; при нехватке животных в стаде; при подсчете числа животных, необходимых для перевозки груза; при оценке вражеских сил, числа неприятельских лодок; при оценке длины пути; при дележе добычи; при меновой торговле; при уплате податей и штрафов; при ремесленных работах и т.д. Самое главное — производить все испытания на задачах, имеющих для исследуемых лиц практический смысл. «Лучше всего не давать никаких абстрактных задач, а только задачи, имеющие реальное значение». «Ведь просто-напросто неумно требовать от людей того, что им представляется абсурдным, бессмысленным или противным здравому смыслу» (с. 151—153).

Эти методические указания Вертхеймера остаются в полной мере справедливыми и актуальными и для нас, советских психологов.

Вторая работа Вертхеймера в области психологии мышления посвящена процессам умозаключения в продуктивном мышлении. Она опубликована через десять лет после первой (написана раньше). К этому времени Вертхеймер уже отошел от того этапа своего научного пути, на котором он соприкоснулся с материализмом. В это время уже создавались основы гештальттеории. Но та работа, о которой идет речь, еще мало отразила на себе этот новый этап, о котором мы будем подробно говорить дальше. Она не ставит теоретических проблем. Интерес ее — в блестящем «жизненном» анализе отвлеченного логического вопроса, стихийно выводящем его из плана формально-логического в сферу диалектики. С этой стороны эта небольшая статья относится к числу лучших вещей Вертхеймера.

Стремясь узнать, «как же, собственно, работает мышление; что происходит, когда оно действительно продвигается вперед; что является в этих процессах решающими моментами, решающими шагами» (с. 164), Вертхеймер берет предметом исследования умозаключения, относящиеся к категории силлогизмов модуса Barbara:

* М—средний термин (люди), Р—больший термин (смертные), S—меньший термин (Кай).

и исследует, имеет ли место при этом типе умозаключения действительно продуктивное мышление, и если да, то при каких условиях. Т.е.: «Сначала — до того, как построен силлогизм — я не знаю: смертен ли этот самый Кай или нет? Я этого не знаю, не могу этого решить. Я пишу поэтому: S ? Р. Но, где-то — это мне хорошо известно —у меня имеется знанье того, что все люди смертны, а еще где-то — что Кай — человек. Но оба эти сведения без того, чтобы я знал, смертен ли Кай... Как это может быть? Возможно' ли что-нибудь подобное? Бывают ли такие случаи?» Т.е. дано ли в силлогизме Barbara действительное продвижение мысли вперед?

Исследовать этот вопрос автор хочет, исходя из фактического протекания реальных процессов мысли в тех случаях, когда они в жизни дают успешный результат, а не из традиционной (в формальной логике Б.Т.) установки на голые отношения объемов понятий.

Центральный пункт проблемы автор видит в том, как понимать судьбу меньшего термина в силлогизме (Кай, в традиционном примере). Традиционная логика склонна считать, что меньший термин с самого начала дан со всеми своими признаками, известными и неизвестными, независимо от «случайного» фактора большего или меньшего «знания» этого предмета. Кай входит в силлогизм уже со всеми своими признаками, и в ходе умозаключения меньший термин остается, следовательно, все тем же самым. Но при этом условии очевидна невозможность какого-либо продвижения к «новому» знанию. Логику, стоящую на такой точке зрения, Вертхеймер называет «логикой для господа бога или, вернее, для ученого, который в сущности уже все знает и только упорядочивает эти знания и шлифует форму изложения». Сам же он ищет решение вопроса как раз в тех изменениях, которые претерпевает понятие в процессе умозаключения.

Чтобы проникнуть вглубь процесса, Вертхеймер разбирает ряд примеров. Приведем некоторые.

«Один очень занятый адвокат имел обыкновение — вследствие тесноты в бюро— сжигать дела, которым вышла давность в несколько лет; недавно он сжег все документы, касающиеся процесса А. Однажды ему срочно нужно было найти квитанцию из текущего процесса В; этот документ имел в данное мгновение исключительное значение. Он ищет, не находит. Размышляет: с чем же могла быть близко связана эта квитанция? И вдруг ему приходит в голову: содержание квитанции из дела В имело отношение к процессу А (а он перед последним слушанием переложил в дело А все документы, имевшие к нему отношение). — Боже мой — !»

Схема силлогизма:

«Кай и его лучший друг Ксаверий уже давно состоят в президиуме одного общества; обоих с некоторого времени не удовлетворяет направление работы общества и они никогда не участвуют в заседаниях президиума, за исключением одного заседания в год, на котором заслушивается отчетный доклад их раздела. Однажды Кай, вернувшись из путешествия, находит у себя официальное письмо, в котором сообщается о единогласном постановлении президиума, в определенном направлении разрешающем дело Y. Он выходит из себя: «Это неслыханно! Довольно с нас! Теперь уж мы выйдем из президиума! Сейчас же телефонирую Ксаверию!» — и читает дальше: «Вслед за делом Y был заслушан отчетный доклад, досрочно поставленный на повестку настоящего заседания, и одобрен после пространной речи г-на Ксаверия...»

Схема силлогизма:

Все присутствовавшие на заседании члены президиума голосовали за принятое

«В равнобедренном треугольнике (рис. 1) даны: боковая сторона S и угол при вершине, равный 90°. Узнать площадь.

Обычный путь решения: вычислить основание (g) и высоту (h) и определить . Путь длинный. Значительно проще решается задача так: треугольник прямоугольный; он есть половина квадрата со стороной S. Следовательно, площадь треугольника равна .

Схема силлогизма:

Содержание меньшего термина (S) в исходном вопросе (Где квитанция из дела В? Как отнесется Ксаверий к постановлению президиума? Чему равна площадь треугольника?) существенно отлично от того содержания, которое он получает в меньшей посылке. Здесь понятие открывается с совершенно новой стороны, обнаруживаются неизвестные ранее признаки его и этим дается ключ к решению вопроса. Квитанция из дела В оказывается имеющей отношение к процессу А. Треугольник оказывается половиной квадрата. Между понятием о Ксаверии до прочтения последних строк. письма («мой лучший друг, противник действий президиума, несомненно покинет вместе со мной президиум в знак протеста против решения по делу Y») и новым понятием о нем же («он заодно с большинством президиума, он голосовал за дело Y») — целая пропасть. «То понятие, которое я имею о вещи, в подобных процессах мышления не только обогащается, но изменяется, улучшается, углубляется».

Итак, основное в мыслительных процессах при силлогизмах типа Barbara заключается в следующем: в исходном вопросе предмет известен лишь со стороны признаков ml; а от ml нет никакого пути к решению вопроса, т.е. к большему термину Р. Но обнаруживается, что понятие S может быть «центрировано» вокруг новых признаков m2, и от m2 — прямой путь к Р. Такая форма мыслительных процессов имеет величайшее значение „для научного прогресса: связь между S и Р часто может быть констатирована лишь при том условии, если S будет преобразовано, понято по-другому, «перецентрировано», если глубже проникнуть в содержание, в структуру S. Не следует при этом думать, что речь идет о каких-то чисто рационалистических операциях: «перецентрирование» S происходит или в результате получения новых фактов (случай с Ксаверием), или путем более глубокого анализа уже известных (пример.с адвокатом и решение треугольника).

Данное Вертхеймером понимание силлогизма Barbara может вызвать некоторые возражения (не слишком ли радикален перенос центра тяжести с вывода на меньшую посылку?). Но дело не в этом. Основная мысль совершенно правильна: «продуктивное» мышление осуществляется не путем комбинирования заранее данных в готовом виде и неизменных понятий, а путем все нового и нового раскрытия этих понятий, изменения и обогащения их и тем самым приближения к тому, «что требуется фактами».

С методической стороны эта работа интересна, как новая иллюстрация того, что мы назвали «центральной тенденцией» творчества Вертхеймера: стремления искать «психологию» в материале, даваемом реальной жизнью, и умения находить ее там.

ПСИХОЛОГИЯ ВОСПРИЯТИЯ

Работы Вертхеймера по психологии восприятия непосредственно связаны с созданием и разработкой гештальттеории. Но раньше, чем рассматривать их с этой точки зрения, остановимся очень кратко на их фактическом содержании.

В 1912 г. Вертхеймер опубликовал капитальную работу о зрительном восприятии движения [6]. Предметом многочисленных экспериментов, описанных в этом исследовании, служили простейшие случаи так называемых стробоскопических движений, т.е. тех кажущихся движений, которые наблюдаются при последовательном показе одного и того же объекта в разных положениях. Если, например, через некоторый промежуток времени (t) после горизонтальной полоски а показывается другая горизонтальная полоска b, расположенная ниже первой (рис. 2), наблюдается кажущееся движение полоски сверху вниз. Если полоска а расположена наклонно, а b — горизонтально, наблюдается как бы вращательное движение от а к b (рис. 3) и т.д. То, что при кажущемся движении имеется в восприятии, кроме а и b, т.е. само движение, как таковое, автор назвал термином φ-феномен.

Вертхеймеру удалось установить целый ряд существенно важных закономерностей, касающихся условий появления и протекания стробоскопических движений. С этой стороны разбираемое исследование — одно из лучших в области стробоскопии — имеет несомненное практическое значение, главным образом в применении к кинематографии. Так, например, Вертхеймер показал, что φ-феномен наблюдается лишь при определенной длительности промежутка времени t между показом двух раздражений. Если же t меньше этой оптимальной величины — оба раздражения видны одновременно и неподвижными; если t больше этой оптимальной величины — раздражения видны последовательно, но также неподвижными. Вертхеймер нашел, какова в различных условиях эта оптимальная величина промежутка t, и установил зависимость ее от расстояния между а и b. Не касаясь других частных результатов работы, остановимся лишь на одном выводе, которому автор придавал очень большое принципиальное значение.

Показания испытуемых дали ему серьезное основание утверждать, что восприятие движения есть своеобразный, специфический феномен, несводимый к последовательному восприятию всех промежуточных положений объекта. восприятие движения несводимо к восприятию изменения положения объекта в пространстве. Этот вывод, с одной стороны, приводит автора к совершенно правильному заключению — о ложности «обычного догматического положения, согласно которому движение есть психически нечто только относительное»; «видимое движение, говорит он, ни в коем случае не является относительным в смысле физики, т.е. в том смысле, для которого факт, что а неподвижно, а b движется — равнозначен факту, что а движется, а b неподвижно» (с. 255—266).

Но, с другой стороны, тот же вывод в своеобразии феномена восприятия движения, φ-феномена, привел Вертхеймера и к очень странному утверждению о возможности видеть движение без движущегося объекта. «Бывают случаи, — пишет Вертхеймер, —где φ, то есть продвижение или вращение, дано ясно и отчетливо без того, чтобы в двигательном поле где-либо воспринималась сама движущаяся полоса; имеются начальное и конечное положение, между ними движение, но в двигательном поле нет оптического дополнения, видения или представления промежуточных положений полосы... Нет также и мысли: продвинулся объект. Все, что имелось от объектов, было дано в двух положениях их; а между ними было движение, но не движение объекта, И не так: продвигается объект, только я этого не вижу. Просто имелось движение, неотносимое к объекту». В двигательном поле, т.е. в промежутке между, начальным и конечным положением объекта, не дано, кроме цвета фона, никаких обычных оптических качеств, и все же в этом поле дано движение (с. 222—226). Чтобы увидеть этот феномен, автор рекомендует такой прием: фиксируя глазами букву на странице текста, двигать очень быстро взад и вперед карандаш (размах, движения около 10 см); карандаш и цвет его видны только но краям, а в самом двигательном поле — чистое движение.

Здесь мы имеем случай явного преувеличения в основе своей верной мысли, приводящего к совершенно неправдоподобным результатам, В опыте с карандашом при беспристрастном и внимательном наблюдении, конечно, нельзя увидать никакого «чистого движения». Если движения карандаша недостаточно быстры, виден (более или менее туманно, смазанно) движущийся карандаш. Если быстрота их выше некоторого предела, по краям двигательного поля (где движения карандаша неизбежно замедляются) виден движущийся карандаш, а в середине — дымка и по временам мелькание. Если закрыть края двигательного поля, видна просто дымка (как от эпискотистора), и никакого движения.

К вопросам стробоскопии Вертхеймер вернулся еще раз в 1923 г. в статье, посвященной критике теории стробоскопических движений Гиллебранда [10]. Статья может служить образцом деловой критики. Опираясь на ряд установленных фактов и дав очень тонкий анализ всех аргументов противника, Вертхеймер с полной убедительностью показал неправильность гиллебрандовской теории.

Остается еще упомянуть о совместном с Горнбостелем исследовании [8], в котором тщательными и остроумными экспериментами было показано, что восприятие направления звука зависит от длительности промежутка времени между моментами, когда раздражение достигает одного и другого уха. Эта «временная теория локализации звука», впервые экспериментально доказанная Горнбостелем и Вертхеймером, впоследствии нашла подтверждение в работах других исследователей и может считаться в настоящее время наиболее отвечающей фактам.

Таков вклад Вертхеймера в психологию восприятия, или, вернее, та часть его вклада, которая имеет ценность, независимую от специфической интерпретации в духе знаменитой теории гештальта.

ГЕШТАЛЬТТЕОРИЯ

Берлинская школа ведет свое летоисчисление с 1912 г., с работы Вертхеймера о зрительном восприятии движения. Именно это исследование имеет в виду Кёлер в цитированной нами фразе: «Историческое развитие гештальттеории началось с исследования Вертхеймера».

Но, конечно, не самые эксперименты со стробоскопическими движениями имели такое эпохальное значение. Оно — это значение — было приписано тем физиологическим объяснениям, которые Вертхеймер дал наблюдавшимся явлениям.

Приведем дословно эти исторические для гештальтпсихологии строки. «Физиологическим коррелятом φ-феномена» являются «определенные центральные процессы, физиологические «поперечные функции» особого рода». «Согласно новым исследованиям по физиологии мозга нужно считать вероятным,, что вместе с воз» бужденнем какого-либо центрального пункта а физиологическое действие распространяется и на некоторое пространство вокруг него. Если возбуждение возникает в двух пунктах а и b, то вокруг обоих создается такое распространяющееся действие...

Если раздражается место а, а через определенное короткое время близкое к нему место b, то возникает своего рода физиологическое короткое замыкание от а к b: в промежутке между обоими местами происходит специфический переход возбуждения; если, например, действие, распространяющееся вокруг а, достигло максимума своего временного течения и в это время появляется действие, распространяющееся вокруг b, то возбуждение перетекает — специфический физиологический процесс, направление которого дается тем, что а и распространяющееся вокруг него действие появляются первыми» [6; с. 248].

Так сформулирована знаменитая «физиологическая гипотеза Вертхеймера». Она оперирует понятиями, вполне согласующимися с современными представлениями о физиологии высшей нервной деятельности, и легко может быть переведена, например, на язык павловской школы. Нельзя не отдать должного знаниям и прозорливости Вертхеймера, вспомнив, что написаны эти строки были в 1912 г. Но в то же время нельзя не отметить, что она имеет настолько общий характер, что может служить для физиологического объяснения не только φ-феномеиа, но всего, чего угодно. В схему Вертхеймера, например, вполне укладываются те процессы, которые И.П. Павлов понимает как физиологический механизм условного рефлекса.

А вот те строки — в сущности, наиболее интересные, — в которых автор формулирует смысл и значение своей гипотезы.

«То принципиальное, что содержится в набросанной гипотезе,— а именно, что с точки зрения физиологии мозга, кроме возбуждений отдельных мест, должны приниматься во внимание специфические «поперечные функции», процессы, разыгрывающиеся — специфически центрально — между возбужденными местами и строящиеся своеобразным образом на основе отдельных возбуждений8, — дает перспективу еще в другом направлении. В основе сказанного лежит предположение, что существенными являются не только сами процессы возбуждения в возбужденных клетках или сумма этих отдельных возбуждений, но что важная, а для некоторых психических явлений непосредственно существенная роль принадлежит характерным поперечным и целостным процессам (Quer — und Gesamtvorgangen), результирующим из возбуждения отдельных мест как специфическое целое9 [6; с. 251].

Против этих мыслей возражать решительно нечего. Что изучает школа И.П. Павлова, как не «поперечные процессы, результирующие из возбуждения отдельных мест»? Развиваемое здесь понимание целостных процессов, «как строящихся своеобразным, образом, на основе отдельных возбуждений», «как результирующих из возбуждений отдельных мест», еще очень далеко от специфически гештальтистского понимания «целого», как чего-то изначального, исходного и все собой объясняющего.

Гештальтпсихология объявляет, что зерном, из которого она выросла, послужили эти физиологические размышления Вертхеймера. Зерно — в основе своей — здоровое и доброкачественное. Но беда в том, что никаких ростков оно не дало и так и осталось мирно лежать там, где его положили. Сам Вертхеймер никогда больше ни к каким физиологическим темам не возвращался, а родословную тех «физиологических» экскурсов, к которым питает пристрастие Кёлер, столь же мало оснований вести от гипотезы Вертхеймера, как и от любого другого положения из области физиологии высшей нервной деятельности. Мало оснований уже по одному тому, что «физиологические» домыслы Кёлера вообще никакого отношения к действительной физиологии не имеют.

Если уж искать в вертхеймеровской работе 1912 г. такое зерно, которое действительно дало всходы на берлинской почве, то гораздо правильнее будет вспомнить учение о «чистом движении», о восприятии движения без движущегося объекта. Вот это маленькое идеалистическое зернышко действительно дало обильные плоды.

Вскоре после выхода в свет работы о движении автор ее развил отдельные мысли, намеченные в этом исследовании, в целую теорию, претендовавшую — по мнению первых последователей ее — на «всеобщее значение». Он излагал эту теорию на лекциях и «в многочисленных беседах» с товарищами по работе[9]. Теорию эту называли сначала «теорией Вертхеймера», а позже стали называть «гештальттеорией». Но творец ее долгое время не давал печатного изложения своих взглядов, хотя этого усиленно ожидали. В 1915 г. Коффка писал, что «в ближайшее время ожидается выход, из-под пера творца теории полное ее изложение». Но это «ближайшее время» затянулось на много лет. Лишь в 1921 г. опубликовал Вертхеймер краткую формулировку своих тезисов [9], в 1923 г. — более полно развил их в применении к некоторым проблемам восприятия [11J и, наконец, в 1924 г. сделал еще одну и — последнюю вплоть до настоящего времени — попытку изложить сущность гештальттеории [12].

Целое десятилетие отделяет лучшие и капитальнейшие работы Вертхеймера — о мышлении примитивных народов и о восприятии движения — от той эпохи, когда он печатаю выступил с обоснованием гештальттеории, десятилетие, единственное в истории по грандиозности заполнивших его политических событий. Германия 1921 г. и экономически, и политически сильно отличалась от довоенной Германии. Было бы легкомыслием устанавливать здесь простые и соблазнительные параллели между этими экономическими, и политическими изменениями и теми: сдвигами, которые наметились к этому времени в немецкой психологической науке. Здесь нужна большая и глубокая — еще даже не начинавшаяся — работа марксистской истории психологии. Лишь как материал для будущих историков нашей науки мы даем очерк развития взглядов одного из крупнейших немецких психологов.

Работы Вертхеймера ,20-х гг. резко отличны от довоенных его трудов. Вместо пытливого и смелого искания — некоторая успокоенность и догматичность человека, нашедшего истину. Вместо мужественного следования за фактами, которые дает «жизненная» психология, — отгороженность от жизни системой якобы прочно установленных «тезисов» и «принципов». Вместо стихийного движения к материализму (туда вели факты!) — стремительный «рост в идеализм». Печатные труды Вертхеймера дают нам, к сожалению, представление лишь о самом последнем отрезке пути, пройденного Вертхеймером за эти годы.

Статья 1921 г. — первая часть «Исследований в области учения о гениальте» [9]—содержит по преимуществу формальное, как бы официальное изложение принципов гештальттеории. Внутренняя природа этого учения остается еще скрытой.

И точка зрения традиционной психологии, и противополагаемая ей гештальттеория характеризуются каждая двумя тезисами. Вот они в подлинной, несколько тяжелой и угловатой, формулировке Вертхеймера.

Тезисы, характеризующие точку зрения традиционной психологии:

1. Тезис мозаичности, или тезис пучка. «В основе всего «сложного» лежит сумма элементарных содержаний, «составляющих кусков» (ощущения и т.п.). В конечном счете мы имеем дело с суммативным множеством разного рода «составляющих кусков» (со своего рода, «пучком»); все остальное так или иначе строится на «и-сумме» (Und-Surrime) элементов».
2. Тезис ассоциации. «Если содержание а часто встречалось вместе с другим содержанием b (в пространственно-временном соприкосновении), то имеет место тенденция, в силу которой появление а влечет за собой появление b [9; с. 48—49].

Тезисы, характеризующие точку зрения гештальтпсихологии.

1. «Лишь в редких случаях, при определенных характерных условиях, в очень узких пределах, и то, может быть, лишь приблизительно, имеет место в действительности объединение по типу «и-суммы»; представляется неадекватным рассматривать этот пограничный случай, как типичную основу случающегося».
2. «Все данное является само по себе (an sich) в той или иной степени оформленным (gestaltet); даны более или менее структурированные, более или менее определенные «целые» и целостные процессы с очень конкретными целостными свойствами, с внутренними закономерностями, характерными целостными тенденциями, с обусловленностью частей целым. «Составляющие куски» надо по большей части рассматривать конкретно, «как части» целостных процессов» (с. 52).

Отказ от «тезиса мозаичности» и замена его двумя новыми могут казаться формально правильными. Ну кто, в самом деле, станет защищать мозаичность психики или отвергать целостность психических процессов? Этого — если говорить правду — никогда не делали и крупнейшие представители традиционной психологии: ни Джемс, ни Вундт, ни Г.Э.. Мюллер, ни даже Эббингауз. Они прекрасно знали, что целостный психический процесс вовсе не складывается, как мозаика, из отдельных кусков. И писали об этом, Джемс, например, очень много и с большим талантом. Но — говорит Вертхеймер — в своей конкретной работе они поступали так, как если бы признавали принцип мозаичности. Это, пожалуй, верно, но ведь мы пока еще не знаем, как предлагает поступать Вертхеймер. Следовательно, дело не в принципиальном признаний целостности, а не мозаичности психики — что не ново, — а в том, чтобы указать методы изучения психики, последовательно держащиеся принципа целостности.

Эту задачу Вертхеймер развернуто поставит в следующей статье, но путь, по которому пойдет решение ее, уже предопределен здесь, предопределен отказом от «тезиса ассоциации» и той мотивировкой, которая дается этому отказу. Что особенно не нравится Вертхеймеру в той точке зрения, которая опирается на «тезис ассоциации»? Ее механистичность, случайность образующихся связей, их независимость от содержания связывающихся элементов, невозможность, исходя из нее, понять «осмысленное». «Что именно связывается, но, являясь вместе, рядом друг с другом, друг после друга, принципиально безразлично; для сосуществования «содержание» или отношение содержаний являются в сущности иррелевантными» (с. 50).

Нам кажется, что в этом пункте — ключ ко всей гештальтеории. Ибо сущность ее вовсе не в целостности — только лица очень наивные в истории психологии могут думать, что Вертхеймер и Кёлер открыли целостность психических процессов, — а в дискредитации принципа ассоциации и роли «прошлого опыта» и в выдвижении на их место иных принципов. А отвергаются ассоциации, образуемые пространственнд-временным соприкосновением ассоциируемых элементов, по словам Вертхеймера, потому, что связи, так получаемые, случайны и не имеют отношения к содержанию связываемых элементов. В этом — главная, роковая ошибка Вертхеймера. Ассоциативные связи вовсе не случайны: ассоциативная связь между ощущениями или представлениями а и b образуется потому, что соответствующие реальные вещи А и В находились в пространственно-временном соприкосновении или часто вступали в такое соприкосновение. Если посадить человека в лабораторию и упорно демонстрировать ему случайные «пространственные или временные соприкосновения» вещей, вовсе не связанных по содержанию (например, бессмысленных слогов), то психика его действительно окажется наполненной случайными и бессмысленными связями. Но в реальной действительности соприкосновения вещей вовсе не столь случайны и бессмысленны, и поэтому в нормальных условиях не так уж много образуется случайных и бессмысленных связей. Психические связи отражают связи между вещами. 10 лет назад эта мысль не была чужда Вертхеймеру. К 1921 г. она бесследно забыта, и тем самым потеряна та почва, с которой только и возможно научное понимание.

Где же будет искать Вертхеймер источник осмысленности связей? Намек на ответ дан в последнем тезисе. «Все данное является само по себе»[10] в той или иной степени оформленным». «Das gegebene ist an sich in verschiedener Grade gestaltet». Эти два словечка — «an sich» — содержат в себе, уже всю идеалистическую сущность гештальттеории: непосредственно данное в психическом опыте само по себе содержит источник своей оформлениости.

«Я стою у окна и вижу дом, деревья и небо».

Основываясь на теоретических соображениях, можно было бы попытаться подсчитать и сказать: имеется ... 327 светлого (и цветовых тонов).

И если по этому странному подсчету на дом приходится 120, на деревья 90 и на небо 117, то я во всяком случае буду иметь именно такое объединение, именно такое разделение, а не 127, 100 и 100 и не 150 и 177.

Я вижу все это в определенных «объединениях», в определенных «разъединениях»; и как именно это объединяется и разъединяется, это не зависит просто от моего желания; я не могу просто реализовать по произволу любой другой род объединения...

Или: два лица щека к щеке, я вижу одно (с его, если угодно, 57 светлотами) и другое (с его 49); а не вижу 66 + 40 светлот или 6+100. Теории, которые стали бы утверждать, что я вижу «106», остаются на бумаге: вижу я два лица...

И встает вопрос: существуют ли принципы такого рода объединения и разъединения? Каковы они? Если совместно действуют раздражения а, b, с, d, e, то какими принципами определяется то, что в данной констелляции раздражений воспринимаются abc и de, а не ab и cde?

Такими принципами или факторами объединения являются, по Вертхеймеру, следующие:

1. Фактор близости. «Объединение — при прочих равных условиях — происходит в направлении большей близости». На рис. 4 воспринимаются ab, cd, ef и т.д., а не a, be, de и т.д.
2. Фактор сходства. «При одновременном действии нескольких раздражений имеется — при прочих равных условиях — тенденция к такой форме, в которой сходные элементы воспринимаются объединенными». На рис. 5 воспринимаются ab, cd, ef и т. д., а не a, bс, de и т.д..
3. Фактор хорошей формы (guter Gestalt). Объединение происходит так, что образуются наиболее правильные линии, наиболее простые и правильные формы. На рис. 6 воспринимаются АС и В, а не АВ и С, на рис. 7 мы видим ломаную линию, волнистую линяю, на рис. 8 — abe+cd, а не abc+de. Итак, речь идет о «хорошем» продолжении, о правильности линий, о «внутренней сопринадлежности», о том, чтобы результатом был «хороший гештальт», имеющий свои собственные «внутренние необходимости».
4. Фактор замкнутости формы. «Если имеются элементы А, В, С и D и АВ и CD дают две замкнутые, а АС и BD — две незамкнутые (открытые) фигуры, то предпочитается объединение AB + CD. Рис. 9 воспринимается как овал и прямоугольник.

Не будем следить за любопытными наблюдениями автора над результатами сплетения контуров двух фигур и также над результатами одновременного действия двух разных факторов. Отметим лишь, что обширный и занимательный материал, которым полна эта статья, составил золотой фонд берлинской психологии восприятия формы, за счет которого она прожила вот уже 12 лет.

В теоретическом отношении важнейшее место статьи — сопоставление всех перечисленных факторов с еще одним, существенно отличным, фактором — привычкой или прошлым опытом: если АВ и CD привычны, а ВС и AD непривычны, то ABCD будет воспринято как AB+CD.

Вертхеймер не отрицает могучей силы привычки. «Достаточной тренировкой, говорит он, возможно при любом материале добиться почти любых способов восприятия». Он предвидит возможные попытки свести и первые четыре фактора (в особенности 3 и 4) к действию привычки. Можно ведь утверждать, что «фактор хорошей формы» значит лишь то, что предпочитаются привычные комплексы: разве прямая линия, прямой угол, окружность, квадрат — не «привычные комплексы»?

Строго говоря, Вертхеймер и не пытается прямыми доказательствами опровергнуть такого рода возражения. Приводимые им примеры, где «факторы хорошей формы» как бы пересиливают действие привычки, конечно, доказательствами не являются, да он и не настаивает на их доказательной силе. Он избрал другой путь: не отвергать действие привычки или прошлого опыта, а дискредитировать эти понятая, как объяснительные принципы, в точности тем же способом, каким он в предыдущей статье дискредитировал тезис ассоциации. «Безразлично, говорит он, рассматривать ли описанные нами факты как основывающиеся на опыте или нет. В полной силе остается вопрос: имеем ли мы в обсуждаемых случаях дело с закономерностями, зависящими от свойств объектов, или нет?» Но: «для принципа привычки или прошлого опыта, утверждает Вертхеймер, характерно — в отличие от всех предыдущих — что он не касается ни содержаний, ни их взаимоотношений, ни каких-либо «вещественных» (sachlichen) сторон констелляции; как будет воспринята данная констелляция, принципиально зависит только от привычки или тренировки» (с. 331—333).

Точно та же аргументация, которая была раньше: направлена против ассоциаций. Но здесь эта «роковая ошибка» доведена до своего логического конца: там дискредитировался лишь принцип ассоциации по смежности, здесь же вообще роль прошлого; опыта. Чтобы не казалось столь нелепым утверждение, что опыт может служить источником лишь случайных связей, не зависящих от свойств самих объектов, Вертхеймер упорно отождествляет всякий опыт с простой тренировкой, дрессурой. Странное, казалось бы, понимание для исследователя, стремящегося проникнуть в глубь конкретной «жизненной психологии»!

Но как бы ни понимать «опыт», на худой конец даже как простую тренировку, понятие это, используемое как объяснительный принцип, неизбежно влечет за собой вопрос о «развитии», понимаемом хотя бы как простое накопление связей. Выбрасывая из обихода психологии «прошлый опыт», неизбежно выбрасываешь и всякую возможность подойти к проблеме развития (иначе как контрабандно вводя тот же опыт[11]), исключаешь всякую возможность какой-либо генетической или исторической точки зрения. Гештальтпсихология отличается ярко выраженным антигенетизмом, антиисторизмом. Вертхеймеру принадлежит печальная честь быть зачинателем и этой особенности школы.

Все четыре «фактора», введенные Вертхеймером и вытеснившие «прошлый опыт», имеют чисто геометрический характер. А назначение их — дать закономерности, «касающиеся содержаний, их взаимоотношений, «вещественных» сторон констелляции». Но для кого же, кроме геометра, да и то лишь в моменты его профессиональных занятий, «содержание» воспринимаемого заключается в геометрических свойствах объектов? Истина мстит за себя. Во имя стремления найти законы восприятия, считающиеся с «содержанием» и объясняющие «осмысленное», выброшен «прошлый опыт» и ... создана геометрическая теория восприятия, самая формалистическая из всех когда-либо предлагавшихся, «теория бессмысленного восприятия», по меткому выражению Л.С. Выготского[12].

В декабре 1924 г. в речи, произнесенной на заседании Кантовского общества [12], Вертхеймер еще раз дал изложение основ гештальттеории. Здесь он предложил одну формулу, претендующую на исчерпывающую передачу всей сущности нового учения. Вот это место из речи:

«Основную проблему гештальттеории можно было бы попытаться сформулировать так: существуют связи, в которых не из отдельных кусков и их соединения выводится то, что происходит в «целом», а наоборот — то, что происходит в одной из частей этого «целого», определяется внутренними законами структуры этого целого[13]. Этим я дал вам формулу и мог бы на этом кончить, так как гештальттеория это и представляет собой; не больше и не меньше этого».

Мы уже видели, что на самом деле гештальттеория представляет собой «гораздо больше этого», да не в «этом» и главное своеобразие ее. Иначе она бы слилась со всеми другими «целостными психологиями», с Лейпцигской школой, например.

Самая формула—характерная для всякой «целостной психологии» — многих прельщает своей кажущейся диалектичностью. Но это заблуждение. Заменить тезис «целое полностью определяется своими частями» противоположным: «не части определяют целое, а целое определяет свои части» вовсе не значит диалектически понять проблему взаимоопределяемости целого и частей. А шаг к чисто идеалистической мысли «целое существует раньше своих частей» в этой формуле содержится. Впрочем, нет оснований искать шагов к идеализму у автора «Речи о гештальттеории», когда можно наблюдать хождение его внутри идеализма.

Интересно, что уже в первой работе о гештальттеории (192,1 г.) 'Вертхеймер в качестве аргумента против традиционной точки зрения указывает на бессилие ее в споре с материализмом [9; с. 50]. Правда, сказано это Слово как argumentum ad hominem: есть, мол, люди, которые на такой аргумент поддадутся. В разбираемой работе есть уже более сильные строки, где эпитет «материалистический» приравнивается к эпитетам «сухой, бессмысленный, бездушный» [12; с. 20]. Но, впрочем, и это сказано так, что нельзя быть уверенным — всерьез или нет. И вообще, едва ли кто-нибудь, прочтя страницы этой речи, посвященной проблеме идеализм — материализм [с. Ш—20], сумеет понять, как же сам Вертхеймер определяет свою позицию в этом споре.

Зато читателю очень легко определить позицию автора по другим страницам того же сочинения.

Вот, например, достаточно яркое место: «Человек противостоит некоему (зрительному) полю, и случающееся в этом поле связано в основе своей с тем, что поле стремится стать осмысленным, единым,, управляться внутренней необходимостью; часто нужно бывает употребить поразительно сильные средства, чтобы разрушить поле, стремящееся к осмысленности, к «хорошим гештальтам», и получить другие гештальты». А «из целостных тенденций этого поля — говорится дальше — рождается его динамика». В этих словах implicite содержится вся теория динамического самораспределения поля, основной объяснительный принцип кёлеровской психологии. Идеалистический характер этого учения о поле, стремящемся к осмысленности, единству и другим прекрасным вещам, ясен без комментариев. Дальше обнаруживается, что «я тоже часть этого поля» и мое поведение определяется также целостными закономерностями этого поля, которые и «обусловливают то, что человеческое существо нередко ведет себя осмысленно» [с. 13—14]. Особенно эффектно звучит последняя фраза в сопоставлении с тем фактом, что никаких «целостных закономерностей поля», кроме чисто геометрических, на деле Вертхеймером не установлено.

Сфера действия принципа целостности не ограничивается психологией: он относится и к биологическому миру, и даже к неорганической природе. Вертхеймер объявляет войну «веками накопленным предрассудкам, согласно которым природа управляется» слепыми законами (blindgesetzlich ist). В стремлении одухотворить природу он поднимается почти до тютчевского пантеизма:

«Не то, что мните вы, природа,
Не слепок, не бездушный лик;
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык».

А впрочем, он идет и дальше пантеизма.

«Вообразите себе мир, как огромное плато; на этом плато сидят музыканты, и каждый играет; я хожу кругом, слушаю и смотрю. В этом случае имелось бы несколько принципиально разных возможностей. Во-первых, мир мог бы быть бессмысленным многообразием. Все что-то делают, каждый за себя. А в целом получается, поскольку я могу слышать, — сумма того, что делают, десять, поскольку я могу догадываться,— сумма того, что делают все, то есть случайный результат того, что делает каждый в отдельности. До крайности «кусочковая теория», вариант кинетической теории газов. Вторая возможность: когда один играет «до», другой через сколько-то секунд играет «фа». Я устанавливаю слепую «кусочковую» связь между действиями отдельных музыкантов, но в целом и здесь происходит бессмысленное. Так именно и представляет себе большинство физику. Но подлинная работа правильно понятой физики показывает мир по-другому. Третья возможность: то, что играют, есть, например, бетховенская симфония, и мы получаем возможность по одной части целого что-то заключить о структурном принципе этого целого, причем основными законами будут уже не какие-то кусочковые закономерности, а характерные свойства всего происходящего. Этим я и хочу закончить» (с. 23—24).

Кто же автор мировой симфонии, Бетховен мира? В старину его называли богом.

Величественной картиной мира, разыгрывающего бетховенскую симфонию, Вертхеймер не только закончил речь в Кантовском обществе. На ней он надолго прервал свою литературную деятельность. Через 8 лет дал маленькую заметку с 7 примерами, иллюстрирующими различие между «отдельными содержаниями» и «частями целого», и больше ничего вплоть до настоящего времени.

Умнейший и талантливейший ученый, создавший самую влиятельную — для определенной эпохи — психологическую теорию, придумавший буквально все основные идеи ее, давший в прошлом ряд интереснейших исследований — в расцвете сил замолк. Теория победно обходила весь мир. Создавалась мощная школа. А творец теории молчал.

Может быть, он увидал тот тупик, в который завел психологическую мысль, худший, чем все прошлые тупики «атомизма». Может быть, ему стало ясно, что геометрическая схоластика гештальттеории еще дальше увела психологию от той «жизненности», за которую он боролся, чем все прошлые школы традиционной психологии.

Гадать об этом бесплодно и ненужно. История научного пути Вертхеймера достаточно поучительна и в том виде, как он зафиксировал ее в своих произведениях. История о том, как большой ученый стремился создать «жизненную» психологию, как «жизненные» факты приводили его к материализму и диалектике и как все стремления к «жизненности» и конкретности роковым образом стали превращаться в мертвую схоластику с той минуты, когда он отказался ступить на почву материализма.

1. (Совместно с J. Klein). Psychologische Tatbestandsdiagnostik. (Arch. f. Kriminalanthropologie, 15, 1904, 72-113).
2. Experimentelle Beiträge zur Tatbestandsdiagnostik. (Arch. f. die ges Psychologie 6, 1906? 59-131).
3. Über die Assoziationsmethoden. (Arch. f. Kriminalanthropol. 22. 1906, 293-319).
4. (Совместно с О. Lipmann). Tatbestandsdiagnostische Kombinationsversuche (Zeitschr. f. angew. Psychologic 1. 1907. 119-128).
5. Über das Denken der Naturvolker. 1. Zahlen und Zahlengebilde (Zeitschr. f. Psychologie. 60. 1910) и (Drei Abhandlungen zur Gestalttheorie. Erlangen. 1925. 106-163).
6. Experimented Studien fiber das Sehen von Bewegungen. (Zeitschr. f. Psychol. 61. 1922. 161-126) и (Drei Abhandlungen. 1—105).
7. Über Schlussprozesse in produktiven Denken. Berlin. 1920 и (Drei Abhandlungen. 164-184.)
8. (Совместно с E.M. von Hornbostel). Über die Wahrnehmung der Schallrichtung. (Sitzungs berichte der preussischen Akademie der Wissenschaften. 1920. 388-396).
9. Untersuchungen zur Lehre von der Gestalt. I. Prinzipielle Bemerkungen. (Psychol. Forschung. 1. 1921. 47-58).
10. Bemerkungen zu Hillebrands Theorie der stroboskopischen Bewegungen. (Psychol. Forschung. 3. 1923. 106-123).
11. Untersuchungen zur Lehre von der Gestalt. 11. (Psychol. Forschung. 4. 1923. 301-356).
12. Über Gestalttheorie. Vartrag gehalten in der Kant—Geselschaft in Berlin 17.XIL 1924. — Erlangen. 1925. S. 24.
13. Zu dem Problem der Unterscheidung von Einzelinhalt und Tell: (Zeitschr. f. Psychol. 129. 1933. 353-357).

[1] В подлиннике название работы отсутствует. — Ред.
[2] W. Köhler. Psychologische Probleme. — Berlin, 1933, § 82.
[3] О Кёлере и Коффке имеются интересные «вступительные статьи» Л.С. Выготского к их книгам.
[4] Слова Л.С. Выготского. В сб.: Фашизм в психоневрологии. — М.: Биомедгиз, 1934, с. 25.
[5] Список работ Вертхеймера дан в конце статьи. В тексте при цитатах из Вертхеймера указывается в скобках номер работы по этому списку.
[6] Справедливость требует отметить, что перечисленные «экспериментальные» достоинства остались личными достоинствами Вертхеймера и не замечаются в большинстве экспериментальных работ Берлинской школы.
[7] Ссылки на страницы даются по «Drei Abhandlungen».
[8] Курсив автора. — Ред.
[9] См.: К. Koffka. Beiträge zur Psychologie der Gestalt I Band. — Leipzig, 1919, S. 248.
[10] Курсив наш. — Б. Т.
[11] Что и делает Гештальтпсихология, сталкиваясь с вопросом о психическом раз витии.
[12] Вступительная статья к русскому переводу книги К. Коффки «Основы психического развития». — М.: Соцэкгиз, 1934, с. XIII—XIV.
[13] Курсив автора. — М. В.